26 сентября 2015 года

в рамках IV книжного фестиваля в Герценке состоялась встреча

с писателем, поэтом, сценаристом

ДЕНИСОМ ОСОКИНЫМ

IV Книжный фестиваль в Герценке

Денис Осокин

Перед началом встречи — традиционное посещение кофейни «Книги и кофе» в Герценке.

Денис Осокин, Владимир Головёнкин, Ольга Кошелева

Людмила Суворова и Денис Осокин с уточкой Нади Фроловой

Галина Константиновна Макарова, руководитель клуба «Зелёная лампа» и «Киноклуба в Герценке»: Добрый день! Пока вы рассаживаетесь, я два слова скажу о том, что у нас в этом сезоне будет. Мы уже открыли Киноклуб, показали фильм Александра Сокурова «Русский ковчег». Впереди у нас знакомство с молодыми режиссёрами, в частности — с Арсением Гончуковым. Это режиссёр независимый, молодой, талантливый, его фильмы «Сын», «Последняя ночь» будут показаны у нас в Киноклубе. А в литературном читательском клубе «Зелёная лампа» будут встречи с писателями: в октябре мы ждём в гости Анну Матвееву, известную многим по книге «Перевал Дятлова», а в начале декабря к нам приедет Гузель Яхина, роман которой «Зулейха открывает глаза» собрал уже целую коллекцию наград. Её любят и критики, и читатели, книжки её нарасхват. У нас, в абонементе, книга эта есть, можно успеть прочитать, подготовиться к приезду этого молодого дарования

А самая ближайшая наша встреча в клубе состоится 8 октября, тема заседания — «Лига выдающихся джентльменов: версии биографий Питера Акройда». Ведущей будет Татьяна Семёновна Александрова, она очень тщательно готовится, заседание будет наинтереснейшим.

Ну а сегодня у нас дорогой гость — любимый наш Денис Осокин, который уже не первый раз к нам приезжает, многие из вас его прекрасно знают, читали его книги, смотрели фильмы по его сценариям. Он сегодня нам почитает свои стихи, прозу, а вы можете задать ему вопросы, Денис, я думаю, с удовольствием с нами побеседует. Не стесняйтесь, пожалуйста, спрашивайте.

Денис Осокин и Галина Макарова

Денис Осокин: Спасибо. Здравствуйте.
(Аплодисменты)
Я знаю, что в Герценке есть практически все мои работы: все книжки, которые у меня выходили, журнальные публикации в том числе. Со многими из вас мы знакомы и встречаемся в каждый мой приезд сюда. Я вначале расскажу о том, как мои дела, чем я сейчас занимаюсь, а потом почитаю, в том числе, новые тексты. За те два года, что мы с вами не встречались, новых бумажных книг у меня не выходило, пишу я достаточно медленно. Все мои произведения очень короткие, но очень плотные, я могу с каким-то текстом долго ходить, его проращивать. Но новые вещи у меня всё-таки есть, они, как правило, небольшие и поэтические — я их покажу.

Уже третий год, как я согласился на преподавательскую работу, я читаю кинодраматургию и сценарное мастерство в Казанском университете культуры и искусств, бывшем институте культуры. У нас там есть факультет кино и телевидения, там мы и встречаемся со студентами. Так что много сил уходит на подготовку к занятиям. Что касается литературы, то планов много, но я не тороплюсь, пишу так, как пишется. Из событий в плане кино — это фильм режиссёра Алексея Федорченко «Ангелы революции», очень скоро начнётся его прокат по российским кинотеатрам, по большим городам. Я не знаю, будет ли этот фильм в вятских кинотеатрах, если нет, то, мы придумаем новую встречу с вами, чтобы посмотреть это кино и поговорить о нём. К сожалению, Вятка никак не проявилась в фильме, сценарий писался сложно, долго переделывался. Всё началось с книги «Ангелы и революция», с которой и началась моя литературная жизнь. Книга эта написана давным-давно — в 1999-2000 гг., именно за неё я получил свою первую премию «Дебют». Картина последний год каталась по зарубежным кинофестивалям, официальная премьера в России была на кинофестивале «Кинотавр» в начале июня этого года, где получила Приз за режиссёрскую работу и Приз гильдии киноведов и кинокритиков «Слон». Я картину посмотрел совсем недавно в Петербурге на закрытом показе для журналистов, совершенно точно получилась любопытная такая вещь. Я на этой картине выступаю не как единоличный сценарист, а как сосценарист, мы долго довольно работали над сценарием вместе с Алексеем Федорченко и Олегом Лоевским — театральным режиссёром, с которым Алексей дружит. Мои книжки, написанные в 20-е годы, лежат в основе сценария, герои картины на три четверти говорят фразами из моих книжек, но окончательную сценарную сборку, которая легла в основу самих съёмок, делал Федорченко. Слишком был огромный материал, можно было утонуть в нём, и я немножко отошёл в сторону. Последнее, что скажу о фильме: там, по сути, было два сценарных проекта. У нас был задуман фильм по «Ангелам», по «Наркоматам» — это 20-е годы, и был проект по Казымскому восстанию, мало известному широкому зрителю, но хорошо известному на месте, т.е. в современном Ханта-Мансийском автономном округе. Это начало 30-х годов. Вот эти два события в фильме особенно ярко проявились, и все главные герои отправлены наркоматом по делам национальностей в Казым для урегулирования этого конфликта. Герои фильма — это всяческие художники, которые пытаются найти себя в новой ситуации. Они не против революции, а за перемены, которые происходят в России.

Я сейчас почитаю из «Ангелов», мне хочется вспомнить эту книгу. Когда я первый раз к вам на «Зелёную лампу» приезжал, кажется, это было в 2008 году, [в январе 2009 г.] я уже эту книжку листал. В этой книге такие выходные данные: Ангелы и революция: рассказы для города Вологды. Вятка. 1923 год.

У собаки крылья
Мы шли по мосту и оживленно гадали — какие крылья могли бы быть у той или иной собаки:
у немецкой овчарки крылья, как у орла,
у таксы крылья маленькие, она ими часто машет, как утка (такса — утка среди собак),
пудель при полете помогает себе ушами, по бокам у него еще одна пара крыльев — они такие же дурацкие и всклоченные,
у фокстерьера крылья жука, и при полете он единственный не лает, а издает специфическое жужжание,
у мопса крылья — дамские вееры,
у пойнтера эластичные элегантные эллипсы,
у болонок — розовый язычок и глаз не видно, крылья болонок — два аккуратных сочня с творогом,
борзые летают — девушки сходят с ума, и крылья у борзых, как у архангелов на полотнах итальянских возрожденцев,
лайки и шпицы имеют невидимые крылья — слишком долго жили они среди колдунов,
нетрудно представить, как может летать бульдог — отчаянно машет едва заметными кругляшами и все норовит оттолкнуться от какой-нибудь другой летящей рядом собаки, собаки не ворчат, они любят бульдога — мы решили, что бульдогу надо бы пропеллер,
а спаниель переворачивается в воздухе с живота на спину, он сам себе пропеллер, и крылья ему не нужны.
Мост был длинный, прогревшийся за день, и собаки с нашими крыльями летали над ним.

Это, кстати говоря, мой первый опубликованный рассказ, в году так 1999 с моими маленькими рисунками.

Свадебные подарки
Вот подарки, которые супруги Лапшины дарили друг другу из года в год в годовщину своей свадьбы. Теперь неизвестно, чей подарок чей, но вот они все перед нами:
— две круглые рыбы из лунного камня, каждая на голубоватой кварцевой подставке;
— картина размером с мужскую ладонь, на картине посреди зимы два маленьких дома;
— альбом эротических фотографий «Лето в Питкяранте», на двадцати шести фотографиях везде она — жена: в лодке, на мостиках, среди деревьев и старых пней;
— две чайные ложки с маленькими клеймами Warszawa, Miodowa, 5;
— набор красок и к ним три кисточки: времени прошло достаточно, но краска еще не вся кончилась;
— тряпичный ежик с огромными глазами, внутри у ежика пуговица-сердце;
— две глиняные утки с гуцульскими листьями на крыльях;
— длинный-длинный шарф и две варежки;
— два деревянных мышонка, играющие на цимбалах;
— грушевое дерево опять же на картине, под деревом котик ищет груши, а время — глубокая осень;
— две черепахи из яшмы.
Других подарков нет, а нам так хочется, чтобы они были.

Михаил Коковихин

Равнодушие моря
Море бывает убийственно равнодушным и чаще всего разочаровывает — это не секрет. Море — это всегда окраина земли, где, казалось бы, столько чудес, но вот оно — обыденнее всего на свете, и зачем нужно было проделывать такое расстояние из глубин материка. Не случайно столько людей стреляться от одиночества едут именно к морю. Нет, море не чудо, подаренное родителями, и уж никак не ленивое солнце на белый живот, а всего лишь телеграфная проволока — звони куда хочешь и будь готов ко всему.

Состарившийся Витя
Витя наш состарился. Его фотографии скоро станут никому не нужными. Ботинки Вити мы скоро выбросим.
Состарился Витя, состарился. Коробку с пуговицами вчера со шкафа уронил, а собрал только половину. Чай пролил прямо себе на живот. Хорошо хоть, что горячий чай Витя не пьет уже давно.
К Вите вчера зашел Димитрий. Вместе они посидели. Кушайте печенье. — так Витя говорил.
Они говорили об Ольге Артамоновой, которую вместе встретили в Алупке. В Алупке Витя показал себя не с лучшей стороны, нет, не с лучшей. А впрочем, то, что происходило тогда между ними троими, сейчас даже Димитрию с Витей не интересно.
В небе над Витей много птиц. Но птицы — не небожители. Птицы спят в гнездах на деревьях. Возможно, так и должно быть.
Витю нашего мы любим. Если Витя состарился, то нам от этого тоже не весело.
Птицы просто так не летают, но мы на них не смотрим.
Из Витиных ботинок мы устроим гнездо для хомяка.

Г. К. Макарова: Может быть, есть вопросы к Денису? Можно сделать паузу и поговорить.

Д. Осокин: Да, можно говорить в процессе, можно читать. Что вы хотите на самом деле? Потому что я собирался листать свои книжки. Все рассказы в «Ангелах» — они такие разные... и мягкие, и радостные, и печальные как для автора, они все растворились в фигурах и движениях героев картины. Но в фильме есть сюжетная линия достаточно трагическая и жёсткая, и заканчивается фильм трагически. Но это в фильме. А в литературе — в «Ангелах», если как-то и проявляется в языке и в образах трагическая составляющая, то вот так вот, как в рассказе «Первый голос». Мне этого достаточно более чем, потому что я не люблю выпуклых, социального толка рассуждений. Мои вещи — коротки, внешне мягкие, но в них бывает и грусть.

Первый голос
Она пела первым голосом и нравилась всем, включая батюшку, а регент и вовсе был от нее без ума. Но случилась революция, и регент бежал в Эстонию, батюшка уехал в деревню, а она подалась в уездный город Мамадыш, спустившись на пароходе по Вятке. Она хотела ехать в Казань, где когда-то начинала играть на пианино. Но в Мамадыше следы её затерялись. Старые баржи и горы речного песка у пустых мамадышских пристаней. В Мамадыше её нет, в этом мы уверены, мы гоним от себя мысль, что, возможно, её нет и на этом свете.

Е. Юшков: Как вы считаете, кто из режиссёров смог передать наиболее аутентично на экране ваши произведения?

Д. Осокин: Я работал с немногими режиссёрами, и прежде всего, это Алексей Федорченко, с которым мы дружим 11 лет. Но если вам нужно ещё одно имя, то это режиссёр Эдгар Бартенев, снявший по моему сценарию фильм «Одя». Это моя самая первая работа в кино.

А. Жигалин: Денис, а ты можешь рассказать про сценарий «Енотовый город».

Д. Осокин: Это один из наших проектов с Алексеем Федорченко, сценарий, основанный на мифе о том, как якобы фашистская Германия построила в Антарктиде город — новый Берлин, где и жили очень многие люди после поражения Германии. Потом этот город исчез — погиб. Эта история абсолютно в духе Федорченко, такое полурасследование, там много смешного, страшного, трагического. Пока этот проект не осуществлён, нет денег. Кроме того, я занят какими-то своими литературными делами, Алексей тоже занят, он снимает фильм «Малыш» по Стругацким, над сценарием которого я не работал.

Я прочитал сейчас несколько рассказов из «Ангелов», чтобы просто напомнить. И книга «Наркоматы» тоже очень сильно в кино проявилась, о ней я также хочу напомнить. Вообще я был против соединения двух сценариев в один. Ну как против? До поры до времени, конечно, потом в силу производственной необходимости нужно уже было как-то определяться с окончательным вариантом сценария. В книге «Наркоматы» каждому наркомату дана такая картинка-карточка, рассказывающая об его атмосфере, о том, что там происходит внутри и снаружи. Книга эта тоже очень давняя и я её тоже очень люблю. В исходных данных книги указан также ваш город — Вятка. В кино проявились только несколько наркоматов: наркомвнудел, наркоминдел — народный комитет по делам национальностей. Федорченко придумал наркомнебо, которого не было у меня в книге. Пару текстов я прочитаю оттуда, чтобы кому-то напомнить, а кому-то дать представление о книге.

Денис Осокин

наркомвнудел
народный комиссариат внутренних дел — тихая спальня: в коридорах стоят раскладушки; в кабинетах на полу матрацы, плетеные кресла, многие из которых сломаны, все спят; а двери на улицу скрипя навевают сон. заходите, всем хватит места, только не надо шуметь и жаловаться на судьбу. в самой дальней комнате можно позвонить по телефону и приготовить чай, на балконе можно курить, хотя все обычно делают это лежа — где кто улегся. все в наркомате ломано-переломано, чинено-недочинено. но как приятно. лежать и слушать как по стеклам и лужам барабанит дождь. можно хоть догола раздеться. все устали — и приходят сюда отдохнуть. можно искать глазами знакомых и здороваться краешками губ. потолки высокие, пахнут сырым мелом, а зимой здесь топят.

наркомпочтель
народный комиссариат почт и телеграфа соединяет старушку и сына, кокшайск и киргизию, молоко и землю, белоголового ванюшку с его престарелыми сестрами, егора-утопленника и юлию-дочь, березу — божью ногу и луну — ночной глаз, пчелу и мальчика, цветы и красноармейцев, коня с деревом. ангелы проявляют повышенный интерес к наркомпочтелю. барышни наркомпочтеля, звонящие серафимам, вызывают у ангелов искреннюю зависть. серафимы так немногословны. у этих барышень красивые юбки, они думают о мужчинах. — говорят ангелы. да, они правы — эти барышни думают только об одном, любят только одно неприличное слово и твердят его про себя постоянно в рабочее время, допуская от этого досадные ошибки в срочных сообщениях, а звонят куда попросят — им не трудно. у ангелов к барышням всегда много маленьких просьб личного характера. иные же бестелесные, дети тополя, очистившиеся от земли, хотят еще большего от наркомпочтеля и осаждают все его учреждения всецело в рабочие дни и даже ночью: когда никого нет, а сами они не в силах что-либо сделать.

наркомвоен
главные приметы народного комиссариата по военным делам — живые цветы растущие и разбросанные повсюду и чудесный оркестр играющий балканскую музыку где-то наверху. оркестра никто не видел, но слышали все — в любом из углов-кабинетов в любое время дня и ночи. и кто-то поет под него — хор не хор, но как хорошо — боже мой, давайте подпрыгнем. танцевать — вот главное слово, танцевать опьяненным цветами и румынскими дойнами, с красным бантом на рукаве, песнями о вещих снах стояна — красавца из сливена, плачами македонцев. что такое красная армия? — это медная труба и сломанный органиструм, под ногами синие холмы, смерть любуется и глядит в бинокль, гарантирует нашу победу, она просто чудо — и никого не обидит, у неё за поясом свежие бинты. мы еще напишем о красной армии мистический трактат, мы еще сочтем всех её бойцов имеющих небесное происхождение.они идут сюда толпами, принимают присягу, разбирают оружие — потому что наркомвоендел сделал эту войну черногорской уличной свадьбой, где поют о невесте-анне, полетевшей над городом подглядеть как моется жених; где мужчины снимают штаны и стреляют из ружей для устрашения демонов, залезая при этом на столы; жены визгами встречают выстрелы. наши командиры оборачиваются птицами, наши лошади говорят; когда мы уходили от здания наркомвоена нам играли и пели о боснии.

Я хочу сказать о тех книгах, которые отодвинуты во времени — в 20-е годы. Когда их читаешь, важно представлять себе героя-автора, но его не нужно ассоциировать со мной. Когда я пишу книги такого рода, кроме того, что я хочу что-то сообщить, мне важно наметить контуры личности человека, который всё это написал.

У меня есть маленькие-маленькие поэтические книжки, но, несмотря на то, что это всего лишь две страницы, для меня это всё равно отдельная книга. Они у меня последние пару лет чаще всего и получаются. Книга называется «Календарь», автор её — не вполне я.

Календарь

*
верить календарю
так хорошо так мило.
вера календарю
утешит, подарит силы.
лето стекает с глаз.
безжалостны чаячьи хоры.
но есть календарь у нас —
ненаглядная точка упора.

*
в урнах после дождя
плещутся океаны.
дети календаря —
мы легки как панамы.
с пляжа всмотримся вдаль.
даль как всегда красива.
но есть у нас календарь.
мы верим в негo. спасибо!

*
в нём говорится что
сегодня шестое мая.
это собственно всё
что знаешь ты и я знаю.
и сегодня георгиев день.
и зелень его молочна.
а через двадцать пять дней
лето наступит точно.

*
первого сентября
начинается осень.
это же просто ура.
это красивее сосен!
так поднимается вверх
радости шар надежный:
верить календарю
так — наконец! — несложно.

*
первого декабря мы
ногу не сунем в тапку.
мы отправимся в лес
и лесу подарим шапку.
прихлёбываем — не пьём!
заедаем снежинкой.
а дома мы — с календарём.
как с новой швейной машинкой.

*
потому что пришла зима
и мы знаем об этом, к счастью.
и что двенадцатого января
день рождения насти.
вернёмся с балкона в дом
и календарь поправим.
мы помним об этом но
её саму не поздравим.

*
февральские дни нежны.
и — свёрнута зимняя карта.
первый месяц весны
откроется первого марта.
третьего марта в шапшах
на пригорке поют и пляшут —
праздник карга боткасы
или воронья каша.

*
как тепло нам с календарём
на улице рихарда зорге.
календарь календарь! под окном
проходит святой георгий?
выключен телефон.
тополь стену щекочет.
я верю тебe — а он
пусть идёт куда хочет.

*
и когда нам нужна вода
и когда нам друг нужен мудрый
и когда нам нужна еда
и пролёты над тундрой
и когда нам нужен фонарь
и нужно вылечить спину —
мы целуем тебя, календарь.
в самую середину.

А теперь несколько рассказов тоже новых из книги — незаконченной, это такой большой цикл рассказов. Есть книга «Ангелы и революция», где сотни рассказов, есть книга «Танго пеларгония», где около двухсот рассказов, и третью книгу я сейчас постепенно делаю — пишу рассказы и некоторые из них вывешиваю на сайте журнала «Сеанс». Не тороплюсь, как будет у меня ощущение, что достаточно рассказов, я буду считать её законченной и опубликую где-нибудь. Называется она «Туба мирум», это в переводе на русский с латыни — «Чудесная труба».

Владимир Коршунков

Мне нравится от литературы вообще и от своей в частности ощущение такой необязательности, лёгкости, нетяжеловесности. Мне нравится, когда книги похожи на траву, её много, она хороша, она может быть, а может и не быть. Травяная, ветряная сущность моих текстов, т.е. они есть, ну и хорошо, слава богу. Рассказ называется «Когда напевают».

Когда напевают
хорошо когда человек напевает. даже если к этому у него и нет никаких способностей. просто — при механической работе — у гладильной доски или во время мытья посуды. пошипывает утюг, звучит вода о тарелки. а человек не включил ни музыку ни телевизор и мысли свои не пустил по тяжелым горьким путям в той степени, когда начинаешь ругаться вслух — а выводит сам что-то любимое-глупое — умело или неумело. за такого человека мы рады и внутренне готовы уже с ним дружить, испытываем к нему доверие. напевание — добрый признак. если человек с которым вы долго вместе никогда рядом с вами не напевал — подумайте почему и как быть? иногда напевающий — лично для нас близкий. даже если мы и содрогаемся, когда вспоминаем отдельные его выходки. даже если не хотим видеть. конечно не обязательно напевать часто. но хоть изредка. да хоть раз в году. хоть при помощи пум-пупум-турурушки или бука-бубука — так даже ведь еще лучше!

Рассказ называется «Лоринц».

лоринц
ко мне прикатилась монетка достоинством в один лоринц. вкатилась в мою жизнь сколько-то лет назад. а как — не запомнил. наверное в очень раннее утро — границей сна и не-сна. убийственная и восхитительная как айсберги ясность открывается мне иногда в это время. привычнее всего назвать такой путь — откровением. ну так вот. я увидел эту монетку прямо перед собой. она была мелкая, светлого недорогого металла, обращена ко мне стороной с номиналом, рисунок самый простой: единичка, слово лоринц латинскими буквами, даже не запомнил были ли на ней еще какие-нибудь листочки или ободки, наверное были. от нее исходила сильнейшая абсолютная положительность. да что там! просто счастье. самое оно. цена счастья? — подумал я. — а где тогда эту монетку искать? и нужно ли искать вообще? так чыовак — я ужасно обрадовался и накрепко монетку запомнил. среди валют существующих стран мира о лоринцах я не ничего слышал. может быть кто-то знает и подскажет мне.
моими первыми ассоциациями были венгерские форинты и имя лаврентий (лоренц — германский его вариант).святого лаврентия в риме когда-то запытали на раскаленной решетке. мне что ли надо подумать о нем? культ святых мне вообще-то не близок. еще флорины — их было много в европе — начиная с флоренции и дальше потом на запад на север и на восток — флорины-гульдены-дукаты — но они ведь все в прошлом и были монетами крупными, часто золотыми. мой же лоринц был кажется мелкой монеткой — как грошик. читая потом о флоринах узнал что они в настоящее время ходят на острове аруба в карибском море. остров в составе нидерландов — поэтому флорины оттуда туда и пришли. но форинт — не лоринц. и лоренц — не лоринц. и флорин — не лоринц. это уж точно. ассоциации видимо особо ни к чему. и чудесность с их помощью разрушается. хотя и очевидно что один лоринц сильно пахнет моей утиной восточной европой — любимой с детства. в кошицах вербуют — заходи кто гожи. за красивы глазки возьмут меня тоже. — бормочу словацкие песенки. и лоринц мой где-то рядом. и флориле — по-румынски цветы. в поисках лоринца лучше всего идти по путям поэзии.
вспомнил свой же рассказ шестнадцатилетней давности о пирамидальных дубах. цитирую: ‘собственные сны — слишком дешевый материал для писателя. запросто переносить их в литературу — значит продешевить. я всегда так считаю — но сегодня слушайте: я видел пирамидальные дубы — осенние — с огромными желтыми листьями — на ветру — на холмах — таких дубов ведь не бывает — они были как пирамидальные тополя — только именно что дубы — свист ветра в верхних ветвях — долгий единственный звук — пахло осенью — я понимал что нахожусь в сердцевине чего-то желтого и огромного — в сердцевине счастья судя по всему.’ эти дубы и один лоринц — ягоды одного поля. и все на этом. но дубы — настоящий сон. монетка же мне скорее явилась.
даже не знаю — нужно ли было об одном лоринце мне вообще писать? нужно наверно, пускай. мне ведь так радостно о нем знать. невидимый — он меня всегда греет и катится перед глазами. а я за ним. и я его берегу — и он от меня никуда надеюсь не денется. а денется — ну буду вспоминать. и берегу для себя — и делиться не жалко, а хочется. стало быть решу так. лоринц — денежная единица моей литературы. один лоринц — вся ей цена.

И вот рассказ «Два слона» из этой же книжечки последней.

Денис Осокин

Два слона

на углу чапаева и пришвина был такой магазин. ассортимент — чай и кофе. и разное к ним. работали в нем две красивые девушки. я жил неподалеку — и часто там покупал то одно то другое. два слона просуществовали наверное пару лет — а потом исчезли. никакой истории связанной с магазином не было. но до того он был хороший — и так хорошо в ту пору было и мне — что пишу про слонов теперь, сидя сразу на всех скамейках во дворах близ того перекрестка. магазины и кафе имеют свойство деваться, исчезать — переселяясь в сердца людей, которым они дороги. эти сердца они не теснят — а украшают и поддерживают. как велосипеды и лодки — как реки и холмы — и парки и скверы — побывавшие в нашей жизни. все они даже превращаются в воздушные шары — и приподнимают нас чуть от земли, помогая по ней двигаться. мысленно составляя необязательный список ‘что в твоей жизни было хорошего?’ — обязательно упомянешь их. ну так что же, слоники? не спрашиваю — где вы? на ваших спинах отдыхают мои любимые. вы путешествуете — и они с вами тоже. иногда ночами стукаете мне хоботами в окно. я не просыпаюсь — потому что не нужно. я вас бывает кормлю — оставляя еду на улицах где случается проходить. покупаю вам иногда подарки — в магазинах со швейной-галантерейной, оконной, обувной фурнитурой, в ‘рыболове-охотнике’ и там где все по одной цене.
(Аплодисменты)

Спасибо вам.

Г. К. Макарова: Такой прекрасный день! Мы все очарованы чтением Дениса, в какой-то медитации находимся... Но всё-таки, может быть, кто-то скажет — почему вы пришли сегодня сюда? Что нас так очаровывает? Какие-то слова, может быть, найдёте для Дениса.

Татьяна Семёновна Александрова, член клуба «Зелёная лампа»: Найдём-найдём! Я хочу спросить, но боюсь, что мой вопрос нарушит гармонию ощущения вот этого вот момента. Когда я читаю Вас и когда слышу, как Вы читаете, у меня всегда где-то подспудно зреет вопрос: где у Вас фильтр?

Д. Осокин: Какой?

Т. Александрова: Когда совсем тяжело, грустно, противно, вокруг слишком много зла, я вытаскиваю одну или вторую Вашу книжку, посижу с нею и... как будто в воду опустили какой-то минерал, который убил всех микробов. Всё! Может по-прежнему быть больно, горько, но не гадко. Я понимаю, что писательский метаболизм — это тайна духовная, и всё-таки мне не верится, что у Вас нет внешнего фильтра, что Вы просто в свои произведения не пускаете зла. Как Вы вообще живёте в этом мире, в котором много гадостей?

Д. Осокин: Я лично, как человек?

Т. Александрова: Нет, это связано всё-таки с тем, что Вы делаете, потому что в результате появляется литературное вещество, в котором нет зла вообще! Есть какие-то грустные вещи, но зла — нет. Где оно отсеяно? На каком этапе?

Д. Осокин: Если при чтении моих книг у Вас действительно возникает эффект, что люди становятся как-то лучше, чище, то это говорит о том, что Вам просто близка моя литература. У других людей, которым моя литература не близка, такого эффекта может не быть. Кому-то это может резко не нравиться, это всё естественно. Я не думаю о каких-то специальных эффектах, пишу, как могу и как умею. Что касается неоднородности мира, мира людей, всяческой боли и грусти, то это касается абсолютно всех, в том числе и меня. Я уже говорил, что мне хочется, чтобы мои тексты содержали в первую очередь какие-то художественные открытия, с другой стороны, мне не хочется какой-то особой драматичности. Мне не хочется, чтобы мои книжки травмировали. Я проращиваю свои тексты, как траву, по которой можно пройтись, на которую можно лечь или на которую просто приятно посмотреть. Хочется рождений, а не умираний, как художнику хочется исследовать мир и достраивать его, а не разрушать. Хочется сделать свой мир и показать его. Специально я не стараюсь, чтобы в тексте были какие-то врачующие моменты. Понятно, что я, как и любой автор, это такая плавильная машина, в которой плавится самое разное. Когда получается то, чем хочется делиться, тогда я делюсь, но не всем хочется делиться. Я не пишу или не заканчиваю то, чем мне делиться не хотелось бы. А то, что Вы сказали, это говорит о нашем взаимном понимании, это очень точные, приятные и дорогие мне слова.

Денис Осокин и Галина Макарова

Г. К. Макарова: Это очень трудный вопрос, всё равно, что птицу спрашивать: почему ты поёшь так, а не иначе?

Т С. Александрова: Мне всё-таки кажется, что Денис — это очень особенный писатель. Конечно, есть подобные ему авторы в этом смысле, но это большая редкость сейчас. Лично мне это очень нужно и очень дорого. За счёт этого взаимного резонанса можно жить! Чаще бывает — глянешь в книгу, и станет ещё хуже. А тут — трава! В самом деле! Хочется этой травы. И даже, когда она вянет, или высохла, или горит, она всё равно красивая. Я понимаю, что это не мой творческий вечер, но я просто хочу сказать следующее. Я занималась живописью, и вот, допустим, вы хотите нарисовать грязь — шикарную, помойку какую-нибудь. Но вы не имеете права рисовать грязь грязной, ведь это же искусство. Так и боль, смерть, разлука — всё красиво, всё целебное, всё живое, всё трава. Спасибо.

А. Жигалин: Можно нарисовать грязь, но так, чтобы в ней отражалось солнце.

Андрей Жигалин

Майя Алексеевна Селезнёва, член клуба «Зелёная лампа»: Можно мне этюд маленький рассказать? Когда у Вас появились в печати «Овсянки», мы читали их вместе с одним пожилым человеком — под 80 лет ему где-то. Он восхищался, особенно сценой похорон: «Неужели так бывает? Так ведь это же прекрасно!». Он воспринимал всё, как на самом деле, а я его не разочаровывала. А потом я ему сказала, что ведь это же всё выдумка! Он так расстроился: «Чтоб я ещё читал этого писателя?! Убери дальше и никогда мне его не показывай!». Рассерженный и убитый ушёл. Через некоторое время звонит и говорит: «Что-то сдвинулось во мне. Где эта вещь у тебя? Я хочу её читать». Понимаете? Вот сами делайте выводы. (Смеётся)

Денис Осокин и Майя Селезнёва

Д. Осокин: Спасибо огромное. Когда приезжаю к вам в Вятку, увожу отсюда полные сумки радости, живого слова набираю и потом с ним домой еду. Спасибо вам большое.

М. А. Селезнёва: И ещё впечатление от того, как Вы читали нам «Ожидание Ольги» несколько лет тому назад здесь, в Герценке в Большом читальном зале, вот это впечатление осталось со мной и, наверное, останется на всю жизнь. Вы знаете, это было прекрасно...

Д. Осокин: Спасибо.

А. Жигалин: Вот есть такая песня «Гни свою линию», так вот Денис всю жизнь гнёт свою линию! (Смеётся). Есть некий камертон, который его ведёт, камертон, соединяющий землю и небо. Денис для меня — это загадка. Я в прошлом месяце ездил в Казань, жил у Дениса, он мне показывал свой город, и всё равно он остался для меня загадкой. Что-то удивительное есть в этом человеке. Я знаю только двух писателей российских, с кем я лично общался, кто, на мой взгляд, может реально получить Нобелевскую премию по литературе. Один из них — Денис. Именно за такие самобытные произведения и дают эту премию — на основе этнического материала, как у Павича, как у Маркеса. Это же самое есть у Дениса, в его текстах есть жизнь. И в то же время это всё пронизано светом, и главное — там есть загадка. Это то, что и делает большую литературу.

Андрей Жигалин

Я хотел бы у Дениса спросить, кто ему из писателей — нобелевских лауреатов — нравится?

Д. Осокин: Я просто не помню всех лауреатов. Если бы был список — я бы сказал точно. Но я могу сказать, что среди моих любимых авторов есть и Бунин, и Шолохов, я их очень люблю.

Г. К. Макарова: Может быть, из не лауреатов?

Д. Осокин: Я уже говорил о своих любимых авторах в самое первое наше знакомство, в том числе, про моё отношение к Лорке. Из всей авторской литературы Лорка — мой самый любимый, самый-пресамый. Я отношусь к нему с любовью и отчасти с некоторым почитанием, мне понятна личность этого человека, я чувствую некое родство с ним. Я много кого люблю, мало с кем у меня возникает взаимное отторжение. Мне очень интересны национальные литературы, особые сантименты у меня есть к польским авторам, потому что я читал их в 15-16 лет, когда я ещё даже не учился в Польше. Из поэтов Галчиньский, Бруно Шульца очень люблю, да много кого. Люблю китайских, японских писателей стародавних, в том числе Ихара Сайкаку. Я читаю немного новый текстов, чаще перечитываю любимое. Я Платонова ещё не назвал, которого очень сильно люблю. Если говорить о любимых авторах — пятёрка правой руки, пятёрка левой руки, — то Платонов входит в пятёрку правой руки.

Я хотел ещё поделиться с вами стихотворением, не помню, читал ли я вам его два года назад. Это самый-самый-самый долго рождавшийся текст из всей моей литературы, я не буду его включать ни в какие книги, это такой отдельный текст. Я его писал без малого 18 лет. 18 лет назад я его начал писать, писал то в одну сторону, то в другую — не нравилось, я его откладывал, но никогда не забывал, и в конце 2013 года оно написалось. Последняя моя публикация журнальная — это сентябрьский номер журнала «Знамя». Обычно я печатаюсь в «Октябре», а в «Знамени» у меня был дебют — публикация книги «Ангелы и революция» после присуждения премии «Дебют». И больше как-то не складывалось. А этим летом ко мне обратились из отдела поэзии «Знамени» и попросили стихов, я дал несколько стихотворений из тех, которые не были нигде опубликованы на бумаге. И там есть, в том числе, эта вещь. Называется стихотворение «Возвращение в Рэдэуць». Это такой маленький городок на румынской Украине, недалеко от Черновицкой области Украины.

reîntoarcerea la rădăuţi
(возвращение в рэдэуць)

я приму румынское гражданство.
поцелую лапку каждой утке.
позвоню тебе — скажу что в парке
начался покос на незабудки.

я поставлю молоко на рельсы.
я приму румынское гражданство.
пограничник! ты в меня не целься
и усoм не шевели напрасно.

лучше встань торжественный, красивый,
просверкай погонами и пряжкой —
лучший, исчезающий, счастливый
пролечу я над твоей фуражкой.

я над прутом уроню надежды.
а одежды подарю сирету.
мои вены, крученные прежде,
расшнурую распущу по ветру.

над сиретом в сторону сучавы.
над сучавой в сторону теплицы.
тряпочки свои все сыплю справа —
в рэдэуцах мне не пригодится.

наконец-то мне удался праздник.
шапочки свои все сыплю слева.
моих лёгких каждый лёгкий шарик
катится легко, чуть ниже неба.

я приму! какой хороший город!
я тебя люблю! — и я приехал!
падает любимый тёплый холод.
на орешниках уж нет орехов.

я себя не вижу, буковина!
вижу сашу в длинной чёрной юбке.
сыплюсь на её платок и спину.
радуюсь её живой прогулке.
1995-2013
http://magazines.russ.ru/znamia/2015/9/3o.html

Спасибо огромное за это вечер.
(Аплодисменты)
Я почему-то чувствую, что мы очень скоро снова встретимся с вами здесь.

Г. К. Макарова: Мы уверены просто в этом! Может, кто-то ещё хочет что-то сказать?

Татьяна Леонидовна Машковцева, библиотекарь отдела абонемента Герценки: Вы меня простите, но мне кажется, что сейчас была медитация. Вот это действительно, как ветер выравнивает траву, так Денис тебя выравнивает внутри. И ты сидишь, думаешь: «Господи, как я жил до этого с этой зазубриной внутри?». Бывают костоправы, а бывают люди, которые твою душу вправляют. Спасибо, Денис, тебе за это. Денис преподаёт, и вот мне интересно: «А как студенты-то у Вас учатся?». Я им завидую.

Татьяна Машковцева

Д. Осокин: Спасибо, Таня. Что касается моего преподавания, то, во-первых, я согласился на эту работу, потому что в деканате мне сказали, что за мои многочисленные киностатуэтки у меня будет право делать свои курсы полностью авторскими, делать всё, что я хочу. То есть с меня не будут особо спрашивать классические программы, тем более что факультет творческий — факультет кино и телевидения, мои предметы — основы сценарного мастерства и кинодраматургия. Меня просили только не нарушать трудовую дисциплину, приходить на занятия. Мои занятия напоминают скорее лабораторию, это какая-то тоже полупоэзия. Я им рассказываю, показываю, что считаю важным и нужным, полезным, очень сильно опираясь на свой собственный опыт. Показываю и рассказываю об этом пути долгом, необязательно случающемся, от замысла, находки зёрнышка до его проращивания в текст и превращения в кино. Я не могу научить их писать, но я могу сказать, чего делать не надо, что может привести к ошибкам, нежелательным результатам, к тупику. Ребята приходят после школы, они мало начитанны, хотя все очень хорошие, интересующиеся миром, поэтому мои занятия часто приобретают характер занятий по литературе. Я им читаю произведения народные, авторские, о которых они вообще не имеют представления или имеют, но очень смутное, потом мы говорим, что с этим можно делать. У меня очень легко подписать зачётки, у нас как-то сложились отношения и нам, в основном, друг с другом хорошо. Важно поделиться тем, чем стоит поделиться — своим и не своим. Ещё что важно для меня и чему хочется их научить — это способности быть таким регулятором по отношению к миру — к миру предметов, к миру энергии, понимать, выуживать, отжимать эфирные масла из чего угодно и работать с предметами. Я иногда, как в художественном училище, выставляю предметы, например, подставку под горячее из куска ткани с нашитыми на неё старыми пуговицами, и рассказываю, сколько вообще смыслов можно отсюда вынуть. Или беговое колесо для хомяка, или калейдоскоп. И предлагаю им, отталкиваясь от этой вещи, написать материал для возможного фильма. С помощью этой вещи отправиться в путешествие за художественными открытиями. Они пишут, потом мы все вместе это смотрим, что получилось. Если ничего не получилось, то для меня это тоже результат. Примерно так это всё выглядит. Кроме занятий в группах, я ещё готовлюсь к личным встречам, провожу консультации. Вот такая жизнь у меня.

Гульнара Гарипова

Г. К. Макарова: Расходиться совсем не хочется. Если хотите, можно ещё фильм посмотреть — «Одя». Совершенно волшебный!

Голос из зала: Включайте!

Г. К. Макарова: До фильма мне ещё хочется сказать Денису, что нам, конечно, эти встречи очень нужны. Без этого невозможно жить. Надеемся, что и Вам в какой-то степени эти встречи нужны, и Вы будете о них вспоминать.

Денис Осокин и Галина Макарова

Д. Осокин: Спасибо огромное за приглашение, за возможность приехать, потому что я постоянно испытываю потребность прийти к автовокзалу, купить билет и приехать сюда. Но не получается обычно, поэтому, когда вы меня зовёте, я очень рад. Не прощаюсь надолго, у меня несколько книг в процессе написания. Когда я их закончу, мне захочется эти тексты почитать, то я буду рад увидеться с вами.

Г. К. Макарова: Будем ждать. И мы ещё хотим подарить Денису небольшой подарок. Во-первых, вот такая сова на память [авторская игрушка Нади Фроловой]...

Д. Осокин: Ух ты!

Денис Осокин и Галина Макарова

Г. К. Макарова: ...и ещё — самая настоящая зелёная лампа. Она горит, и если у Вас будут перебои с электричеством, Вы сможете читать, писать под этой лампой, греться и вспоминать нас.

Д. Осокин: Спасибо вам.
(Аплодисменты)

После встречи Денис Осокин вместе с читателями и библиотекарями Герценки
посадил во дворе библиотеки кусты белой сирени

С читателями и сотрудниками Герценки:
Татьяна Машковцева, Владимир Головёнкин, Ольга Кошелева, Денис Осокин, Андрей Жигалин

ЧТО ЧИТАТЬ:

Денис Осокин в Журнальном зале

Денис Осокин на сайте журнала «Сеанс»

О Денисе Осокине в Википедии

Встреча с Денисом Осокиным к Герценке. 13 ноября 2013 г.

Встреча с Денисом Осокиным к Герценке. 15 января 2009 г.

Группа ВКонтакте: Денис Осокин в Герценке

Гульнара Гарипова о встрече с Денисом Осокиным

Лазарева, М. Книги тоже празднуют осень // Вятский наблюдатель. — 2015. — № 40 (2 окт.). — С. 17.