ИЗ ДНЕВНИКА. ВОСПОМИНАНИЯ
(М.: Время, 2010)
Потрясшая меня книга. Читала её долго, потому что почти каждая страница побуждала думать. Мало в чём мы с автором расходимся. Да, такие вещи есть, может быть, я заступилась бы за пару фамилий в литературе, которые Лидия Корнеевна с максимализмом своего строгого вкуса отнесла к явлениям несуществующим.
А так… Я вписала себя в этот мир радостно, как одну геометрическую фигуру в другую – легко и точно.
Я безмерно благодарна netnenado за совет – прочесть эту книгу. С такими книгами в жизни и сознании что-то неизбежно меняется.
Вашему вниманию, друзья мои, я предлагаю немало цитат из неё. Часть их уже выложены мной раньше тут - в рассказе о Тамаре Григорьевне Габбе.
Не всё поддаётся цитированию. Самые сильные части книги просто невозможно расщепить на отдельные волокна – они не даются, спаянные чувством такой силы, с которым – и читая, справиться трудновато.
«Предсмертие» – о последних днях жизни Марины Цветаевой. Больно, больно просто физически.
О Константине Симонове – об очень непростом периоде работы Лидии Корнеевны в редакции «Нового мира». Удивление от его конформизма. Самой Чуковской такой конформизм был несвойственен.
О Борисе Пастернаке. Тоже, как и о Цветаевой, это трудно выдержать – гнев и боль просто выходят из берегов, затопляют мой мир...
Я немного повыписывала о Бродском, хотя это имя было крепко связано для Лидии Корнеевны с личностью ее подруги Фриды Вигдоровой, с которой они дружили 23 года. «Памяти Фриды» - одна из самых поразительных частей книги.
Личность, которую описывает Чуковская, заслуживает того, чтобы о ней знали и помнили. Это писательница и журналистка, депутат Ленинградского горсовета, которая всю свою жизнь посвятила помощи людям.
Одно перечисление и краткий пересказ историй из ее «журналистского блокнота» и «депутатского блокнота» - это действительно, если не собрание сочинений Ч.Диккенса, то, по крайней мере, его половина.
Вигдорову не зря многие, в том числе и Лидия Корнеевна, сравнивали с В.Г.Короленко. Ее активная помощь людям, стоившая ей немало сил и, безусловно, ограничившая ее собственную литературную реализацию, сделала ее человеком, которого будут помнить. Ее подруга, писательница Руфь Зернова, звала Фриду Вигдорову «Двенадцать подвигов Геракла».
Особенно известным и, к сожалению, последним в её жизни, тринадцатым подвигом, стало участие в судьбе Иосифа Бродского. Страсть, с которой, Фрида бросилась на защиту терзаемого властями поэта, можно сравнить с «мультанским процессом» для Короленко.
Вигдорова объединила и консолидировала все здоровые силы творческой интеллигенции страны, а также и мира, поднявшиеся на защиту поэта. Благодаря ей его не удалось ни морально сломить, ни физически уничтожить.
На суде над Бродским, Фрида Вигдорова записывала всё. У неё пытались отнять её тетрадки, но она продолжала это делать. Благодаря ей об этом суде от слова и до слова узнал весь мир.
Читать фрагменты из ее стенограммы тяжело, а главное – отвратительно. Но – нужно. Какие угодно иллюзии приветствую, но не в этом!
Фриду Вигдорову в 1964 году собирались исключить из «Союза Писателей», что уже сделали и с самой Лидией Корнеевной за ее общественную деятельность. В это время Фрида уже была тяжело больна, от исключения из «СП» ее спасла смерть весной 1965 года.
Говоря о Фриде, Чуковская цитирует Толстого: «Этого человека могли не любить только очень глупые или очень злые люди».
Цитаты из книги:
05.06.1964Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли. Ее мало во всем мире. Но она все-таки есть.
Она ничего не может переменить в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все плодотворное – от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно разбита наголову и всегда победительница.
24.06.1978 Меня постоянно укоряют в фанатизме и недостатке «плюрализма». Может быть, но ведь меня-то фанатизм не доводил до злодейств: до раскулачивания, до писания доносов.
Меня фанатизм довел до хранения «Реквиема», до «Записок об Анне Ахматовой», до устройства музея в доме К.И.[Чуковского], до «Памяти моего отца», до – крова Солженицыну, до защиты «Архипелага». У меня фанатизм любви к литературе и отстранения от подлости. […] Мой фанатизм не кровавый. Вот мой фанатизм. Сон; работа; деревья; работа; деревья; «Евгений Онегин» и Блок.
16.03.1978 Я понимаю так, что коммунизм смертелен, как всякое рационалистическое, схематическое насилие над жизнью. Как всякий ИЗМ. Меньшевизм был бы так же смертелен, как большевизм. Жизнь должна развиваться изнутри, как развивается искусство.
Христианизм также смертелен, потому что он есть теория, нахлобучиваемая на жизнь. А Бетховен или Блок или Ахматова – они жизненны, где поэзия, там жизнь, а где теория – там постановление 46 года.
Сколько раз я еще воскликну: зачем я пошла в эту яму? От Герцена, от сумерек библиотечных окон? К этим чужим, клыкастым?
Он хочет быть благодетелем, чтобы ему были за это благодарны. А люди не хотят благодеяний. Они хотят уважения по заслугам.
30.10.1958 «Пятым действием драмы Пахнет воздух осенний…». И «Августом» и «Гефсиманским садом». А ощутимее всего – национальным позором.
Но, с другой стороны, я не в силах сообразить: справедливо ли счесть национальным позором то, чего не ощущает нация? Вообще не ощущает? Ведь для народа такого явления – Пастернак – просто нет.
«Союз Профессиональных убийц» - так называл Союз Писателей Булгаков.
Похороны Пастернака. … толпа была пронизана гавриками.
Я вспомнила чьи-то мудрые слова, сказанные по поводу других погибших: всегда старайтесь понять, для чего человек умер. Чтобы не дожить до чего?
Вглядываюсь в лица негодяев. Убийцы, палачи – все это только слова. Что это? Как это случилось с человечеством – лагеря – это что?
Природа фашизма до конца, до дна непонятна мне.
О Фриде Вигдоровой.
Она к гражданственности шла от материнства, от обороны человека. Не из задора.
23.04.1966 Я сказала Иосифу [Бродскому], что моя религия – 66 сонет Шекспира. Что каждый человек – свет для кого-то. Погибнешь – и кому-то темней.
Бродский обронил несколько интересных фраз. Он сказал, что всем обязан какому-то своему другу Гарри: «Я ныл, был болен, жаловался. Он мне сказал: «Ты ведь не тело». С тех пор я все понял».
О Бродском.
01.01.1969 Бродский талантлив, умен, на границе гениальности, но всегда будет нищ и мало любим и неудачлив – как О.Э. [Мандельштам], потому что он ничего человеческого не понимает и не хочет, и не идет ни на какую другую работу, кроме поэзии, переводы – способ зарабатывать – делает неохотно.
Он совсем не литератор и очень мало человек – он только поэт, и это не сулит благополучия.
16.06.1964 О Солженицыне.
Голос Солженицына [магнитофон]
Ясный, твердый, молодой, сильный.
Но – актерский! Модуляции провинциального актера, безвкусные.
Мощная проза. Я не думала, что он такой силач. Краткость и мощь. Губы верблюда! Ужас ослика» Вышки! Кирпичи!
Но – совсем чужой мне.
Любит Есенина – а я нет.
Любит церковь – а я нет
Думает, что церковный звон подымает людей, –а я нет.
Ему в деревне не хватает церкви, а мне электричества.
Кроме того, он законченный, решивший, нашедший, а я…
04.03.1967 О Солженицыне.
Это удивительный человек гигантской воли и силы, строящий свою жизнь, как он хочет, непреклонно – и этим, разумеется, тяжелый, трудный для всех окружающих. Восхищаешься им, завидуешь ему – но я, старый человек, – не могу не заметить, что он, осуществляя свою великую миссию, не глядит на людей, стоящих рядом, не хочет видеть их миссий, их бед, потому что живет по расписанию. Когда все расписано в дне до минуты, откуда же взять мгновения, чтобы взглянуть на соседа.
Из-за его героической фигуры, из-за его прекрасного мужественного лица глядят на меня другие лица – Туся [Т.Г.Габбе], Фрида [Вигдорова] – люди, не успевшие осуществить себя ни в искусстве, ни в жизни, потому что всегда, каждую минуту, готовы были расслышать другого, отозваться на его боль. А Солженицын, такой демократический, живущий на столько-то копеек в день, отказывающий себе во всем, чтобы остаться независимым, Солженицын, по рассказу одного очевидца, ответил своей старой тетушке (которую он пестует), на ее восклицание, что вот, мол, достала валенки:
- Не надо… Валенки – это за обедом…
Верно, в эту минуту он обдумывал главу.
02.12.1968 Телеграмма на 11.12.1968 (50-летие А.И.Солженицына):
«Вашим голосом заговорила сама немота. Я не знаю писателя более долгожданного и необходимого, чем Вы. Где не погибло слово, там спасено будущее. Ваши горькие книги терзают и лечат душу. Вы возвратили русской литературе ее громовое могущество. Будьте счастливы, здоровы, молоды.
Лидия Чуковская».
Пишу это и думаю вот о чем: в русской литературе советского периода и до Солженицына были великие поэты: Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, замечательные прозаики: Житков, Булгаков, Тынянов. С появлением Солженицына они засияли новым блеском. Он придал им всем новое качество: силу. Как будто к великолепным вагонам прицепили мощный паровоз.
Из одиноких гениев и талантов они стали великой русской литературой, некой общностью. Он их чем-то объединил.
Чем? Великим противостоянием, вероятно.
Все они, каждый по своему, противостояли. Его появление сделало это явным.
…Стоять за слово ты должен насмерть. Но я таких не вижу. Кроме одного.
[Кампания травли Солженицына]: Подлецы. И нет на прорву угомону.
Чернышевский: «Никогда не ругай того, кого, если бы ты захотел похвалить, тебе не позволили бы».
06.06.1975 О Солженицыне:
Он тоже делает иногда мелочь и ерунду, и все-таки он – это Он, а они – это Они. Толстой был так велик, что мог позволить себе писать глупости о Шекспире. Его отличие от нас было то же, что было у Пушкина от людей того времени: гениальность и мужество.
01.04.1975
Все политические партии России, особенно большевики, как вообще все профессиональные революционеры, чужды культуре и рушат ее, не берегут ее.
Октябрьская революция была торжеством Нечаевства + Марксизм, чёрт ли в том, что Зиновьев еврей?
Жданов и Попков были русские – и от этого не легче.
Отъезды разрушают общество не меньше, чем аресты. Личностям лучше в Иерусалиме или в Париже, чем в Потьме, не общество разрушается в одинаковой степени, а окружающих больше, чем арестованных.
09.12.1977
Общество распадается на глазах. Трудно жить в ощущении распада. Конечно, классик делает самое нужное: собирает архив для восстановления украденной истории. Он всегда в жилу, в точку, где бы ни был.
Именно это и надо делать: собирать след разбитого вдребезги. И как, чем объединить, восстановить разбитое?
18.12.1978
Отношение искусства с жизнью сложны, но интересно, что художник, служа искусству, всегда воображает, что служит жизни – и тогда являются чудеса искусства.
Не об искусстве думали Достоевский, Толстой и автор «Ивана Денисовича», когда писали лучшие вещи.
05.07.1985
Нравственность. Из чего она растет? А.И.[Солженицын] объяснял мне, что без религии нравственность построить нельзя. Нет, из религии она не выводима и не построяема. Искусство? Искусство также не учит нравственности, как и религия. Талант и гений соединяемы с любым злобным действием, бесчестным поступком, бесчеловечьем.
09.10.1994 [Спор с Солженицыным по поводу его «Покаяния и самоограничения»]:
Публичное покаяние не стоит ломаного гроша. Единственная форма покаяния – перед самим собой (т.е. совесть). Самоограничение – дело темное, потому что где граница неизвестно. А уж публичных покаяний мы слышали столько!
[О Фриде Вигдоровой]: Р.З. [Руфь Зернова] однажды назвала Фриду диккенсовской девочкой, весело творящей добро.
Можно сказать также, что Фрида была сродни те только диккенсовским героиням, но и самому Диккенсу: в жизни она творила то, что Диккенс придумывал в своих повестях, - превращала чужую беду в сказку с хорошим концом.
[Фрида Вигдорова]: «Подонки тем и отличаются от людей, что они никогда не думают о будущем, даже собственном, только о выгоде для себя, причем сейчасной, сегодняшней».
В деле Бродского, как гной в нарыве, собралась вся испорченная вонючая кровь общественного организма: полицейщина, ненависть бюрократов-мещан к интеллигентам (в особенности евреям), исконное неуважение к литературе.
Бродскому на этом суде выпала почетная роль: представлять русскую поэзию. Жребий этот был вытянут им более или менее случайно; на его месте мог оказаться любой из талантливых молодых поэтов, которых в эту пору оказалось в России немало. Но надо отдать справедливость И.Б.: вытянув этот ответственный жребий, он, человек с больными нервами, больным сердцем, только что перенесший тюрьму и психиатрическую лечебницу, провел свою роль на суде безукоризненно, с большим чувством достоинства, без вызова и задора, понимая, какой державой он послан. Своими ответами он вызвал глубокое уважение к себе не только со стороны друзей, но и тех, кто раньше относился к нему с равнодушием или даже враждебностью.
28.03.1980
Неужели учёный, которому не дают плодоносить, не та же разрушаемая церковь?
[Фрида Вигдорова]: «Человек важнее слова».
[Лидия Чуковская]: «Искусство равновелико строительству жизни».
[Александр Блок]: «Искусство с жизнью примирить нельзя».
Татьяна Александрова
http://l-eriksson.livejournal.com/285703.html
http://l-eriksson.livejournal.com/285956.html?#cutid1