Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Краеведение на Вятке
К 100-летию отдела краеведческой литературы
  • Из истории отдела
  • К 100-летию отдела краеведческой литературы

    Из истории отдела








    Воспоминания о сотрудниках отдела





    Г. А. Кустенко. Родной человек (о Г. Ф. Чудовой)

    Каждый раз, когда в районе Театральной площади или улицы Карла Маркса из окна троллейбуса или с другой стороны улицы видела её высокую прямую фигурку, уже осторожно, с учётом возраста ступающую, и эти две огромные сумки, полные книг и библиотечных карточек, – как-то особенно щемило сердце: родной человек! Подбегала, подхватывала сумки, и мы дружно шли в отдел, где у Гали Фёдоровны был свой постоянный столик.

    В памяти очень ярко всё, что с ней связано. Вот она угощает нас ломтями свежайшего нарезного батона с необыкновенно вкусной (где покупала?) кабачковой икрой, вот показывает гимнастические упражнения со стулом («так нас учили в гимназии…»), а вот её альбом с путевыми фотографиями… После путешествия с внуком на теплоходе – всегда обязательный письменный и художественный отчёт.

    О трудолюбии  Гали Фёдоровны,  её увлеченности краеведением и преданности библиотеке говорилось и писалось много. Но были у неё, как у каждого человека, свои милые особинки. Например, она умела (что удивительно) гадать по руке, коллекционировала открытки, писала (правда, в молодости) стихи, любила переписываться с друзьями и коллегами. Она была открыта для общения, гостеприимна. Перед глазами и сейчас скромная, но по-домашнему уютная её комнатка с какой-то наполовину самодельной мебелью, книгами, старинными безделушками, салфеточками на комоде и, что нравилось более всего, – медвежьей шкурой, манящей в удобное кресло.

    Она было дружелюбна и в отделе, но и строга к нам, как ей казалось, новичкам в краеведении. Помню, как на её глазах, схватив, якобы, первую попавшуюся карточку и стремительно (отличалась по молодости порывистостью) подбежав к каталогу, я сунула карточку в, якобы, первый попавшийся ящик. Гали Фёдоровна, онемев от возмущения, ринулась проверять и, убедившись, что всё правильно, успокоилась. Ведь и мы уже к тому времен знали систематический каталог, как свои пять пальцев. Особенно Гали Фёдоровна была строга ко мне, как ей казалось, наиболее «загниголовой». Да к тому же я в ту пору выпустила свою первую, весьма скромную поэтическую книжечку, и она тоже стала событием для Гали Фёдоровны, которая была к стихам неравнодушна, но творчество своё особо не афишировала. Позднее я читала её стихи в самодельных тетрадочках, уже пожелтевших, прошитых наскоро нитками.  Мне кажется, она всё-таки грустила из-за нереализованности в должной мере своих поэтических способностей.

    Перед Гали Фёдоровной я дважды серьёзно провинилась и чувство вины не избыла до сих пор. Я начинала тогда преподавать в колледже культуры предметы, связанные с краеведением, была полна планов и идей, как всякий, кто пробует новое интересное дело. Мы встречались в ту пору со многими известными людьми, устраивали творческие встречи, посещали музеи и выставки. И очень хотелось познакомить девчонок, будущих коллег, с Гали Фёдоровной, очень хотелось для них яркого примера в самом начале профессиональной деятельности. Гали Фёдоровна охотно согласилась встретиться с нами и пригласила к себе домой. Она обладала тогда уже двумя маленькими комнатками –  кабинетом и спаленкой – и встретила нас в кабинете, приодевшись и подготовив выступление. Конечно, было невероятно интересно, задавались вопросы, рассматривались книги, фотографии, открытки, как вдруг Гали Фёдоровна, попросив пятиминутный перерыв, ушла в спальню. Прошло уже достаточно много времени и, забеспокоившись, я заглянула во вторую комнату. Там на узенькой кровати, вытянув руки вдоль тела, с побелевшим лицом и закрытыми глазами лежала Гали Фёдоровна. Отдыхала. Ей было тогда уже далеко за семьдесят, и, конечно, привлекать столь пожилого человека к воспитательному процессу было с моей стороны, по меньшей мере, необдуманно.

    Несмотря на свой преклонный возраст, Гали Фёдоровна долго оставалась работоспособной, достаточно энергичной, настроенной, как бы сейчас сказали, на позитив, на оптимистическое восприятие мира. Но годы брали своё, и, когда ей трудно стало обслуживать себя физически, сын увез её в Пермь. Силы таяли, но голова оставалась светлой. Видимо, Гали Фёдоровну беспокоило, что память станет изменять ей, и вот что она тогда придумала. Всем нам она написала письма, в которых распределила русских и зарубежных драматургов, например, Островского и Шекспира, и по её просьбе мы должны были перечитывать их пьесы, а Гали Фёдоровне посылать краткое содержание. Мне, по-моему, достался Шекспир. Увы, я от этой обязанности отстранилась как-то сразу. У меня и у самой появились в ту пору стойкие проблемы и профессионального, и творческого, и личного характера. Долго потом не было физических сил даже сесть за письмо. Так моя переписка с Гали Фёдоровной прекратилась. Виновата, конечно. И каюсь...

    Из нерядовых, не повседневных событий, связанных с Гали Фёдоровной, мне помнится праздник  выхода в свет её книги краеведческих  очерков «В те далекие годы» (Киров, 1981). Книга была долгожданной, насыщенной именами, фактами, датами, фотографиями, хорошо библиографически оснащённой, хотя, на современный взгляд, кажется теперь довольно скромной и качеством бумаги, и оформлением. В краеведении, и не только вятском, книга стала значительным событием и удостоилась премии имени В. П. Бирюкова, известного уральского краеведа. За дипломом лауреата и приложенной к нему медалью в Челябинск, где проходили очередные Бирюковские чтения, послали меня. Как сейчас помню несколько замечательных дней общения с краеведами Урала и своё выступление о вятской краеведческой библиографии, литературные встречи, экскурсии. Я  тогда приобрела добрых друзей из числа уральских краеведов и потом долгое ещё время переписывалась с А. Брылиным и А. Коровиным.

    Помню, когда книгу «В те далекие годы» привезли из типографии, Гали Фёдоровна была счастлива безмерно и первые же экземпляры подписала нам, своим коллегам по краеведческому отделу. Я очень рада, что мой экземпляр не затерялся во время переездов, не был зачитан студентами, хотя и использовался активно, как наглядное пособие, что сохранился памятный автограф, написанный знакомым почерком более 20 лет назад: «Галочка, дорогая! Очень хорошо работать с Вами».                                                                

    Г. А. Кустенко