Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб

30 ОКТЯБРЯ 2013

в литературном клубе «Зелёная лампа» состоялся творческий вечер

ВАСИЛИЯ СТАРОСТИНА «ПРОЩАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ»

 

Василий Андреевич Старостин – поэт, краевед. Родился 2 апреля 1953 г. в г. Кирове. В 1970-1972 гг. учился в военно-морском училище в Калининграде, затем в институте культуры, педагогическом и политехническом институтах, в институте им. Плеханова. Работал слесарем, литейщиком, завклубом, обвальщиком мяса (всего в трудовой книжке более 50 записей).
В 1990-е гг. принимал активное участие в общественной и политической жизни Вятки, работал политтехнологом.

С 1992 г. занимается краеведческими изысканиям. Делом своей жизни считает работу над «Сводом вятских родов».

В 2009 г. вышел сборник стихов и прозы «Неровное дыхание».

В 2010 г. стал лауреатом премии «Вятский горожанин».

В 2012 г. вышла «Книга вятских родов», презентация которой прошла в Герценке.

С 1988 г. принимает активное и творческое участие в работе литературного клуба «Зелёная лампа».
С октября 2013 г. – Почётный читатель Герценки.


Галина Макарова: Добрый вечер! Мы зажигаем зелёную лампу и начинаем очередную нашу встречу, достаточно камерную. Вчера у нас была торжественная часть – презентация «Книги вятских родов». Всё было замечательно, и подвиг Василия Андреевича был оценен, не знаю по  достоинству ли, не знаю сполна ли. Но, во всяком случае, мы все ценим то, что сделал Василий Андреевич.

А у нас в гостях сегодня другой Василий Андреевич Старостин, потому что он многогранен, многоталантлив. И он один из старейших и талантливейших членов «Зелёной лампы». Мы тут посмотрели, первый раз он у нас появился в клубе 18 октября 1988 года, тогда обсуждался «Чевенгур» Платонова. За это время много чего было, мы все имели счастье слушать Василия Андреевича, его стихи, его мнения, его высказывания по самым разным поводам. Без него лампа была бы совсем не та, что она была все эти годы. Я долго говорить не буду, у нас сегодня не торжественная частъ, но всё-таки от нашей «Зелёной лампы» я хочу вручить Василию Андреевичу Благодарственное письмо за активное и творческое участие в работе клуба.  Спасибо Вам!
(Аплодисменты)

Василий Старостин: А думал, посмертно только наградят (смех в зале). Но ничего. Я сегодня постараюсь не как обычно себя вести, хотя стихи будут всякие. Со мной это происходит последние пять лет, к  55-летию я выпустил первую книжку небольшую, которая явно недооценена, но придет её  время – я знаю. Через 5 лет вышла большая книга, она должна была выйти в 2012 году – в год истории, но год издавали, так случилось. От своих прежних стихотворений я избавился совсем. И это так легко, так хорошо! Ничего не надо  вспоминать, не надо думать. Но за это время опять кое-что написалось, и я бы хотел… Я действительно немножко побаиваюсь за своё здоровье, побаиваюсь за связь с Вяткой. Не знаю, как тут всё произойдет. Как только начнутся активные события,вот тут я могу не выдержать. Поэтому мне просто хотелось с вами встретиться. И мне очень радостно, что пришли и врачи, которые меня буквально спасли, им тоже поклон низкий, и библиотекари где-то там ещё скрываются…

Г. Макарова: Вот Юлия Наумовна…

В. Старостин: Ну, Юлия понятно... Вот! (глядя на И. Н. Крохову). Вот это этапы большого пути. А Юлия у нас единственная… она обо мне всегда лучше всех пишет,  относится ко мне трепетно.  Это хорошо, это я ценю.

И, плавно переходя, к стихам. Стихи будут, стихи действительно камерные и я попробую прочитать все стихи, которые я написал за это время. Будут некоторые слова не очень хорошие, но они приличные, я убрал те, которые совсем уж там… Почему хочется всё? Во-первых, их мало, и я попробую ещё сделать одну вещь, которую я не делал. Я попробую прочитать, вернее, пропеть так, как я их пою для себя, без аккомпанемента. Пою акапельно, но музыку, мелодию я слышу. Если вы услышите – хорошо будет. Вчера с автобиографии я начинал, но, может, кто не слышал, поэтому я повторюсь. Это чисто для затравки. Я же ведь кремлёвский посадник – я родился у Вечного огня, живу сейчас у Вечного огня. (На территории вятского кремля). Такой счастливый человек!

 

Кстати, всё это время, как мы уехали из этого места, а я уехал – мне было 5 лет, но до 16 лет мы вместе с Татьяной, которую вы знали как Деветьярову,  мы там вместе жили и мы туда ходили до самого того момента, когда в армию отправили моего двоюродного брата. На месте Вечного огня у нас стояла горка, мы с ней катались зимой. И вниз катались, туда, где сейчас склон почистили. Там был татарский посёлок с собаками злыми, но это было интересно… туда спуститься и успеть подняться. Но это как повезёт, конечно. Знаете, как ещё звали этот поселок? Шпана береговая. Это был 1958 год, у нас был там Лёша Воробей, человек метр шестьдесят ростом, который ударом кулака мог человека убить. Кружку ломал кулаком пивную! Почему я так много о нём говорю? Потому что он дрался с моим отцом, а отец носил меня на руках. Он дрался одной рукой, а на второй я сидел, то есть я был с детства с вятским народом, знал его изнутри (смеётся).
И такое стихотворение  для начала.

В далёкую, послевоенную пору
Родился в Кремле я, в подвале, но в полу,
И утром не часто, недолгое, но
К нам солнце заглядывало в окно.

Из окон был виден Дворец пионеров,
Что раньше был Домом епархов и веры
Теперь там большой магазинный магнат
И очень, наверное, этому рад.

А я на последнем, живу, на воздушном
На третьеэтажном, над бывшей конюшней,
И снова живу я, как прежде в Кремле
На самой любимой, на Вятской земле.


Г. Макарова и В. Старостин

Это вступительное, хорошее стихотворение, кстати.
(Аплодисменты)

Татьяна Коршунова попросила его списать, она, оказывается, там тоже жила, только она жила на Московской 1а, напротив. Мы с ними дрались всё время, как бы арка на арку у нас было.

Стихи сложились в несколько глав. Одна глава посвящена книге (Книга вятских родов), о ней у меня целая глава. Знаете, как трудно, когда ты двадцать лет вынашиваешь… Женщины меня не поймут, они по 9 месяцев – раз и всё. А тут 20 лет! Причём первые 7 лет как бы ничего не было, то есть были наскоки и отскоки, а вот с 2000 года – 13 лет  –  только этим занимаюсь. Как это Марина (жена) терпит, я не знаю, но глава о ней тоже будет. И вот о книге.


Фото В. Подлевских

Книга
Она ещё пока, не издана
На полочке лежит
А время, как река, что издавна
Бежит, себе бежит.
Струятся воды чистые
И круты берега
Проходят годы истовые
Счастливого труда
Вот новая строка, разыскана
Перо ещё дрожит
Она, ещё пока, не издана
За пазухой лежит.

Но это не камень, конечно, за пазухой… Видите вот какой я сопливый, это плохо, сейчас мы поднимем настроение себе. Надо было водки сюда налить, всё равно её не пью. И сейчас я про королеву прочитаю. Стихотворение называется «Шесть мягких знаков», сейчас поймёте почему.


Фото В. Подлевских

Если к вам стучаться вечером, то, конечно, можете предположить что это английская королева, но скорее всего это соседка пришла за солью.
Это эпиграф. А стихотворение звучит так.

Вот сейчас откроется дверь
У меня попросит соль
Самый мой вечерний гость
Да, английская королева

Я её спрошу, как дела?
И пойду готовить нам чай,
Только не прощаясь, уйдёт
Английская королева.

И за ней захлопнется ночь,
И со мною рядом тень,
Да ещё бумажная грусть
По английской королеве

Вот сейчас откроется дверь…

 


Фото В. Подлевских

Оно поётся блюзом. Но это трудно спеть, пока не готов к пению. Сейчас я возвращаюсь специально к книге, вот это вот настоящее, то, чего я жду – что будет дальше.

Скоро Книгу мою соберут,
Подготовят файлы к печати.
Скоро Книгу мою издадут
К юбилейной дате.

Издадут все 9 томов
В переплёте твёрдом,
И останусь я один, без слов
В молчании гордом.

Станут Книгу мою читать,
Оставляя пальцев отпечатки
Будут в Книге моей искать
Ошибки и опечатки.

Будут Книгу мою дарить
В золотом тисненье,
И по Книге будут учить
Будущее поколение.

Будут Книгу мою сдавать
В магазины букинистические
Будут брать с собою в кровать
Это если оптимистически.

Ну а если не сказка, а быль,
Если посмотреть на жизнь пристальней
То укроет Книгу тихая пыль
И станет полка забытой пристанью.

На абонементе лежит книга… Никто её не будет брать, это ведь никто не утащит просто даже.

Г. Макарова: Ну почему?

С. Перетягина: Уже брали, кстати.

В. Старостин: Сейчас мы перейдем к более таким весёлым стихам.

Г. Макарова: Василий Андреевич, одну секунду…

В. Старостин: Что случилось?

Г. Макарова: К сожалению, не все смогли сегодня присутствовать здесь и поэтому начинают поступать телеграммы. Вот пришла одна. Можно  я зачитаю? Татьяна Семёновна Александрова из Кирово-Чепецка, небезызвестная вам. Она не смогла сегодня приехать и прислала такой текст:

Дорогой Василий Андреевич!
Впервые увидев Вас на вечере представления книги Ваших стихов, я сразу же подумала, что Вы –вятский Уленшпигель, и за прошедшие с тех пор несколько лет это впечатление меня не покинуло. Юный, мятежный дух, жгучее чувство правды, независимость, энергия, иногда просто свирепый юмор – это то, что заставляет испытывать к Вам интерес, уважать и побаиваться. Каждый Ваш приход на «Зелёную лампу»– это обещание душевного и эмоционального переворота, шока, эскапады, которые заставляют думать. Мне очень жаль, что сегодня я не могу быть здесь, но искренне надеюсь, что «Последняя гастроль»– это вовсе не последний шанс встретиться с Вами. Надеюсь, что Вы, как тот, кто в поговорке – «прощается, но не уходит». Желаю Вам, как Уленшпигелю, быть вечно молодым духом Вятской Земли, её защитником и голосом, так же вдохновлять её, радовать и будоражить.
Ваша Т.А.
(Аплодисменты)

В. Старостин: Спасибо…

Г. Макарова: Если у кого ещё будут какие-то слова, пожалуйста, можно тоже присоединяться.

Владимир Подлевских, фотограф: Я хотел бы вручить вам от ваших поклонников фотографии со вчерашнего вечера.

В. Старостин: Похоже. Ну что… зубы есть, а то я вчера боялся:  вставил, не вставил? Вспоминал, вспоминал... Давайте я ещё немножко как бы введу вас в свою семью. Марина – сложный человек, конечно. Это и счастье мое  и… Ну вот так случилось. Я сегодня иду сюда, и мне встречается Михаил Юрьевич – сын Юрия Владимировича. Михаил Юрьевич Власов, его недавно показывали, он каратист, самбист. Я его учил, он с 76 года. И у меня Марина тоже с 76 года. Вот жизнь, она вот так вот складывается… Когда она уезжала первый раз в Ульяновск – это был кошмар! Мужики чужие приехали на машине, увезли жену. Позвонили, машина будет в 14:45. Второго октября 2011 года.

Буднично так расстались,
Машина в 2-45,
В струйках дождя растаял
Съёжившийся асфальт

На почерневших шинах,
Как будто их что-то жгло
Вместе с тобой машина,
Уехала нам назло.

Остались со мною кошки
В рыжий и в белый цвет
И фикусы на окошке,
И чёрный прощальный след.

Всё ведь помню… Тяжело было… Поэтому выбор состоялся в пользу Марины (смеётся). Надо было ехать за ней. Познакомился с Ульяновском-Симбирском – хорошущий город, красивый, но дурные люди (смеётся). Хотя все люди там, которые как бы нужны – они все наши, вятские. Профессор Журавлёва, по этнографии которая – тишина. Директор центра, который сейчас используется под торговлю, еще один Журавлёв, опять вятский, – тишина вообще полная. Только шубами торговать!
А Марине я написал хорошее стихотворение. Я к нему просто подходил сейчас. Татьяне Коршуновой спасибо, потому что она, когда книгу иллюстрировала первую, сказала: «Нет, книгу я не читала, мне такие книги не нравятся». У меня был ещё один случай – хуже. Я пошел в Центр занятости, и что бы там поменьше ходить, принёс книгу. Прихожу в следующий раз – вот оно счастье писателя (смеётся), а мне говорит: «Вы книжку свою заберите, другому кому-нибудь дайте». Вот это позор был! Страшный позор! Ну, ничего. И я тогда подумал, что надо хорошее писать. И вот Марине такое стихотворение написал.


Фото В. Подлевских

Я не буду жить после тебя
Хотя травы будут расти, после дождя
Хотя будет небо и будет земля
Я не буду жить, после тебя

Я не буду, после тебя, жить
Мне и слов тогда никаких не сложить
Хотя будут хранить твои следы
И кровать, и книги, и комнатные цветы.

Я не буду 03 по тебе звонить
Я не буду водку стаканами пить
Я не буду на кладбище плакать, скорбя
Я вообще не буду после тебя.

Будут травы расти после дождя
Я не буду жить после тебя.
(Аплодисменты)

 

Это тоже неплохое стихотворение, да?  Раньше она ездила ко мне каждую неделю. Когда я жил в  Кирове, она приезжала всё время. Шестьсот верст туда, шестьсот верст обратно. В юности была у меня первая любовь– Татьяна Кацко, я к ней ходил пешком 6 километров из Субботихи в Порошино. Здесь сам процесс интересен! Юношеская любовь не нуждается ни в каких девушках. Она нуждается только в юношеской любви. Постоять у окна, пройти вот эти 6 километров, нафантазировать себе… А тут, когда ты уже взрослый и ты расстаёшься с человеком, начинаешь ценить это. Ну, вроде бы мы все взрослые люди, мы пельмени  варим … да?  То есть  мы ведь так-то  живём, не только души принимаем. Вот я иду, а я живу у Вечного огня, и когда я выхожу, я иду всегда мимо музыкального училища. Там повороты вот эти вот… Эта неровно положенная брусчатка, которая уже провалилась. Вообще много проваливается, что делается сейчас. Ротонда, ой, какая ротонда! Тёмная стала ротонда, не небесная, а тёмная. Я, кстати, одно стихотворение написал по пути сюда на лампу. Первую часть написал по пути в букинистический магазин. Даю подсказку, есть букинистический магазин новый, дешёвый. Он находится на проспекте Строителей в комиссионном магазине. Вначале туда сносили такие книги! Ну сейчас, конечно,  поменьше… Московская и Строителей – и там комиссионный магазин. И вот туда заходишь, и там книг очень много, много собраний сочинений. Книги дешёвые, пятьдесят рублей предел. Я там купил Маковского «Сравнительный словарь…». Он в интернете  стоит тысячу четыреста, там за эти же пятьдесят рублей! Там есть альбомы, ну масса всего… Так, куда это меня унесло… А! То, что я хожу, то, что я ещё передвигаюсь. И вот такое ироническое немножко стихотворение, потому что день был такой. Ведь в разные дни приходится уезжать. Это было… Что отмечают католики в феврале? Четырнадцатого?

Г. Макарова: Валентинов день.

В. Старостин: Четырнадцатое февраля, дата стоит.

Сам за собой, ступаю следом
Слеза моя упала белым снегом
На город чёрный без тебя.
И дворники, того не замечая,
Из слёз моих, сугробы нагребают
Сердитыми лопатами скрипя.

Идут прохожие по Вятке,
У них, похоже, всё в порядке,
Но не у нас, ты там, я здесь.
Твой номер набираю снова
И подбираю к тебе слово,
Но замерзает моя песнь

Конечно, всё растает скоро
И дворники покинут город,
Придёт весенняя гроза.
Но в день святого Валентина
Мы врозь и на ресницах стынет
Холодная, но ироничная слеза.

Так-то чепуха, конечно, но вот эти вот заметки, мне вот они важны, и ей, оказывается. Вы знаете, женщины по-прежнему хотят, чтоб им писали стихи! Такая вот загадка. Она говорит: «Ты мне тут ничего не писал давно». Я его последним читал, сейчас оно не будет последним. И я подумал, что если ты живешь с кем-то вместе, и один уходит туда, в лучший мир, то второй, оказывается, должен делиться с ним. А у меня же масса всяких наследников. У меня одна дочь старше моей жены,  вторая  – младше. И я думаю, это несправедливо, никто мне ничего не помогал, я всё оставил жене, т. е.  мужчина настоящий, не важно, кто разводится, всё должен оставлять жене. Вот сумочка, которую ты можешь унести и всё. И вот это вот завещание, которое я вчера читал, я его снова прочитаю. Она говорит: «Да, тебя тронуло, видимо». Как не тронет? Это же интересно! Когда ты приходишь к нотариусу, и пишешь завещание, то это очень интересно. Там формальность есть, тебе объясняют твои права. И я когда это всё услышал, я подумал: «Что это происходит то?».  И вот стихотворение.

Хоть зеркала не занавешены,
Но жизнь моя уже завещана,
Её итоги и права,
Дома, машины и слова.
И к чаю баночка варенья,
И это вот стихотворенье.
Придёт пора, наступит срок,
Заполнят полностью листок
И за умеренную плату
Ещё одну поставят дату,
Вторую, крайнюю, ну, ту,
Что пишется через черту.

Стихотворение тоже хорошее. (Аплодисменты). То есть, я когда говорю хорошее, будут аплодировать. Кончили аплодировать (смех в зале).

Г. Макарова: Нам тоже нравятся. Мы просто ждали точки, когда можно.

В. Старостин: Ну, сейчас без аплодисментов. Вот когда идёшь осенью, и вот эти дети… Вы видели детей, идущих в школу? У некоторых ещё, наверно, даже  есть дети, идущие в школу. Это ведь ужас! Сам ребенок десять килограмм. Ранец –  десять, ботинки – десять, шапка – ещё пять. И вот он идёт.

Потихоньку тает снег, весна.
И утром ранним, на рассвете,
Лишённые тепла и сна,
Бредут куда-то дети

Увы, не долог путь детей,
Их учит жизнь и превращает
Во взрослых, правильных людей.
А снег всё тает, тает, тает.


Фото В. Подлевских

Там же у нас кинозал стоит для автомобилистов. Приезжают люди и смотрят, им звук, видимо, подключают, потому что звука не слышно. А звук слышен только от петард. Петарды рвут у нас ну все, все, кому не лень. Ну, музыку мы предупредили, больше не заводят, а петарды включают. И вот по этим лужам они вот так вот переходят эту площадь...  Есть же гениальные стихотворения, к сожалению, не моё – «Давай сейчас его вернём, пока он площадь переходит». Это  Геннадий Шпаликов. Вот человек написал несколько стихотворений, и слава богу, и хватит. И у Анчарова тоже, кстати, не многотомные издания. Это тоже хорошо. Вот я считаю самым сильным поэтом… Вообще, в последнее время, благодаря «Зеленой лампе» я познакомился, а потом и влюбился в женскую поэзию. Уж чего я никак не подозревал, что это может произойти. Там, конечно, распахнуто и открыто… До  Веры Павловой если дойти, то там открыто уж всё, до миндалин. Конечно, самым сильным поэтом я считаю Марину Цветаеву. Хотя тоже не всё…  И мне так обидно, что своё последнее пристанище она не на Вятской земле, как  сейчас считается, нашла. По-разному пишут о Елабуге, это вот не правильно. За Вятку-то мне, конечно, обидно здорово. Я всегда помню о Вятке. У нас если Марий Эл, то это республика, это академическое образование, словари... Кто-нибудь был в Йошкар-Оле в последнее время?

Г. Макарова: Да, конечно.

В. Старостин: Какие кремли там новые,  да? Москвичи строят.


Фото В. Подлевских

 

Елена Шутылева: Эклектика ужасная!

В. Старостин: А они ведь их для этого и строят! Вот я про это-то и говорю, что если бы вот эти вот финансовые ресурсы,  если бы вот эти вот материалы... Да немножко в другое… А как в Киров уехать из Йошкар-Олы, так это вообще невозможно! Если по городу  ехать, там не найдешь дороги. Это  они в свою метрополию не могут дорогу… Ну, Йошкар-Ола, конечно, не принадлежала… она к Казани относилась, но Оршанка-то уже  наша была. Мы постоянно там ездим. Я разговаривал с заместителем  Шаймиева, ещё, когда я политикой занимался. А потом я проехал в Казань через наши бывшие районы, через  Сернур, через Параньгу, и мне открылась картина. Все православные храмы, все в запустении, в полном развале и везде рядом две-три новых мечети. А почему? Потому что ребята  гораздо нас умнее и практичнее. Мечеть строится за два дня. Там ничего не надо возводить, вот эти вот комплексы храмовые.  Меньше в два раза помещение, наверхушечка и всё! И людям есть, куда прийти. А наши комсомольцы…Ну, я думаю, здесь таких  нет, которые ломали храм на месте филармонии.  Я приходил к ветеранам, и они жаловались, как трудно там было ломать. А сейчас они говорят: «Как трудно войти в храм». Я говорю: «Так вы же сломали один храм». Вот у меня бабушка… Ведь есть люди, которые действительно верят. И это очень хорошо. И что эти верят – тоже не плохо. Пусть.  Говорят, Сашу Перминова  убрали да из Спасского собора, не слышали? Убрали?

Г. Макарова: Да, давно.

В. Старостин: Одним байкером меньше. Когда вручали «Вятского горожанина» мне, там же был Владимир Крупин и были дочери их – Саши Перминова и Балыбердина. Все почётные граждане. Тяжело. Мне то что… да господи, да слава богу! А вот Володе Крупину… Помните, никто не был на вручении этой премии, когда Крупин был? Не хорошо было. Он немножко тоже уже, видимо, боится, готовится к этому, к отбыванию.

Г. Макарова: Василий Андреевич!

В. Старостин: Да.

Г. Макарова: Давайте, чуть-чуть передохните. Просто у кого-то, может быть, вопросы появились, может, кто сказать, что-то желает.

Юлия Резник: Василий Андреевич я хотела уточнить, память уже тоже меня подводит, не помню этот момент. Вы сами пришли в «Зелёную лампу»? Или вас нашла Светлана Васильевна?

В. Старостин: Нет, меня нашло объявление, потому что стоит – Платонов «Чевенгур».

Юлия Резник: То есть лампа была, но вы ещё в неё не заходили.

В. Старостин: Кто я был? Вообще библиотекари смотрят на читателей немножко другими глазами, чем читатели на библиотекарей. У вас есть какая то своя жизнь текущая. Мне Таня и тогда давала книжки из абонемента, но я редко заходил, потому что у меня была Пушкинская библиотека. Я был читателем  номер один, но провинился там, были нехорошие у меня отношения. Ко мне отнеслись нехорошо. У меня во втором  классе за год было около 500 книговыдач. Я утром брал книги, вечером возвращал, по 2 книги. Я читал всё. То есть я был читатель номер один действительно. И мне не дали книгу, я её стащил получилось. Я бы, конечно, вернул её, я помню, это был «Наследник из Калькутты» Штильмарка. Это был 6 класс. И потом были проблемы в библиотеке Грина. Я вообще был записан во все библиотеки города, везде ходил. На шинном одно есть, в «Искоже», в Гриновской библиотеке, которая ещё была на Профсоюзной, другое. Разные книги. Я помню всех библиотекарей. А потом, сюда пришёл, в Герценку. Она немножко стояла в стороне. Ведь что такое Герценка? Вообще-то слово «научная» в ней определяющее, и так должно бы оставаться. То есть это как бы для учёных людей, для студентов. Я ж несостоявшийся постоянно студент. Шесть институтов и ни один не закончен, потому что мне неинтересно. И вот я пришёл и вижу - «Чевенгур». Да я не ожидал! Платонов! Ну, нет лучшего писателя по русскому языку, чем Платонов. Ну, нет! Я думал, Саша Соколов подберётся, а он оказался хиловат. «Между собакой и волком» - ничего, а дальше всё. А тут! Ну что не откроешь, ну такое слово. Вот настоящее, живое. Это гораздо сильнее, чем у Булгакова, не сравнить  даже! И тут «Чевенгур». Я думаю: «Побегу». Пришёл. Но тут опять есть два человека, из тех, кого вы знаете. Маргарита Геннадьевна разглядела во мне, в девятикласснике, хорошие вещи, потом спасла меня от жестокого увольнения с одной из фабрик. И вторая – Светлана Васильевна. Я всё время думал, что она со мной с одного года, насколько она всё-таки молодо выглядела. Она змея, я думал: «Ну, какие тут змеи рядом со мной? Не сорок же первый год». И, на мой взгляд, она немножко хорошо ко мне отнеслась, она увидела что…


Фото В. Подлевских

Ю. Резник: А у неё был нюх на необычных людей.

В. Старостин: Хотя эти ваши тягомотные вступления… Когда она заставляла, чтоб человек читал там…

Ю. Резник: Она хотела соединить академичность и…

В. Старостин: Это не всегда удавалось. Во-первых, она, конечно, воспитала этим немало хороших библиотекарей.

Ю. Резник: Я лично очень ей благодарна.

В. Старостин: И вот это вот само чтение…Я же помню, там у нас другой был коллектив, сейчас многие ушли в периодику, другие отделы. И вот этот звонок её, конечно, и книги… Книги хорошо, но сам процесс разговора на «Зелёной лампе» был ни с чем не сравним. Сейчас поменялось немножко всё, потому что от человека много зависит, его нельзя заменить. Он или есть или его как бы и нет.  Вот то, что нет, это, конечно, жалко.

Кто-то: В Герценке принцип: незаменимых нет.

В. Старостин: Ещё я хотел сказать  о том, о чём я большую свою книгу делаю. Вы знаете, там есть вещи сакральные, конечно, безусловно. Я постараюсь написать то, что я там нашёл. Всё, что идёт по РЕН-ТВ, на Первом – это всё мелочи.Вот сейчас я работаю с 10 миллионами записей, это чудовищная цифра! Вот когда ты её берёшь, и она в тебя входит – происходит чудо. И причём имена эти они даже выпячиваются иногда, ты, мол, обрати внимание на нас. Есть, так называемые, четырёхбуквенные, шестибуквенные слова, я их делаю простым способом: беру все фамилии в регионе, какой больше первой буквы – та первая буква. Я говорил уже несколько раз, что главное слово в России – это  или «карон» или «каран». Это во всех регионах, кроме двух. В двух регионах есть разница – в Пскове на «С» начинается, там из-за Смирновых, конечно, также, как и в Костроме. А если 4 слога, то они разные – «каро», «сали». Вот такие там идут слова. А в Мордовии четыре имени, больше таких имён нет нигде. Первое слово у них «кара», второе – «сори», третье - «мука», четвертое - «беда». Ну, вот это надо так придумать, а? Почему именно там вот так?

Или, например, Кострома, в которой на первом месте стоят тотемные имена. Коршунков запретил упоминать тотемные имена, но я нашёл у Маковского,Коршунков отдыхает.  Я вообще-то не больно науку-то… все эти литтермины. То есть тотемные –  это «волк» – Волков, «бык» – Быков. Кстати, из домашнего скота, конечно, на первом месте ни Быков и не какой-нибудь Конев, а стоят козлы да бараны. А из древнерусских имён на первом месте, конечно,  «смирной» – Смирнов. Вторую приведу штуку, тоже она фактическая, её не надо придумывать. Берём списки репрессированных, полтора миллиона человек, у меня они тоже есть. Смотрим – Смирнов там скромно на 12 месте, смотрим перед ним всех нормальных людей –Смирнов на втором месте, уступает только Ивановым. То есть всё-таки фамилия не просто так даётся. В 10 раз разница по частоте между Смирновым, который обычный, и который репрессированный. Смирновых репрессированных очень мало. Вот такой жестокий факт. У нас у Вятской, у Кировской области… Я вынужден говорить так, потому что у нас ещё Удмуртия была, Марий Эл, кусочек Татарстана, кусочек Нижнего Новгорода, Коми. У нас больше всего совпадений с Красноярским краем, меньше всего с Еврейской автономной областью, хотя там евреев немного – 1% всего, но там ведь другие люди. Когда говорят «хабаровцы» - смотрите подписи, которые там идут. Там Западная Украина, там Бойчуки, Ткачуки…Южное подбрюшье, как называл Солженицын, -  это, конечно, «енко». Вот есть несколько таких  границ, есть, например, граница «Бондарев – Бондаренко».

Тут у меня открылась вдруг энциклопедия Брокгауза и Эфрона на диске. Я народности посмотрел… Господи, ничего ведь не поменялось! Как они были – вот поляки, вот малороссы, так всё и сохранилось. А чем же Вятка отличается, священная наша земля? Она уникальна вот этими прозваниями, прозвищами, которые днём с огнем не найти. Не все слова у меня переведены. Почему? «Словарь русских народных говоров» он, видимо, издаётся ещё хуже, чем моя книга, потому что первые тома выходили ещё в 70-е годы. Сейчас ещё к букве Ш, а это одна из самых больших наших букв, даже близко не подошли.И сейчас, знаете, какие там пишутся материалы, архивные., исследовательские? 1970 год! Это позор. Что там в 1970 году они соберут в Пермской, грубо говоря, деревушке? Там были дореволюционные времена, сейчас 70-е, меняются редакторы, и скоро нам будут переводить сленговые имена, которые у молодежи есть.

И  вторая вещь, которую я увидел. Я говорил о дереве, вот эти вот листочки. То есть маленьких фамилий очень много, они переплетаются и сливаются. Ко мне подходил  вчера человек и говорил: у вас фамилия Сокерин один перевод, а Сикерин – другой. В принципе – все слова разные. Вот если подойти совсем  строго, то все слова разные.  Конечно, они не одно и то же означают, неизвестно что,  кстати. Потому что «сокера» - это надо брать XIII  век. Я думаю, эта фамилия из XIII века к нам пришла. С трудом верится в это, потому что трудно. Фамилия эта не наша, у нас есть фамилии по 400 лет, а там 100 лет фамилиям. Какая  «сокера»? «Топор» так-то переводится.

И. Крохова: Секира

В. Старостин: Да, секира, но писалось «сокера». Заканчивая эту тему, помните, мы говорили: молчать и не пискнуть. А «пискарь», знаете, что такое с древнерусского языка? Это как раз – выражать настойчивое требование, спорить, жаловаться. Т.е. «пискун» - это совсем не тот пискун, которого мы считаем. Это как бы неудавшийся спорщик, а тут удавшийся спорщик. У нас вон сидит Света Перетягина – тоже «удавшийся спорщик», то есть фамилия переводится, как «перетянул на свою сторону».


Фото В. Подлевских

Ю. Кружилин: То есть мышиный писк –  это неправильный оборот, значит?

В. Старостин: В основном чиновники же выигрывают всегда тяжбы, они так и уничижили нас всех, то есть – молчать и не пискнуть. Переходим сейчас к стихам.

Г. Макарова: Эта тема бесконечная. Просто завидуешь вам,  сколько вы знаете.

В. Старостин: Я тут шёл по Ульяновску, по Симбирску значит, звоню Марине, она там говорит что-то и тут бах! – листок передо мной упал. Я думаю: «Напишу я романс!». Почему романс? Потому что у меня листья и больше ничего нет. Сейчас я его немножко переделал,  и оно звучит так:

Жёлтые листья на землю упали,
Красные листья печально кружат.
Им ещё раз повстречаться едва ли
Также как нам, что пришли в этот сад.

По жёлтым и красным пройду стороною
И оброню Вам нечаянный взгляд.
Ах, почему Вы пришли не со мною
И без меня Вы покинете сад.

Значит напрасно, те листья краснели
И летом дождливым, напрасно росли.
Ну, оглянись, покидая аллеи,
Ведь мы же за этим на землю пришли.
(Аплодисменты)


Фото В. Подлевских

Такой романс. А сейчас весёлая песня, это из старой книги. Вообще этот сборник грустный, конечно. Он должен был так называться. Сочинил я это в библиотеке. Такая весёлая песенка. (Поёт)

Я своим умишком бедным
Не особенно горжусь,
Я за поручень железный
При движении держусь,

Вдруг по жизни закачает,
Чтобы навзничь не упасть.
А на мне, я замечаю,
Держится вся наша власть.

На моём умишке бедном,
На глазах, в которых грусть
И на поручне железном,
За который я держусь.
(Аплодисменты)


Фото В. Подлевских

А сейчас грустная песенка. У Марины бабушка умерла, а меня положили в больницу спустя какое-то время, то есть меня не взяли в больницу вначале. Я к Соболеву зашёл и говорю: «Меня не берут». Он говорит: «Сейчас разберёмся». Положили меня в отдельную палату, и тут ко мне привозят… вот я не видал таких мужчин. Ему лет тридцать. Давление ему мерили раз  шесть в час, не меньше. У него какая-то болезнь. Ну, вот его положили, и он так всё стонал. К нему приходил отец его, полковник в отставке. Как они с ним живут, я не понимаю. Но он парень умный. Умный парень, юрист. А я ходил по коридору, сочинял стихи про бабушку. И сочинилось  вот такое.

На краях у развёрстой и свежей могилы
Две большие лопаты лежат поперёк.
Хоронили старуху, на груди ей ладони сложили,
Повязали на голову белый платок.

И стояли вокруг её внуки и дети
И смотрели на гроб, да глаза отводя
На чужие кресты, да на стол с поминальною снедью,
Да грустную, красную грязь от дождя.

А старухин старик всё не знал, куда деть свои руки,
Он не знал, куда спрятать больные глаза
От дождя, по лицу его глупой старухи
Виновато стекала за слезою слеза.

Он ещё пережил одинокую зиму,
А весной всё стремился в родную деревню уйти.
Не пустили и он нашу землю покинул,
Попросив напоследок, к старухе его отвезти.

Вот такие вот стихи тоже пишутся. Сейчас весёлую песенку споём. Про это же, но весёлую.  Туристическая. Гитары нет? (Поёт)


Фото В. Подлевских

Будем и мы, в обрамлении траурном,
Будут и нам в изголовье цветы,
Будет и нам путь последний и праведный
И вечный покой на краю пустоты.

Будут и нам табуреты подставлены,
Будет и нам отпеванье попов,
Будет и нам одиночное плаванье
К истокам своим, в земли наших отцов.

Будет и нам горсть земли на прощание,
Будут слова со слезой пополам,
Парочка дат на кресте ожидания
Будет и нам, будет и нам.
(Аплодисменты)

Светлая такая песня! (Смех в зале). Ну, светлая же песня. Это было написано для…как это у нас называется… валенковский, вятско-грушинский, быстрицкий фестиваль. Потом я узнал о том, кто жюри. А жюри приходит на «Зелёную лампу» иногда, девочка такая. Я думаю, а что тогда, зачем? И так всё ясно. Вообще много таких песен у меня. Почему она и грустная и прощальная гастроль почему. Это же должно быть как-то оправдано. Борис Ефимович Кобринский тоже ушёл. Мы с ним ездили на рыбалку. Он рыбак страшный, хотя ему было 70 лет, если кто не знает, это художественный руководитель «Дымки». Я говорю ему: «Вот такое стихотворение написалось». Он говорит: «Да, его можно сплясать». А знаете, какое стихотворение то было? (Поёт)


Фото В. Подлевских

В голом поле
Две шеренги кольев.
А на кольях - люди,
Палачи да судьи.
На колу они сидят,
Во все стороны глядят.

Перед ними - жертва
Действует на нервы,
Пыжится, старается,
С кольев снять пытается.
Целый день напролёт
О свободе им поёт!

Говорит судья:
«Лучше будь как я!
Не тревожься, дружок,
А наденься на шесток.
Кол придётся впору,
Обретёшь опору».

В голом поле -
Три шеренги кольев.
Я не пыжусь и не пою
У шеренги на краю.
На колу сижу и я,
Здравствуй, родина моя!
(Аплодисменты)

Г. Макарова: Да уж.

В. Старостин: Хорошие стихи тоже.

Елена Килякова, зав. отделом обслуживания: Хорошие, но очень страшные.

В. Старостин: Они очень правдивые. Как там было написано? Правдивый человек.

Е.Килякова: Не для людей с образным мышлением.

В. Старостин: Но это  ведь так! Вы посмотрите на них, на бедных людей. Я вчера подумал… Этот же несчастный Галицких, Белых,  Путин. Это же люди, которые не могут жить по-нормальному. Они вынуждены  вести вот этот страшный, лживый образ жизни. Ну как? Они не могут по-другому.

Е. Килякова: Пожалеем их.

В. Старостин: Да, конечно! Их надо жалеть. Им надо памятники ставить при жизни! Причём  люди подсказывают даже, как этот памятник должен выглядеть. Это тазик, становится туда Путин, наливается цемент… Вот когда… Эх, Павлович то ушёл. Света, она убежала? Пусть бы Павлович вернулся. У меня есть одно стихотворение, рецензия на один спектакль.

Ю. Резник: Пока он идёт, я хочу спросить. Ваш роман с театром, я ведь вас впервые на сцене увидела. Вы же в самодеятельном театре играли?

В. Старостин: Да, играл... Я не помню,  правда, как назывался спектакль Павловича. Спектакль я помню хорошо, а как он назывался, не помню. Светлана Перетягина меня туда взбаламутила. Это  моноспектакль, который играется в фойе.

(Явление Бориса Павловича)

Б. Павлович, художественный руководитель «Театра на Спасской»: «Видимая сторона жизни».

В. Старостин: Да. И написалась рецензия на этот спектакль. А кто-нибудь ходил на этот спектакль?

Голоса из зала: Да!

В. Старостин:

Как сталь клинка слеза блестела,
Клинок сверкал в её руках,
Она к стене прижалась телом
В своих мечтах.
Стучало сердце часто-часто
и невпопад
Нелепым было её счастье,
Безумным взгляд.
Её стихи осиротели,
И ночь бедна.
Она стеной прижалась к телу
«Держи, стена!»

Вот это я увидел. Там два варианта есть. Первый:

Как сталь клинка слеза блестела
Строка её была пьяна
Она к стене прижалась телом:
«Держи, стена!»
Стучало сердце часто-часто
Слова слетали невпопад
Ненужным было её счастье,
Безумным взгляд.
Её стихи осиротело
Меж нами бродят чуть дыша.
Листом бумажным стало тело
И строчкой чёрною душа.

Б. Павлович: Мне больше первый вариант нравится.


Б. Павлович

В. Старостин: Она между нами там ходила. Это я помню. Девочка ничего. Играть трудно, когда ещё на столах что-то стоит, отвратительно играть. Я помню в ДК «Космос» было. Сумасшедшие люди есть же,  пригласили меня читать партийным этим. Они говорят: «Маяковского прочитай». Я говорю: «Да на здоровье!». Вышел, а они сидят, едят. Прочитал я им Маяковского... То, что Маяковский написал, это я и прочитал: «Я лучше в баре…», ну и там  дальше по тексту. Стоит первый секретарь райкома, он так удивился, а потом мы с ним поближе познакомились. Он и говорит: «Ну я, в принципе, также бы сделал». Не знаю, правда, знал ли он стихи.


Фото В. Подлевских

И сейчас от прохожих по Вятке, наблюдения ещё есть. Вот если утром идти по городу, то можно увидеть много всего разного. Часиков в пять я встаю, гуляю, обычно летом. Во-первых, там у нас вид красивый,  по Набережной, когда идёшь. Вышел, и вот тебе Александровский-Халтуринский парк. Я гулял, и наблюдения такие. (Читает)

Девушки пьют пиво в подворотне,
Видимо, хотят простить кого-то,
Видимо, хотят забыть кого-то,
Девушки пьют водку в подворотне.

Вот мужчина курит перед дверью,
Скомкано и как-то очень нервно.
Потерявший где-то ключ и совесть
Вот такая утренняя повесть.

Отлетали листья от деревьев,
Вылетали пробки из шампанских,
Отмечали люди новоселья,
Вспоминали  у могилы павших.

Вот у памятника люди митингуют,
Рядом с ними милиционеры,
Где ещё найдёшь страну такую
Всепрощающей любви, и вечной веры.
(Аплодисменты)

Это у памятника Степану Халтурину. Не знаете? Они там всё время. И тут вот меня не было, снесли ели. Мои современники. Тополя на Карла Маркса, напротив Трансагенства тоже срубили, их садили,  когда мы переехали в этот дом, там, где внизу мебельный магазин. И я оттуда три раза падал со второго этажа, помню хорошо. Вставляешь ключ, может, кто помнит, были ключи такие, там повернешь чуть и ключ сломался. Я выхожу, а у нас был крайний подъезд, и вот по водосточной трубе четырехклассник лезет. Форточка-то открытая! Раз, а форточка не в ту сторону открывается, а в эту. Я так хоп! И так три раза. Ну, ни в один день, конечно, нет. И вот срубили ели голубые, я не знаю,  почему. А вы не видели, как выносят венки? Вот я не знаю, кто допускает это всё. Венки сбрасывают в мусорный ящик.. А потом мы говорим, вот дети у нас прикуривают. Так а мы-то сами чего делаем? Ну, как-то надо по-другому это делать, ну нельзя так вот, нельзя в мусорный ящик выбрасывать. Наверное, можно их куда-то отвезти. У нас ведь сколько брошенных кладбищ! Это моя тема больная. И я написал. Марина, правда, говорит: «Не надо эти стихи, они не больно хороши». Но ведь сегодня вечер избавления. Я как бы избавляюсь от стихов. И вот я избавляюсь от этих вот стихов. (Читает).

 


Фото В. Подлевских

На асфальте сером
Кладбищенского сквера
Заметает ветер грустные следы.
Отпечатки павших листьев,
Опечатки прошлых жизней
И бумажные цветы.

Не ветер, там вообще-то дворник заметал. Сейчас там выложили брусчаткой, плавный переход от светлого к серому, к красному. Там было дерево. Никто не помнит дерево? Последнее дерево перед ротондой, с изображением лица человеческого? Его взяли и спилили без меня. Ну что ты будешь делать! Я искал, туда вниз спускался. Там было дерево, оно как раз лицом выходило к ротонде. Такой вятский человек, у него глаз один затек уже, он так смотрел, смотрел. Там вообще в парке очень интересно. Сейчас, к сожалению, убрали стаю урн. Там была стая урн. Заходишь от монастыря, проходишь и налево была стая урн. Они двигались, их было целых восемьдесят, они передвигались. Сейчас их куда-то все убрали, а рядом лежали срубленные деревья. И когда дерево срубают, американский клён, на нем всякие  красивые штучки: два глазика, ротик, носик. Но оно тяжёлое, мне не поднять было. Но сфотографировать, сфотографировал. А потом я вдруг увидел, что таких деревьев очень много. Вообще, это я к чему подвожу – к японским хокку. Одно только прочитаю, не буду много.(Читает)

Как семена, ветер разносит
Тысячи свежих опилок.
Только вот деревом новым
не прорасти никому…

Вот тополя большие, дубы пилят. Это кошмар! Их потом оставляют, сквозь  них вырастают новые. Причем они сейчас ещё растут. Они почувствовали весну,  и они снова стали расти.

И сейчас будет последнее стихотворение из первой книги, я не могу без него. Это стихотворение я считаю у себя лучшим. Я его попробую всё-таки пропеть, ну как уж получится,  конечно, но попробую все равно. Когда я его опубликовал в своей газете, у меня была газета, и было очень удобно, то есть вечером пишешь, публикуешь, а утром просыпаешься знаменитым. (Смеётся). Но про те самые Шаклеи. Я не помню, говорил я об этом? В Зуевском районе, когда был, а это родина моей мамы, я носил книгу. Вот как космонавты в космос – я взял её с собой.И пятнадцать километров от Лемы до Шаклеи. Я принес её туда, сфотографировал, по пути встретил чудо. Человек Халявин поставил памятник моей деревне! Я иду и думаю: как найти деревню, ничего же нет. И стоит памятник моей деревне Кокоры, в которой я не бывал никогда! Это деревня моей бабушки. И там первой стоит фамилия Лекомцев. По маме я Лекомцев.Потом у них дедушка был Шаклеин уже. И вот я в эти Шаклеи пришел. А Шаклеи нет, две медвежьи засидки только. А в Каринке, это последний автобус из Чепецка ехать, там написано: «У Шаклей очень много рыжиков». Но это не то слово. Я шёл по рыжикам! Прямо ну вот некуда ступить. Я там был, но я не мог дорогу найти, я был там в девятом классе. И не мог представить, что за время пути березы могли подрасти, то есть они выросли, через двадцать лет приезжаешь, а они уже большие. И вот это вот стихотворение «Родина», оно написано как раз про эти Шаклеи. Попробую, ну как получится.

Заливные луга не кошены,
И тропинок не вьются строчки,
И земля, как гусиной кожею,
Ощетинилась жёсткими кочками.

Тут и речка бежит бесплодная
Ниоткуда и в никуда,
Зеленеет вода болотная
Там, где заводь была пруда.

А над речкой, в траве полынной,
С жарким солнцем устав бороться,
Под ресницами тополиными
Провалившиеся колодцы.

Над избою, где крыша содрана,
Красный глаз уходящего дня.
Это малая моя Родина
Смотрит, грустная, на меня.

Ну, что внучок, домой приехал?
На круги вернулся свои,
А у нас уже под застрехой
Не чирикают воробьи…

Из трубы печной кирпичами
Выпадает за годом год,
Да ещё одиноко ночами
Только хриплый кашель ворот.

Скоро, видно, совсем проржавеет
Их спасительная петля.
Что стоишь? Проходи скорее.
Это всё же твоя земля.

Колбасу, словно правду-матку,
Порубаем острым ножом.
За помин земли нашей вятской
По стакану водки нальём.

Ветер взвоет да стихнет к ночи.
Паутинки порвётся нить.
В городских своих одиночках
Будем думать, как дальше жить.

А ответом на все вопросы,
Вместо храма, в конце пути,–
На родительских наших погостах
Повалившиеся кресты…
(Аплодисменты)


Фото В. Подлевских

Переходим к вопросам. Двадцать лет стихотворению, кошмар. Везде читаю. Вот люблю. Надоело уже. Ну, давайте, можете спрашивать.

Г. Макарова: Елена Викторовна, у вас есть какие-то вопросы, или вы что-то хотите сказать?

Е. Шутылева: Вы знаете, это для меня открытие. Энергия какая всепоглощающая, я бы сказала, Василий Андреевич. И потом я очень разделяю его любовь к вятским фамилиям, хотя я человек не местный. И вообще, Вятка показалась мне такой разнородной… как бы дерево не одной породы…

В. Старостин: Да!

Е. Шутылева:  Понимаете, как бы к нему причеренкованы, привиты абсолютно разные породы. И вот по фамилиям я обязательно прочитаю. Я очень много читала в газетах про всё это, пришлось. Афанасьевский район, Луза – это Архангельская область…

В. Старостин: Вологодская, Архангельской не было, была Вологодская губерния. Потом была ещё Северодвинская губерния с Великим Устюгом.

Е. Шутылева: Да, да, да. И юг. То есть такие разные и все они вместе. Мне кажется, действительно эта книга вообще уникальна.

В. Старостин: Ещё сейчас готова книга России, где даже и Павлович уже есть. Причём, на первом месте у Павловича стоит Питер. Вот они загадки-то, да? То есть больше всех Павловичей было в Питере.

Б. Павлович: Было и есть.

В. Старостин: Так было и есть, наверно, да. Но я брал старый Петербург, и Москва старая. Вообще, все фамилии делятся… больше всего фамилий, говорящих о внешности человека, а среди них – самая большая группа – фамилии, означающие «маленький». Тот же Ичетовкин, например,  в Афанасьевском или Малышев, Малых, ну и много-много других. Почему? Потому что «мизьё» у коми – это тоже ведь означает «младший». «Мизинец», когда мы говорим,  мы слышим это санскритское начало… «мизинец». Вот оно это «мизье» – это всё оттуда. А почему? Да потому, что младший сын кормил! Это я не устану тоже повторять. Пенсий не было, в среднем семья состояла из 7 человек всего. У меня семья была девятнадцать человек. Так это было три семьи. Старшему парню  пятнадцать лет исполняется, и он берёт себе в жёны тридцатидвухлетнюю вдову. Она рожает детей. Понятно, что не от пятнадцатилетнего парня, но дети тогда брались все. Ну, свекор... Потом она умирает, парень подрастает и женится уже на своей сверстнице. Ей лет двадцать пять. Потом, если ему повезет, у него появляется третья молодая жена. Вот это вот одна ветка. Вторая: женились сверстники лет двадцати, не больше. Двадцать один – это уже такой предельный возраст. Потому, что ведь надо просто рожать детей!

Моя бабушка, из Шаклей которая, она рожать начала… Она успела стать вдовой, была Зориной, то есть вышла за Григория Николаевича, и он пошёл уже на первую мировую. Вот они рожали до ухода его на мировую с 1904 по 1914 год. Тринадцать рождений. Потом он вернулся. И вот тогда родились уже мой дядя, моя мать. Там уже, значит, с 1919 по 1925 год. Каждый год! Это называется фертильный возраст, никаких пустот не было! Ещё и незаконнорожденные дети, которых достаточно много было. Священники, что они пишут? Они ведь как партийные работники. Им говорят: «Опишите чудеса природы». И священник пишет: «Выхожу я на холм самый высокий. Смотрю-смотрю вокруг, ну ничего интересного нет». Вот всё он обозрел. Ну, нет ничего! А второй пишет о том, как одна девушка подала на четырех мужчин, ну, как на отцов. Ребёнок у неё незаконнорожденный, и всем четверым причислили: платить. Полкоровы, примерно, ей заплатили единовременно. А вот тот список, который я привожу 1912 года, вот его сами вятские люди и писали. Это в архиве есть. И вот эти записи корявые… Пишет женщина, сколько она даёт денег на археологические… Это так красиво! А некоторые волости вообще ничего не собирали! Это уж самые, наверно, вятские из вятских. Мы ведь вообще не больно активные. Священники помногу давали. Но вот в этом заскорузлом сердце… У нас ведь красот нет. То есть на Вятке красот таких, чтобы там Казбек какой-нибудь, нет.  Водопадов нет. У нас всё очень скромно. Все очень спрятано.

Кто-то из зала: Почему? Есть водопады!

В. Старостин: Водопад есть, да. Даже два водопада. Их можно видеть,  если ехать на Кукарку – на Советск. Налево повернёте, там доехать можно. И весной река бежит Сувоть побыстрее, там она падает – полтора метра и слышно далеко. 5 километров слышно этот водопад. А за водопадом, в пятнадцати километрах, самая высокая ель в Европе –  сорок шесть метров. Я не дошел, может, кто-нибудь другой дойдёт. Он мне показал, говорит: «Да теперь прямо чеши, тут километров двенадцать остаётся». «Как прямо-то? Солнца нет, облака. И вообще-то есть ли она, эта ель?» - спрашиваю уже я, как  немножко усомнившийся Макар. « А я и сам, говорит, не видел!». (смех в зале)

Е. Шутылева: «Нету, нету!»

В. Старостин: Это междуречье между Верхошижемским районом и Нолинским, на границе. Там было четыре волости, они все пропали. Вообще ни одной не осталось, в том числе одна волость, где мой друг Юра Одношивкин... Пропало, и почему исчезли они – не знаю. Там Атары рядом. Вот сверху спускаться в Атары… Там спуск интереснее, чем даже сама Вятка. Место интересное, и зыбучий песок есть, не зыбучий, а поющий. Мы там были. Это как раз была встреча моя с женой. Мы повстречались с ней и уехали на рыбалку, а водку забыли. Вот она была трагедия-то!

Кто-то из зала: А вы вот про вековуху говорили. Что это означает?

В. Старостин: Вековуха-то? Вековуха – это та, которая по смерти мужа замуж больше не выходит. Она вековует свой век. В то время это было не очень принято. Это сейчас принято, потому что сейчас как бы мужиков нет вообще. Мы же исчезли, как вид.

Е. Шутылева:  А разве говорили не «девка-вековуха»? Насколько я помню, это не вдова…

В. Старостин: Не девка, конечно. Девка-вековуха, это которая вообще не выходила замуж.

Е. Шутылева: Да, конечно.

В.  Старостин: Ну, это ведь мы не говорим о тех людях, которым не повезло в жизни. Я настроен очень позитивно, потому, что я пессимист по жизни, глубочайший.  Меня можно только позитивным настроем сбить. Были ли девки-вековухи  вообще на Вятке? Одна на десять тысяч!

Е. Шутылева: Нет!

В. Старостин: Да, это, извините, у меня факты. Одна на десять тысяч, потому что у остальных были незаконнорожденные дети. Они писались по-разному, а потом у нас же у старообрядцев у всех были незаконнорожденные дети. В 1905 году только разрешили их писать. Все незаконнорожденные! У нас Чекалкины жили, и вот пришло пять Чекалкиных в Тюм-Тюм, сейчас там рядом деревня Чекалкины. Это самая плодородная земля на Вятке.

Г. Макарова: Это Малмыжский район.

В. Старостин: Это Уржумский  район на границе с Малмыжским,  река Большой Рой. И вот пять  семей пришло. Их было пятнадцать человек всего, молодые пришли-то. А потом их стало 359. У меня прослежено – 359. Интересно не это, интересно то, что они только между собой женились, староверы же. И ни разу нигде до седьмого колена не перекрестились, ни двоюродные, ни троюродные братья, ничего не было.  Ну, еще были Улановы из соседних деревень. Я, конечно, древние благочестия в этом смысле уважаю больше, чем православие. Староверы эти выдержали, не впали в грех.. И то, что они здесь живут до сих пор тоже хорошо. Я уважаю даже тех партийцев, которые партийные билеты не сожгли. Их есть за что уважать, потому, что люди приняли такое… Я про репрессии когда говорю… Помните, памятник открывали в Котельниче? Я думал, что будет памятник всем эвакуированным, которые здесь у нас были. Но оказалось проще, это москвич сделал, наследник Чижевского. У него, кстати, хранятся все материалы Чижевского и их надо, конечно, не отпустить из Вятки. Он наследник по прямой, внук что ли, получается. И вот я предложил сделать  памятник репрессированным в  Васильково, где у меня дом. Каждый человек может в этом поучаствовать. Берешь репейник, одну штучку, и добавляешь её в общий шар из репья, это и будет наш памятник. Это осязаемо, это по-настоящему. А среди эвакуированных был и Кирилл Лавров, он в Сорвиже отбывал. Он всегда  очень хорошо о нашем крае писал, хотя в концовке не очень хорошо получилось. Когда его стали забирать в армию, он вдруг заболел, и они уехали из Сорвижей. Ну, все-таки мама любит сына, ну и, черт его знает, война ведь. Лишились бы народного артиста. А так он жив остался. У нас он начинал. У нас вообще ведь многие начинали. У нас Борис Спасский начал играть в шахматы. Он же здесь жил у нас. Если бы вы посмотрели списки эвакуированных и военнопленных, кого бы вы там только не увидели! Например, у нас в лагере сидел Конрад Лоренц, человек, создавший новую науку – этологию. В общем, много интересного, если внимательно смотреть, не только Ланская, которая не понравилась вятским дамам, они сочли её худосочной, неинтересной. Но с другой стороны, что говорить… Когда Владимиру Ильичу Ленину присылают по Симбирску предложения: «Вот город, ваша родина…». «А, заурядный городишка, так себе. Не надо ничего делать» - отвечает он.

Олег Виноградов: У нас на вятской земле родственники есть Владимира Ильича в Ардашах.  Ардашовы-то родственники всё-таки, прямые.

В. Старостин: Ардаши, Рябовы – это и есть наша васнецовско-шаляпинская волость. Скажу ещё о шаляпинской земле… «девятка» меня туда возила – позор страшный, позор несмываемый. Но, тем не менее, это по-вятски сделано, стоит маленький голубой… памятником назвать его трудно. Голубая такая штука стоит квадратная. Не на том месте, где стоял дом Шаляпиных, но река-то течёт, и Чекоты-то видно, вот эти два километра, докуда они пели. Я, конечно, там уж попробовал во весь голос, покричал, как это звучит. Голос там звучит до сих пор. Для меня, по-прежнему, Шаляпин настоящий – это, конечно, отец Шаляпина. Вот его фотография-то да? Вот он мужик-то! Истовый. Шаляпин он мягкий такой, его в Казань отвезли, чтоб памятник поставили ему там. А иначе,  где бы ему памятник стоял? Нигде. У нас ведь только камень будет лежать на месте памятника, и долго он ещё пролежит. Никому он не нужен. Хотя Шаляпин считал себя вятским уроженцем, дорогу вот эту шаляпинскую… Я по ней прошел. Делать нечего пенсионеру, тем более краеведу, почему не пройти? Прошёл. Там сейчас, конечно, дорога не в том месте идёт, деревень нет, немножко рядышком как бы… Но она есть.

Как люди вообще раньше собирались, как человек шёл? Как он жил? Он жил рекой. Других дорог не было. Вот он приходил на большую реку. Понятно, что на большой реке мест нет, всё занято. И они шли по речкам по маленьким, поднимались. Паша-то вчера сидел, у него же мать в родстве с Шаляпиным, чуть ли не двоюродная сестра… ну там бабушки, в общем. И вот, когда мы шли по этим рекам, а Шаклеи стоят… Вначале Кардяги, Рябово стоит выше, а мы – в самом начале. Вниз спустишься, там уже пошла Воя, то есть там четыре реки. Человек идёт-идёт  по реке, река кончилась, навстречу ему другой. Что делать? И тут сразу строятся деревни, которых сейчас, конечно, уже нет, только рыжики там растут. Но там ещё, вот это тоже надо обязательно сказать, когда я шёл из Лемы, я нашел Стоунхэндж вятский, он пока в земле лежит. Это плиты, и там река, она называется тоже нормально – Кара. Над речкой Карой есть поселение повыше, как от Лемы идти. И вот там, видимо, через ручей, был мостик переброшен. Сейчас он упал, и вот два таких монолита прямо как из египетских каменоломен лежат. Они позеленели. Они прямо просятся, чтобы поставить вот эти ворота. Попробовали с зуевскими сделать, но не получилось, потому, что зуевляне оказались такими же, как и все остальные вятские. Они сами-то делать ничего не хотят. У них как-то не получается.


Фото В. Подлевских

А сейчас про снег надо спеть. И вот это тоже интересно, я  даже забыл его. Это интимная часть. Сейчас я вначале предварительное прочитаю стихотворение, про интимную часть. (Читает)

Я привыкаю к чужим квартирам,
Привыкаю к иной судьбе,
Доверяю чужим сортирам
Сокровенное всё в себе.

Это всё переезд, шесть квартир надо было поменять, пока мы купили. 

На кафеле полоски зелёные и неровные,
В углу швабра, она синего цвета,
А за стеною лежит, огромная,
Землёй, называемая планета.

У неё, как и у других планет,
Во вселенную упираются края,
А во вселенной ничего нет
Там только ты и только я.

Из наших тел сделаны кафельные плитки
И зелёные неровные полоски,
И буквы – это мы, прижавшиеся слитно,
Отражённые на бумаге, как земля, плоской.

За окном кружатся снежинки наших мыслей,
Качаются голых деревьев ветви.
И вся эта жизнь – это две наших жизни,
Сросшиеся неровно, но вместе.
(Аплодисменты)

А знаете, какое стихотворение понравилось Виноградову? Я тогда это сразу отметил. Это было до второй женитьбы.  Можно было позволять, я был бабник, конечно. Я был пьяница, но пьяница такой рыбацкий. И был бабник. Почему-то женщины это чувствовали. Если честно, это я как на духу говорю, была бы у меня возможность, я бы спал с четырьмя миллиардами. Ну, не хватает женщинам нашим ни нормальных разговоров, ни ласки, ни просто внимательного отношения. Не хватает! Мне раньше казалось, что я весь мир могу поцеловать в одни уста, дикость, конечно. И одна из этих дикостей, двухстрочные, двусловные слова. Они тогда родились, были. Ожидание, вообще предчувствие стихотворения гораздо интересней и важнее, чем само стихотворение. Как и любовь, потому, что ожидание любви – это состояние, а любовь – результат.
Когда я один приезжаю в Вятку, без Марины, от этого такие вот грустные мысли рождаются. (Читает)

Небо плачет от чего-то
Или плачет от кого-то.
Видит свадьбы, видит роды,
Но оплакивает смерть.

Мы бы тоже могли плакать,
Разводить под носом слякоть.
Только надо есть и какать,
Да ещё надо успеть

Походить по магазинам,
Помечтать о лимузинах
Или для соседки Зины
В караоке надо спеть.

Небо плачет – слёзы в реки,
Небу хочется от века
Просмотреть на человека,
Да боится не успеть.

У нас ведь стала трагедия, мы перестали быть людьми совсем. За нас смеются на СТС канале, за нас плачут. Самое главное событие (вы только  вдумайтесь!) – Олимпиада в Сочи! Я страстный болельщик, но если человек создан для того, чтобы пинать  мяч и он за это получает десять миллионов долларов… То есть, получается, что он в тысячу раз лучше, чем вятский мужик что ли? Нет ведь. Сейчас еще хуже скажу, испортить надо немножко о себе впечатление. Понимаете, ведь творцы-то наши, художники, ничем не лучше. Они у нас отнимают вот как бы эту возможность творить… Вы знаете, что сейчас копии картин гораздо лучше, чем сами картины, и в тех картинах нет ничего такого, чтобы превосходило. Сейчас такие пишут книги! Как это мне дали… что-то там с Енисеем. «Отпусти, Енисей!» Говорят, книга интересная.

И. Крохова: «Енисей отпусти!»

В. Старостин: Открываю. Хорошущее слово. Раньше такое поищи-ка где. Сейчас таких – миллион! Там фамилия у автора ещё интересная – Тарковский.  Открываю, ну всё здорово! Ну, господи! А там уже суть сейчас не важна. Сейчас стали настолько хорошо оперировать словом! Книга не является событием. Какая книга стала событием? У нас конституция даже не событие. Я, кстати, переделал конституцию, переставил слова. Там неправильно были поставлены слова. Там же наляпано так… Я о словах говорю. Вот я сейчас шёл сюда, и на каком-то листочке, написал новое стихотворение. Это связано с отъездом  моим. (Читает)

Не играйте на скрипке – не выйдет.
Ноты проданы.
Я по жизни хотел бы на следующей выйти –
Не пускает родина.
Нас ждут хорошие перемены
И поезд наш ещё не ушёл,
Мы в школу носили обувь сменную,
Сменная обувь – чисто и хорошо.
Зимнее время сменят на зимнее,
Поменяют часовые пояса.
В жизни маршруты длинные,
Меняем квартиры и адреса.
От перемены мест не поменять нам суммы
И каждому нести свой личный крест.
У нас, у вятских, даже умных
В крови охота к перемене мест.
(Аплодисменты)

Но можете сейчас еще поспрашивать что-нибудь.

Ю. Резник: Я не поняла, вы что совсем из Кирова уезжаете?

В. Старостин: Как получится.

Татьяна Машковцева: Василий Андреевич, вот смотрите, вы же брали, получается за сто лет, а ХХ век он такой… Всё перемешалось. Меня задело то, что вы сказали, за много веков ничего не поменялось, где жили, там и живём. Вот эти гнезда…То есть даже революция не повлияла. Как было, так и есть.

В. Старостин:  В Книгах памяти, которые в основе лежат, там уже был сдвиг в сторону Московской волости. Что такое Московская губерния при Вятской губернии – это половина. Потом, к 30 годам, это стало уже в три, два раза больше, чем Вятская губерния. Срез вот этих фамилий, он, конечно, дает показания, как это было. Они, конечно, сейчас смещаются. У нас в СМИ вятских –  90 % не вятских. Ну, так исторически сложилось. Посмотрите там: Ковтуненко, Прохоренко… Потому что мы спрятанные люди. Для вятского человека выйти первым и что-то заявить – это трагедия. Мы этого не любим. Вот я в этом смысле немножко отличаюсь. И то редкими моментами.

Г. Макарова: Нет. Вы сильно отличаетесь! (Смеётся)

В. Старостин: На самом-то деле я такой же.

Г. Макарова: Энергия не вятская.

В. Старостин: Я осознаю свою виноватость. Я осознаю свою преступную деятельность, но делаю её всё равно. Я не знаю, читали ли вам, библиотекарям, то, что я написал к Дню библиотекаря?

Кто-то: Нет

В. Старостин: Да как? Я Надежде Павловне передавал.

Ваш труд – библейский том.
Вознагражденье –  те же фиги,
Вначале было слово, а потом,
Его собрали люди в книги.

Собранье книг для человека,
И путь к любой душе найдёте здесь.
Венец всего – БИБЛИОТЕКА,
И ныне праздник в Вашу честь!

В. Старостин: В Симбирске написано. А Степашина мне, конечно, жалко. Мне жалко, что Степашина кинули.

Е. Шутылева: У него срок закончился 2 года.

В. Старостин: Нет. В библиотеку не пригласили на открытие!

Е. Килякова: Как же не пригласили? Его приглашали. Он собирался.

В. Старостин: (Читает)


Фото В. Подлевских

По улице Герцена стоят дома
Слева чётные, справа – правые.
В одном из домов стоят тома,
До дыр зачитанные и пустоглавые.

Ходил в этот дом и буду ходить,
Пока сердце и ноги не стопчутся.
В доме новая дверь, её трудно открыть,
Но Книгу открыть очень хочется.

Поднимусь по лестнице с многолюдной толпой,
Поверну направо, по-вятски, по-нашему,
А можно и прямо, в новый пристрой,
Возведённый с помощью Сергея Степашина.

Большого человека, с большой судьбой,
На высокой должности, но нам ближнего.
Он по роду не Вятский, но по духу он свой
Президент союза книжного.

Вот и такие я пишу. Это как бы специальное. Жалко, конечно, Степашина.

Кто-то: Степашин, не вятская фамилия?

В. Старостин: Не вятская. Он поволжский. Фамилия редкая, потому, что Степаша – это разговорное имя. Например, от имени Иван есть 64 варианта фамилий: Иваничкин, Иванушкин… всяких есть. И они примерно все равны. Разговорных гораздо больше, конечно, но по количеству они примерно все равны. Так вот фамилии, образованные от имён, везде на первых местах. Во всех регионах. А у нас – прозвища. Мы на самом последнем месте по именным фамилиям среди всех  регионов, на самом последнем! Это наша особенность такая вот. Если увидите фамилию Владимиров, скорее всего не вятская. А если увидите фамилию Владимировых – точно вятская. Потому что только у нас есть Федоровых, Семёновых, Владимировых, Ивановых.

Еще одна отличительная особенность наша – окончание на -ов в конце. Сейчас чеканят в честь Мальцева вятскую монету. А у нас были Мальцовы все, через «о» окончание. Мы вообще-то оказались самым окающим регионом, потому, что Вологда рядом. Мы вообще собраны из трёх частей, из Костромы, в том числе. Кострома – сильное влияние оказала. То, что мы принадлежали Галичу, – это всё и сказывается. Всё-таки здесь поток шёл нормальный. Он шел не через Шабалино, там были леса, он шёл южнее немножко. Они и по верху поднимались по рекам. Конечно, Устюг и ещё приток из Уфы. Вот мы утратили понимание старых губерний. Башкортостана, конечно, никакого не было. Была Уфа, но эта Уфа с татарами доходила до Перми. В Перми естьбыла единственная в России Путинская волость. Рядом с ней как раз и  жили татары пермские. Есть ещё нижегородские татары. И вот когда они с разных сторон пришли, и когда они здесь обрели фамилии… Здесь же люди фактически стали дворянами все! Самостоятельными. Полная воля! Вот этот вятский  пофигизм… Не знаю, знаком ли кто из вас с работами Шедровицкого старшего или младшего. Не знаете такого?

Г. Макарова: Да почему же?

В. Старостин: Был такой методолог. Потом его сын, подхватил знамя отца и стал, значит, «делать головы» людям. Я был на семинаре. Собирается вся Россия у них на семинар: от Архангельска до Владивостока.

Е. Шутылева: И сейчас ещё что ли?

В. Старостин: Сейчас вряд ли.

Е. Шутылева: Это же были Чубайс, Кириенко…


Фото В. Подлевских

В. Старостин: Выкормыши их называют… И я  там выступал и предложил вятскую философию. Вся вятская философия построена на трёх словах: авось, небось и хуйсим. Они говорят: «Как так? Объясните!». (Смех в зале). Я объяснил. Мужик вот как…приходит, проспался и посадил что-то. Ему говорят: «Ты посадил, но ведь холодно, ничего не вырастет!». Выросло. Потом гроза,  ливень… «Хуйсим!» - говорит мужик, потому что всё равно что-нибудь вырастет. У нас ведь как? У нас голода не было никогда здесь. Вятка – всему богатству матка. Это не придумка. Сюда нищие шли, когда их отовсюду гнали. Вот я приезжал в Питер, там тоже доктор филологических наук пишет о семинарских фамилиях. Ну, наш, конечно, по корням-то. Он посмотрел и говорит: «А почему в  Нолинском уезде так много нищих?» Нолинский уезд наш – это единственный уезд, который внутренний, и люди, понятно, сюда шли, а с чем идти-то, с каким промыслом? Самый удобный промысел – нищенство. Так узнали вятскую гармошку, то есть человек приходит и смотрит,  чем кто  занимается. Затем подучивается, что дадут, то дадут.  Никто ведь не выгонял! У нас помните присказку: «Так пить хочется, что переночевать негде» – это нормально. Я один раз это попробовал на Вятке, на улице Профсоюзной. Я возвращался с грибов, на велосипеде, был, наверно, десятый класс или девятый. Ливень страшенный, с меня всё текло. Грибов я всегда собираю много. Эти две корзины… Я иду, вот только мост перешёл, сейчас называется Старый, тогда назывался Новый мост. Подхожу, и первый тут был деревянный домик, за Ленина.  Я постучался. «Водички нет ли?». Она говорит: «Что тебе хлебушка вынести?». Вот она вынесла мне горбушечку хлеба, солью посыпала и отрезала маленький кусочек помидорки. И вот это в крови. Это ведь не убьёшь. Я пришёл домой и я помню весь этот день, весь этот ливень, этот велосипед тяжёлущий, его ещё надо было дотащить. Это удивительные люди! Они очень простые.
В Васильково была встреча, когда мы ездили. Были библиотекари, Жаравин. Я, конечно, удивил их всех своим домом. Дом уникальный, таких домов нет больше в России нигде. Мариночка всё сделала. Как у неё хватает времени? Всякие финтифлюшки...  Крестьяне, когда приходят к нам, они даже в бане у нас снимают обувь. У нас вообще в доме снимают обувь до сих пор все. Там все сделано, там комната отдыха, из бани выходишь, дверку закрываешь, а тут кувшинчик белый стоит в углу… Так вот в Васильково сидим, говорим о каких-то вековых проблемах, а она: «Картошку-то все ли взяли?». Ну, всё! И вот этот вот ведизм – это, конечно… Ничего нет лучше вятского, ну ничего нет!

А вот невятские, которые ездят за рыжиками… Я, когда дошел до Шаклей-то, почуствовал, что всё – кранты. А ещё надо семь километров идти до Каринки, где можно на автобус сесть до Ардашей. А тут грибники все едут. Думаете, кто посадил? Потом я 500 руб. поднял, и меня до Чепецка довезли. Люди все не наши. Ни одного там вятского не было, вятские не ходят в такие дни за рыжиками. Они сбегают на ходу, по-быстрому. Ну, разные люди... Как я говорю: девственную веру в честность и порядочность библиотекарей, я утратил в Симбирске. Ну, так получилось. Потому что библиотекари, тоже особые. Они все говорят хорошо,  а потом раз и…

Ю. Резник: Их испортил Владимир Ильич Ленин, музей этот, вся эта обстановка партийная. (Смеётся)


Ю. Резник

В. Старостин: У них работаешь в архиве, а рядом женщины накрывают столы, и идёт сумасшедший мат. Мат натуральный! Женский мат. Есть ли что хуже этого? Нет. Василий Андреевич, спокойный и мягкий, выходит и говорит: «Я сейчас вызову милицию». Архивисты: «Ой, нас выгонят отсюда. Вы кто такой?» Я им сказал, чего и как, назвал себя сразу. Вообще, даю практический совет: хотите кого-то поставить на место, называйте себя. Это действует убивающее! Я им сказал: «Я Старостин Василий Андреевич». «Кто он такой» - у них в голове пронеслось, наверное. (Смех в зале)  «Почему он пришёл, почему он себя называет и не боится?» И всё! Мат стих.

У них музей Гончарова есть, кто-то из наших был ведь там. Это очень прикольный музей. Там ничего от Гончарова нет, он так же, как Ленин, мыкался по квартирам. Красивое здание красно-белое и балкон выходит на центральную улицу. И мы с Мариной пришли, говорим: «Нам бы на балкон». «А балкон ведь снаружи приделан» - говорят нам. Он без дверей, для красоты. (Смеётся). Вот шедевры-то да?  Вот так вот они живут, ну город, конечно, потрясающий, и скорее всего, к сожалению моему, книга родов России, конечно, будет там. Там Морозов, он по-другому смотрит... Ещё о «Книге вятских родов». Когда будете читать её, там значок такой есть – КВР (Книга вятских родов или Книга великой России). Так вот Татьяна Коршунова не имеет к этому знаку никакого отношения. Они не вставили имя Сергея Никитина, который безвозмездно сделал мне этот знак. Хотя я говорил Дрогову об этом. Не вятский человек Дрогов. Вчера он хотел меня подвезти, но я сел на такси и уехал. Я такие вещи не прощаю никогда. Я единственно как мог отблагодарить человека – это упомянуть его, а они взяли и вычеркнули! Не хорошо это, не по-вятски.
(Смотрит фотографии) Кто эти фотографии мне дал? Я уже не помню. Как звать-то, величать?

В. Подлевских: Владимир Васильевич Подлевских.

В. Старостин: О! Подлевских! Фамилия-то интересная… Подлевских – это чисто вятская фамилия. Больше её нет нигде. Польские варианты отметаем., выходим на более простые вначале. Вот вроде бы Подлевский должна быть фамилия, под лесом живущий. Жили они на той стороне Вятки…

В. Подлевских: Никульчино.

В. Старостин: Да, Никульчино, вот там. Загадку эту буду изучать, потому, что, видимо, всё-таки польские корни есть.

В. Подлевских: Сюда Костюшка когда… Их ссылали.

В. Старостин: Видимо. 100 % Подлевских живут только здесь. Мы ведь вообще с Польшей дружим крепко, хотя она о нас, наверно, как о месте ссылки думает. Как Грин думал. Мне говорят: «У вас ведь Гринбыл…». Да, Грин, как он ненавидел Вятку! Про Грина, помните, стихотворение у меня есть.

Ассоли, золушки простые,
Мы свято верим в чудеса
И потому трусы мужские
Мы называем паруса.
(Смех в зале)

М. Селезнёва (глядя на В. Подлевских): Польские-то корни у него на носу видны. Посмотрите!


М. Селезнёва

Кто-то: Ну да, что-то есть не вятское

В. Старостин: Я был в Седлеце. Мы же дружили с Седлецским воеводством. 1993 год, рынок седлецкий. Надо ж было оправдать поездку и мы вместе с предпринимателем Азизом Агаевым и зав. ГорРОНО (не помню его фамилию) пошли торговать. У меня ничего не было, я только купил прищепки деревянные, и быстро всё продал. 50 процентов я брал. Меня в Польше хотели оставить. (Смех в зале). Я заработал на магнитофон. Двести долларов я заработал за день!  Сумасшедшие деньги. И там такой прекрасный колледж! Чайка его возглавляет. Очень хорошо говорит по-русски. Замечательный человек! Вот надо дружить с Польшей так. А у нас почему-то всё время армия людово и краево, понимаешь, какие-то вот всё зацепки идут.

Е. Шутылева: Поляки нас не любят

В.Старостин: Понятно! Дед у Чайки отбывал ссылку здесь тоже. Мы такое вот место!

Кто-то: Просто мы в своё время столкнулись. Они же натерпелись тоже от нас.

(Далее идёт бурное обсуждение русско-польских отношений. Расшифровать не удалось)

Г. Макарова: Ирина Николаевна, вы хотели что-то сказать.

И. Крохова: Василий Андреевич, конечно, после ваших стихов, свое стихоплетство читать неловко.  Дело в том, что я очень благодарна Василию Андреевичу. Я когда начинала в 2003 году вести эту лампу, я так боялась! А ещё тут появился человек, который бог знает что говорит, многое мне вообще непонятно. А потом мне Света говорит: «Да он же провокатор! Вы не верьте ему, он же провоцирует нас специально». А потом смотрю, действительно: Василий Андреевич провоцирует нас на мысль, на какие-то споры, на разговоры. И я вот вам несколько строчек зачту. Ну, это так… несерьёзно.

В. Старостин: Ну-ну-ну…

И. Крохова:

Вы – наш литератор,
Вы – наш провокатор,
Так с вами Лампа улыбалась!
А как с вами она смеялась!
И в строгий распорядок наш,
Вносили стойкий оживляж
И мы желаем вам и дале
Столбы устоев сотрясать
Исследовать и вопрошать.
Болячки… Ну  их! Не болеть
И лишь от смеха помереть.
Ульяновск переколготить
И нас, зелёных, не забыть.

Это вам на память о нас.
(Аплодисменты)


И. Крохова. Фото В. Подлевских

В. Старостин: Спасибо, я тут сегодня, наверное, не совсем правильно всё провел, ну уж что получилось, то получилось. Мне просто хотелось встретиться. И в нерабочее время, но ведь пришли люди. Я удивлён даже.

Е. Килякова: А как было не придти? Василий Андреевич, мы с вами познакомились в 1994 году, в ноябре. Меня отправили укреплять отдел абонемента, и тогда я стала «Зелёную лампу» посещать и поразило меня такое всеобщее обожание вас отделом абонемента. Но потом я поняла, почему. Как сказала одна наша сотрудница: «С ним весело». Вот с вами было весело, с вами было интересно, не скучно, да вот, скорее, не скучно.


Фото В. Подлевских

Ваши высказывания, выступления на лампе всегда, конечно, носили такой оттенок эпатажа. Я помню, было заседание, посвящённое здоровому образу жизни, и пришли такие Лысовы – поборники вегетарианства: «Как можно есть животных?» И на это Василий Андреевич говорит: «А что тогда мы растения едим?» И показывает на какое-то колючее растение: «Да, может быть, этот цветок рыдал, когда его срывали! Он ведь тоже живой!» И много таких было вещей замечательных. Конечно, Светлана Васильевна питала к вам самые нежные чувства и она в этом признавалась ни один раз, потому что, действительно, вы делали эту лампу незабываемой, интересной и хотелось всегда услышать ваше мнение. А потом я уже узнала вас, как собирателя, исследователя вятских фамилий. Вчера была совершенно замечательная презентация, и вы там блистали. Особенно когда вы начали ещё со стихов, их сегодня все услышали, это было очень трогательно. И стихи действительно хорошие.

Е. Шутылева: Очень оригинальные стихи, я бы сказала.

В. Старостин: И хорошие тоже, что уж… оригинальные… (смех в зале).

Е. Шутылева: И хорошие.

Е. Килякова: Конечно, Василия Андреевича гораздо интереснее слушать, чем меня. Меня Старостин всегда потрясал, когда были заседания, посвящённые отдельным поэтам, и Светлана Васильевна такую традицию ввела, чтобы каждый читал по стихотворению. Она просила, чтобы выбрали, а не договаривались, кто что будет читать. И вот придёт Старостин и обязательно прочтёт то, что  я выбрала.

В. Старостин: Хорошее стихотворение.

Е. Килякова: Это был и Бунин, и Бродский. Но что всегда утешало, он читал замечательно, и вот сегодня вы заметили, у него голос меняется, когда он читает стихи. И я не люблю вообще, как многие читают стихотворения, но Старостин всегда читал так, как мне нравилось. Поражало, что он интонировал в тех же местах. Незабвенное «Ниоткуда с любовью…»


Е. Килякова. Фото В. Подлевских

В. Старостин: Это-то да.

Т. Машковцева: Старостин даже интонирует по-вятски, узнаётся сразу.

В. Старостин: Узнают, узнают. А ещё у меня есть четверостишье о том, что ждёт меня в конце. Оно звучит то так. Оно тоже в книгу первую вошло. (Читает)

Под лёгкой гробовой доскою
Найду себе и я приют.
Как клад, меня сперва зароют,
И лишь потом меня найдут.
(Смех и аплодисменты)

В первой книге есть чудовищное стихотворение «Курск»… Его никто не дочитал до конца. Когда я увидел, что там 116 этих строк, я сам чуть с ума не сошёл. Я ведь их не придумывал. Вдруг смотрю – 116! Ну, это смерть просто!  Меня Марина ненавидит. Я вообще-то пишу очень кратко. Я стараюсь три-четыре – это максимум того, что можно написать.

Е. Килякова: Вот у нас сейчас вечера проходят вятских поэтов, в том числе тех, кто не состоит в Союзе писателей. Просто хотела у вас попросить стихи для этого вечера.

В. Старостин: А меня ведь выгнали из «Молодости», и знаете за что? Это было при Чебышеве. Чебышева, кстати,  в параллельном классе преподавала, не в моём. Я пришёл, прочитал стихи. Тишина. И Вожегов говорит: «Выгнать его, ему телефонную книгу дай – он её прочитает интересно». И выгнали. Они к стихам относились, как будто это написано про жизнь. Стихи – это стихи вообще-то, это состояние. Но тогда были стихи плохущие, поэтому правильно выгнали. Сейчас я лучше пишу, согласитесь.

Т. Машковцева: Василий Андреевич, вот вы всегда говорите – предчувствие стихотворения. А бывает, что раз и… Всегда ли предчувствие?

В. Старостин: Есть такой поэт Володя Топоров, только не тот Владимир Топоров, а второй – рангом пониже,  наш вятский. И мы с ним как-то разговаривали и он говорит: «Да, всегда есть одна ключевая строчка, потом к ней присобачивается и всё остальное». Но она рождается неожиданно. Бывает, что даже слово одно и к нему потом нарастает.
(Смотрит фотографии) Фотографии хорошие…

Ю. Кружилин: Василий Андреевич, два слова. Вы действительно любитель провокаций. Весьма провокационно построено заседания сегодняшней встречи. Начали не во здравии, а за упокой, суровый такой за упокой, а потом пошло такое здравие, такой оптимизм, что нам стало хорошо. И ещё один вопрос. Обратите внимание: «Прощальная гастроль», называется заседание. Мы знаем, как великие мира сего – Пугачева, Кобзон устраивали прощальные гастроли на десятилетия… (Смех в зале).

В. Старостин: Надеюсь на это…

Ю. Кружилин: И мы надеемся именно на это, Василий Андреевич.

Г. Макарова: Мы не сомневаемся, что не последняя…

В. Старостин: Я поясню. Дело в том, что я загадал себе: издастся книга и всё. Мне бы книгу издать, я очень боюсь этого. Я цепляюсь вот за то, что я Россию сейчас начал делать, потому, что, знаете, напряжение страшенное и когда оно закончилось, то есть вот они ручки-то и опустились совсем.. Но если чего-то надо, то оно тебе обязательно откроется. Вот как Энциклопедия Брокгауза и Эфрона… Мне она открылась, все карты показала, и всё стало получаться. У меня бабушка ведь настоящая была колдунья, и она как бы мне наговорила много чего, вятская такая. А над нами Заболоцкие жили. Мы их рыбой кормили за 2.50 килограмм. (Смех в зале). Я на это и надеюсь, главное не спугнуть. Я поэтому вам и благодарен. У меня ещё есть чем заняться. У меня ещё та книга не написана, где я объясню, как Яндыров… Про соединение двух языков, «яндырь» – это змей на тюркском, который дерево охраняет. В фамилии  всё это сопряжено и это сказка! Вы поверьте, что нет ничего интереснее имён. Там всё! Триста тысяч – это больше, чем  словарных статей в академическом словаре русского языка. И это будет. Я постараюсь. Тем более, что я научился слушать их. Когда ты их слышишь, когда ты с ними сидишь ночью… Это хорошо…

Ю. Резник: А  ещё и люди, которые носили эти фамилии.

В. Старостин: Я же сказал. Ведь, что Борзов. Медведев… Почему так вот? Медведев, кстати, большая фамилия. Морозов… Вот я к Морозову пойду скоро. Двенадцатая фамилия в России! Мне есть с чем придти к нему: «Брат, ты обязан поднять знамя Морозовых!». Тем более фамилия интересная такая. Сам то он капитан бывший.

О. Виноградов: Вятка была офамилена в 1550-х годах, а, скажем,  Яранский уезд в 1700, спустя 200 лет они получили фамилии.

В. Старостин: А малмыжские в 1905 получили фамилии, малмыжские крестьяне. Причём русские только, собиралась вся деревня, но это ведь 20 %. Что являлось Вяткой? Котельнический, Вятский, Нолинский и Слободской уезды, а остальное – южные. В Яранске были владения… Державины, Лермонтовы, а. тут были крепостные уезды. Уржумский – он опять марийский. У нас осталась маленькая часть, остальное всё ушло в Марий Эл. Конечно, там фамилий не было. У нас 250 тысяч не имело фамилий. Я их сначала писал так, а потом я ведь работал в Книге памяти, а там-то они уже фамилии имели. Я их всех туда и добавил.

О. Виноградов:  Я вчера уже спрашивал у тебя. А сколько мы вообще посеяли фамилий?

В. Старостин: Посеяли? Вот списочек. Сколько одинаковых с нами фамилий в других регионах. На первом , оказывается,  не Красноярская, а Свердловская область. Там 1919 фамилий одинаковых с нами. Это миллион 642 тыс. Вот он списочек, и в каждом – сотни тысяч, то есть мы, конечно, самая дружественная…

О. Виноградов: Посеяли!


О. Виноградов. Фото В. Подлевских

В. Старостин: Подлевских – она здесь, вроде не пошла дальше. А там есть фамилии, смотришь – Опалевы. И оказывается, что  90 % Опалевых – наши. Новосибирск, практически весь наш. Томская область.

О. Виноградов: Дорогие друзья «зелёные», он не только поэт. Он ещё и неформал.

В. Старостин: Ну, да. По-настоящему  тогда не Бачинин проводил… Бачинина не пустили…

О. Виноградов: У тебя на квартире собирались.

В. Старостин: Да. В большой 24-метровой комнате. Все там были: фашисты, русские. Все были.

О. Виноградов: А ты был на площади, когда нас разгоняли?

В. Старостин: А ты забыл, как в «Кировской правде» написали про меня, что я ездил в Уржум на XIX партконференцию? ...Я ведь со всеми встречался, всех их посмотрел… Я не являлся таким уж неформалом. Я ведь и неформал-то был неформальный, это всё произошло как-то само собой. В 9 классе Валера Окулов – зять Ельцина, собравшись с группой товарищей (они в 11 классе учились, это был последний 11 класс, а у нас 10  последний, нас вместе выпустили), говорит: «Давайте сделаем Василия комсоргом школы». Я выступил в школе, я тогда, видимо, неплохо, умел говорить. Так и в политике, проходя мимо, заглянул в неофилософский кружок к Бачинину, выступил, ему это не понравилось,  как и Павловичу. Не нравится им!

Я ведь отмываюсь от политики на самом деле. Хотя ничего плохого я там не делал. Вот когда Путина увидел… Конечно, волевой человек. Волевой… Но кроме воли… там нет ничего. Воля одна! Он небольшого роста,  поменьше, может, меня. И воля такая...

Кто-то из зала: Все наполеоны маленького роста...

В.  Старостин: Так потому что кровь быстрее доходит до головы. Баскетболистам как-то не удаётся… Ну, де Голль выделялся. Не много их.

Г. Макарова: И Ельцин.

В. Старостин: Ельцин у нас писал свою книгу. Как раз у Нины Фёдоровны на даче. Исповедь, сам писал! Удивительно, да?

Вчера мне, конечно, обидней всего было, что не увидели вот эту карту. Как я её клеил! Сколько она мне стоила!

Т. Машковцева: В электронном виде…

В. Старостин: Если бы у меня была карта в электронном виде, может быть, и третий том был бы издан.


Фото В. Подлевских

О. Виноградов: Карта, конечно, чудо! У тебя есть ещё один экземпляр?

В. Старостин: Конечно. У меня ещё один есть как бы готовый том, по формату А 4 разобранный. Но у меня грохнулась программа на компьютере, и Олег Созинов, который, кстати, мне тоже встретился 29-го, они пришли на Общественную Палату. Вот он мне подарил базу, дал карту с реками со всеми этими и я  туда забивал со старых наших карт названия. Они это тоже собираются сделать. Я думаю, через лет 5 это всё появится.

О. Виноградов: Эту карту надо издать просто отдельной брошюрой.

В. Старостин: У меня есть только напечатанные вещи, пробовали их сканировать…Ну проблемы есть, короче. Я свою книгу, которую я буду давать богатым буратинам, чтобы издать живую книгу, я буду им давать с картами.  То есть я буду им карты делать, буду делать историю их фамилий, такую общую. Ко мне вчера Дрогов подошёл: «Сколько будет книга стоить? Как будешь продавать книгу?»

О.Виноградов: Деньги бери!

В. Старостин: Естественно. Сто экземпляров есть. Мне надо на эти сто экзмпляров… Очень хочется издать Книгу Родов России. Ну, это сумасшедшая совершенно  вещь! Представьте себе – 18 тыс. страниц. Это 180, даже 200 томов. Ну, хочется мне увидеть их напечатанными. У меня есть они и по районам уже разбитые, не просто Свердловская область, а вот – Режевский район, Бачинины оттуда. Ну, это красиво! Это должно быть в библиотеке. Хорошо бы это появилось, ну как денег найти. Мне назвали стоимость. Стоимость хорошая. Полторы тысячи книга. Таким тиражом печатать – полторы тысячи книга. Это вот на 200 умножили и получили триста тысяч. Это ещё печатание только!

О. Виноградов: Книга об Успенском монастыря пять с половиной стоит.

В. Старостин: Ну, они да, они продают. Нет, я свои буду по десять отдавать буратинам-то. Я ни одной книги сейчас не трачу пока. Но, я думаю, что они захотят на золотых страницах.

О. Виноградов: Обязательно.

В. Старостин: Чтобы там не говорили про Сысолятина, парень держит себя. Он дал мне одну книгу издать, на вторую вначале помогал. И что бы о нем ни говорили, он своё отмолил. А эти… не знаю, чем они там занимаются. Мне не нравится новый милиционер, у него глаза нехорошие. Он вообще нехороший человек, он жёсткий…

Кто-то: Начальник УВД?

В. Старостин: Да.

Кто-то: Как у него фамилия?

В. Старостин: Солодовников. Фамилия такая неплохая, наша как бы, ну не нравится мне он. У меня написано про Солодовникова – это вредное занятие, пиво делают. Хотя вообще-то «солод» – это хорошо. Ну, всё, наверное. Мы уже заканчиваем.

Г. Макарова: Василий Андреевич, спасибо вам огромное, мы вас любим и вы это чувствуете. И мы, конечно, ждать вас будем, и надеемся, что вы у нас ещё и на «Зелёной лампе» побываете, и в библиотеке много раз. И, конечно, вам терпения…

В. Старостин: И долгих лет жизни (смеётся).

Г. Макарова: Нет. Терпения, энтузиазма, чтоб не гас, радости – это всю жизнь продляет. Живите долго, радуйте нас!


Фото В. Подлевских

 

ЧТО ЧИТАТЬ:

  • Старостин, В Неровное дыхание. – Киров : О-Краткое , 2008. – 255 с.
  • Книга вятских родов : в 3 т. / авт.-сост.: В. А. Старостин. – Киров : О-Краткое , 2012.

ЧТО СМОТРЕТЬ:

  • Василий Старостин на ТВ Арсенал-Ульяновск
  • PS.

    ***
    Я тайный почётный читатель,
    И всем неизвестный поэт.
    Небесного скульптора штапель,
    Вот жаль, только скульптора нет

    Ещё краевед и историк,
    Язычник – дружу с языком
    У барных изысканных стоек
    Увы, никому незнаком.

    Тихонько пишу свою книгу,
    Я в ней собираю рода.
    Имею сушёную фигу
    Итогом большого труда.

    Её не держу я в кармане
    Подальше от жаждущих лап…
    Пусть свет никогда не обманет
    Зелёных матерчатых ламп.

    Отзывы к новости
    Назад | На главную

    џндекс.Њетрика