Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб

У меня насчет моего таланта иллюзий нет.
В нашем деле и так  избыток зазнаек.
Я поэт, но на фоне Блока я не поэт.
Я прозаик, но кто сейчас не прозаик?
Загоняв себя, как Макар телят,
И колпак шута заработав,
Я открыл в себе лишь один, но большой талант -
Я умею злить идиотов.
Вот сидят, допустим, - слова цивильны, глаза в тени.
Говорят чего-нибудь о морали…
Я ещё не успел поздороваться, а они
Заорали.
И будь он космополит или патриот,
Элита или народ, красавец или урод,
Раскинься вокруг Кейптаун или Кейп-код
Отчизна-мать или ненька ридна, -
Как только раскроет рот,
Да как заорёт, -
Становится сразу видно, что идиот.
А до того иногда не видно.
Иногда я что-нибудь проору в ответ,
Иногда с испугу в обморок брякнусь.
Я едва ли потребен Господу как поэт,
Но порой полезен ему как лакмус.
Может быть, фейс-контроль.
А может у них дресс-код.
Может быть, им просто нравится мой подход
К их святому, напыщенному серьёзу,
Я не знаю, чем посягаю на их оплот
И с чего представляю для них угрозу.

А писанье – продукт побочный, типа мёд.
Если каждый день на тебя орёт идиот,
Поневоле начнёшь писать стихи или прозу».

 

 

 

 

Жизнь — это роман с журналисткой.
Стремительных встреч череда
С любимой, далекой и близкой, родной, не твоей
никогда.
Поверхностна и глуповата и быстро выходит
в тираж, —
Всегда она там, где чревато. И я устремлялся туда ж.
За склонной к эффектам дешевым, впадающей
в удаль и грусть,
Питающей слабость к обновам китайского
качества — пусть.
Зато мы ее не подселим в убогое наше жилье.
Порой ее нет по неделям. Люблю и за это ее.
Не жду ни поблажек, ни выгод. Счастливей
не стал, но умней.
Я понял: единственный выход — во всем
соответствовать ей.
Мы знаем, ты всех нас морочишь и всем
наставляешь рога.
Как знаешь. Беги куда хочешь. Не так уж ты мне
дорога.
Пусть думает некий богатый с отвисшею нижней
губой,
Что я неудачник рогатый, а он обладает тобой, —
Лишь я среди вечного бега порой обращал тебя
вспять,
Поскольку, во-первых, коллега, а в-главных,
такая же блядь.

 

 

 

 

"Избыточность — мой самый тяжкий крест. Боролся,
но ничто не помогает. Из всех кругов я вытолкан взашей,
как тот Демьян, что сам ухи не ест, но всем её усердно
предлагает, хотя давно полезло из ушей.

Духовный и телесный перебор сменяется с годами
недобором, но мне такая участь не грозит.
Отпуги­вает девок мой напор. Других корят —
меня поно­сят хором. От прочих пахнет — от меня разит.
Уехать бы в какой-нибудь уезд, зарыться там в гусяток,
поросяток, — но на равнине спрятаться нельзя. Как
Орсон некогда сказал Уэллс, когда едва пришел
друзей десяток к нему на вечер творческий:
«Дру­зья! Я выпускал премьеры тридцать раз,
плюс сто заявок у меня не взяли; играл, писал, ваял et cetera.
Сказал бы кто, зачем так мало вас присутствует
се­годня в этом зале и лишь меня настолько до хера?»

Избыточность — мой самый тяжкий грех!
Все это от отсутствия опоры. Я сам себя за это не люблю.
Мне вечно надо, чтоб дошло до всех, — и вот кручу свои
самоповторы: все поняли давно, а я долблю! Казалось бы,
и этот бедный текст пора прервать, а я всё  длю попытки,
досадные, как перебор в очко, — чтоб достучаться, знаете,
до тех, кому не только про мои избытки,
а вообще не надо ни про что!

Избыточность! Мой самый тяжкий бич! Но, думаю,
хорошие манеры простому не пристали рифмачу.
Спросил бы кто: хочу ли я постичь великое, святое
чувство меры? И с вызовом отвечу: не хочу. Как тот
верблюд, которому судьба таскать тюки с восточ­ной
пестротою, — так я свой дар таскаю на горбу,
и ничего. Без этого горба, мне кажется, я ничего не
стою, а всех безгорбых я видал в гробу.
Среди бес­счетных призванных на пир не всем нальют
боже­ственный напиток, но мне нальют, прошу меня
простить. В конце концов, и весь Господень мир —
один ошеломляющий избыток,
который лишь избыточным вместить.
Я вытерплю усмешки свысока, и собственную
темную тревогу, и всех моих проща­ний пустыри.
И так, как инвалид у Маяка берег свою единственную ногу,
— так я свои оберегаю три.

 

 

 

 

Что нам делать, умеющим кофе варить,
А не манную кашу?
С этим домом нетопленым как примирить
Пиротехнику нашу?

Что нам делать, умеющим ткать по шелкам,
С этой рваной рогожей,
С этой ржавой иглой, непривычной рукам
И глазам непригожей?

У приверженца точки портрет запятой
Вызывает зевоту.
Как нам быть? На каком языке с немотой
Говорить полиглоту?

Убывает количество сложных вещей,
Утончённых ремесел.
Остов жизни — обтянутый кожей Кащей —
Одеяние сбросил.

Упрощается век, докатив до черты,
Изолгавшись, излившись.
Отовсюду глядит простота нищеты
Безо всяких излишеств.

И, всего ненасущного тайный позор
Наконец понимая,
Я уже не гляжу, как сквозь каждый узор
Проступает прямая.

Остаётся ножом по тарелке скрести
В общепитской столовой,
И молчать, и по собственной резать кости.
Если нету слоновой.

 

 

 

 

Зима приходит вздохом струнных:
«Всему конец».
Она приводит белорунных
Своих овец,
Своих коней, что ждут ударов,
Как наивысшей похвалы,
Своих волков, своих удавов,
И все они белы, белы.

Есть в осени позднеконечной,
В её кострах,
Какой-то гибельный, предвечный,
Сосущий страх:
Когда душа от неуюта,
От воя бездны за стеной
Дрожит, как утлая каюта
Иль теремок берестяной.

Все мнётся, сыплется, и мнится,
Что нам пора,
Что опадут не только листья,
Но и кора,
Дома подломятся в коленях
И лягут грудой кирпичей —
Земля в осколках и поленьях
Предстанет грубой и ничьей.

Но есть и та ещё услада
На рубеже,
Что ждать зимы теперь не надо:
Она уже.
Как сладко мне и ей — обоим —
Вливаться в эту колею:
Есть изныванье перед боем
И облегчение в бою.

Свершилось. Всё, что обещало
Прийти, — пришло.
В конце скрывается начало.
Теперь смешно
Дрожать, как мокрая рубаха,
Глядеть с надеждою во тьму
И нищим подавать из страха —
Не стать бы нищим самому.

Зиме смятенье не пристало.
Её стезя
Структуры требует, кристалла.
Скулить нельзя,
Но подберемся. Без истерик,
Тверды, как мерзлая земля,
Надвинем шапку, выйдем в скверик:
Какая прелесть! Все с нуля.

Как всё бело, как незнакомо!
И снегири!
Ты говоришь, что это кома?
Не говори.
Здесь тоже жизнь, хоть нам и странен
Застывший, колкий мир зимы,
Как торжествующий крестьянин.
Пусть торжествует. Он — не мы.

Мы никогда не торжествуем,
Но нам мила
Зима. Коснёмся поцелуем
Её чела,
Припрячем нож за голенищем,
Тетрадь забросим под кровать,
Накупим дров, и будем нищим
Из милосердья подавать.

 

 

 

 

Одиннадцатая заповедь

Опережай в игре на четверть хода,
На полный ход, на шаг, на полшага,
В мороз укройся рубищем юрода,
Роскошной жертвой превзойди врага,
Грозят тюрьмой — просись на гильотину,
Грозят изгнаньем — загодя беги,
Дай два рубля просящему полтину
И скинь ему вдогонку сапоги,
Превысь предел, спасись от ливня в море,
От вшей — в окопе. Гонят за Можай —
В Норильск езжай. В мучении, в позоре,
В безумии — во всем опережай.

Я не просил бы многого. Всего-то —
За час до немоты окончить речь,
Разрушить дом за сутки до налета,
За миг до наводнения — поджечь,
Проститься с девкой, прежде чем изменит,
Поскольку девка — то же, что страна,
И раньше, чем страна меня оценит,
Понять, что я не лучше, чем она;
Расквасить нос, покуда враг не тронет,
Раздать запас, покуда не крадут,
Из всех гостей уйти, пока не гонят,
И умереть, когда за мной придут.

 

 

 

 

Я дыра, я пусто место, щель, зиянье, дупло, труха,
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут, знак,
впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол (фрейдистов просят
не возбуждаться так).

Все  устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом,
ночью и днём,
Заполняющее одежду – предоставленный мне объём.
Лом, оставшийся от прожекта на штыки
его перелить.
Дом, который построил некто, позабыв его
населить.

Я дыра, пустота, пространство, безграничья
соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья ограничены списком
блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень, которая льнёт
к  углам,
Притяженье бездны и дома вечно рвёт меня
пополам,
Обе правды во мне валетом,  я не зол
и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный полый чёрт
без примет и черт,
Обезличенный до предела, не вершащий видимых
дел,
Ощущающий своё тело лишь в присутствии
прочих тел;
Ямка, выбитая в твердыне, шарик воздуха в толще
льда,
Находящий повод к гордыне в том, что стоит
только стыда.

Я дыра, пролом в бастионе, дырка в бублике, дверь
в стене  
Иль глазок в двери (не с того ли столько публики
внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган, разгоняя
мрак,
Я – кружок, который протаял мальчик, жмущий
к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность, образ бренности
и тщеты,
Но, попавши в мою окружность, вещь меняет свои черты.

Не имеющий ясной цели, называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я – дыра, пустота, никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне, на Господнем
пальце кольцо.

Отзывы к новости
Цитировать Имя
просто гость, 24.11.2011 07:02:28
Кто автор строк - "Что нам делать, умеющим кофе варить, а не манную кашу?.."
Цитировать Имя
просто гость, 24.11.2011 07:10:53
Тогда прошу внести ясность:  автор стихов  "Что нам делать, умеющим кофе варить, а не манную кашу?.." -  Чаганова  Лилия  Николаевна.  Очень прошу внести ясность!!!
Цитировать Имя
v_kurse, 25.11.2011 13:13:33
В данном случае процитировано стихотворение Дмитрия Быкова. См.сборник "Последнее время" (М.: Вагриус, 2007. - С. 58-59)или любой другой сборник стихов этого автора.
Цитировать Имя
Игорь, 12.01.2015 12:45:42
Дима, борцы за свободу слова на ЭХО меня заблокировали. Где мне теперь писать реплики на твою "Гаврилиаду"?

Ах, были времена! Под каждым мне листком...

Быков

Димон, пожалуйста, ты сердце мне не рви,
Измучил ты заботой…
Я так скажу: "Дружок, чуть сопельки утри,
Пойди-ка поработай!"
Назад | На главную

џндекс.Њетрика