БОЯРЫШНИКОВЫЙ ФОНАРЬ
(М.: Центр книги Рудомино, 2012)
В библиотеке, куда я езжу, словно в гости к любимым родственникам, есть одна приятная и полезная затея. На стойке абонемента, где записывают в наши формуляры взятые книги, перед читателями стоят пачки закладок из плотной разноцветной бумаги, с напечатанными на каждой из них двумя-четырьмя стихотворениями какого-нибудь поэта – с коротким рассказом о нем. Пока недолго ждешь своей очереди – можно почитать хорошие стихи, а закладки не возбраняется брать с собой – на память. Закладки на стойке, обычно, разные – пять-шесть поэтов. У меня уже – как и у многих читателей «Герценки» - целая коллекция-подборка. При всем моем интересе к чтению, признаюсь, что о многих поэтах я узнала именно с закладок.
На этот раз мое внимание привлекла закладка с несколькими стихотворениями ирландского поэта, Нобелевского лауреата Шеймаса Хини. Я знаю, что ушедший год был последним для него – слышала в новостях, что он умер. А прочесть его стихи довелось лишь сейчас. Разумеется, не только на закладке: прочитав одно из них, я тотчас же взяла сборник его избранных стихотворений.
Сборник издан «правильно»! Каждый разворот содержит текст стихотворения-подлинника и его перевод. Хочешь, владеешь, в силах – читай по-английски. Нет – твое право справа – перевод Григория Кружкова внушает доверие. Хочешь сличить и оценить сходство и различие – оба варианта перед тобою одновременно.
Что меня тронуло в Шеймасе Хини?Посреди пылающей враждой и ненавистью действительности он сохранил чистоту. Не беспристрастность, нет – как удержаться от сопереживания и не терзаться, когда на родине происходит такое – Северная Ирландия в ХХ веке давала мало поводов для умиротворения.
Чистотой веет от его строк, и они несут надежду на то, что как бы ни были трудны и горьки времена, велики испытания – у человека всегда есть шанс не испачкаться и быть одновременно сопричастным земному и вышнему.
Не боюсь показаться смешной – мне понравился его портрет. Лицо вочеловечившегося Лиса из Маленького Принца Экзюпери.
Когда я читаю очень хороших поэтов – я перестаю жалеть, что они уже мертвы. Именно они внушают мне подлинное до плотности чувство, что жалеть, особенно, не о чем – мы пребудем здесь, в мире, где пчелы поселяются в пустом гнезде скворца, милая мама чистит картошку, светит боярышниковый фонарь… А святой Кевин распростер руки, не желая тревожить маленьких дроздов…
ПОСЛЕДНИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СКОМОРОХ
I
С ясеневым посошком,
с камнем на случай в кармане,
он возникает из сумерек
и на пороге маячит.
Но все уставились в угол,
влипли в светящийся ящик.
Он долго мнется у двери,
силится вспомнить заклятье,
чтоб вызвать Святого Георга,
Дракона и Везельвула.
И колотит с досады
палкой по прутьям ограды,
вдаль уходя по дороге,
скрипя башмаками по щебню.
II
Откуда он заявился
в наш запуганный край,
отыскивая дорожку
между раздором и кровью,
между войной и мором?
Сколько ему приходилось
всяко ловчить языком,
сколько раз притворяться
смирным, заметив слежку
из-за оконной шторы.
И все же он оставался
сказкой, на миг заглянувшей,
в соломенной своей маске,
с вещим своим предсказаньем.
III
Счастливо вам оставаться
с вашим сверчком за печкой
и тараканом под стулом!
Сквозняк задувает свечку,
и скоморохи уходят,
оставив снежную слякоть
в прихожей. Старый год умер.
И скоморохи бредут
вдоль изгородей колючих
под взглядом луны безгрешной.
Под взглядом дороги зимней
уходят те, что когда-то
торили первую тропку
по летней траве росистой.
Из книги «Остров Покаяния» (1984) – цикл «Старье на полке»
СТАРЫЙ УТЮГ
Помню, она стаскивала его
с раскаленной плиты,
где он веско и терпеливо ждал,
как буксир у причальной стены.
Помню, как, плюнув в железный лоб,
определяла по звуку: горяч! –
или для пробы к самой щеке
подносила пышущий жар.
Помню стук гладильной доски,
руку в ямочках – локоть крутой –
и решительный наклон головы.
Она врезала утюг,
словно рубанок, в ворох белья –
или обиду свою.
Работать, говорил весь ее вид,
значит передвигать некий груз
на некое расстоянье, тянуть
всем корпусом, ощущая его
равнодействующую, которая тащит назад.
Тянуть. И быть на плаву.
БОЯРЫШНИКОВЫЙ ФОНАРЬ
Боярышника запоздалый свет
Горит зимою в зарослях колючих:
Не ослепляя яркостью гирлянд,
Но призывая каждого – хранить
Свой скромный фитилек самостоянья.
А иногда в мороз, когда из уст
Клубится пар, он принимает образ
Бродяги Диогена, днем с огнем
Искавшего повсюду человека,
И пристально разглядывает вас,
Подняв на зыбком прутике фонарик,
И вы дрожите перед этим взглядом.
Пред той колючкой, что у вас из пальца
Возьмет анализ крови, пред экраном,
Что вас насквозь просветит – и пропустит.
Из цикла «На вырубке» (памяти Мэри К. Хини)
II
В тот день все были в церкви. Мы одни
Сидели с нею рядышком на кухне
И чистили картошку. В тишине
Лишь было слышно, как ныряли клубни
В наполненный водою котелок.
Так было хорошо работать вместе,
Не торопясь, - беседуя без слов
Картофелин поочередным всплеском.
И вот сейчас, когда над ней псалом
Бубнит – и кто-то плачет понемножку,
А кто-то повторяет за попом,
Я вспоминаю котелок с картошкой,
Ее дыханье и склоненный взор…
Мы ближе уже не были с тех пор.
ВСЕ МОЖЕТ СТАТЬСЯ
На тему Горация: Ода 1, 34
Все может статься. Обычай Юпитера –
Ждать, чтобы тучи созрели и сгрудились
Прежде, чем грянуть трезубцем. А ныне
Прямо из ясного неба прянула
Молния и пронеслась колесница
Грома. Земля содрогнулась до самого
Тартара. Реки и скалы вздрогнули.
Все может статься – башни высокие
Опрокинуться, гордые – устрашиться,
Беспечные – призадуматься. Хищная
Фортуна – вдруг ринуться и содрать с кожей
Венец, водрузить на другую голову.
Земля ненадежна. Крыша небесная
Вырваться может из рук Атласа.
Камень замковый в своде колеблется.
Споры огня носятся в воздухе.
СВЯТОЙ КЕВИН И ДРОЗДЫ
Есть притча про святого и дроздов.
Святой молился, стоя на коленях,
Крестом расставив руки и застыв
В усердном размышлении, как вдруг
Дроздиха на ладонь к нему спустилась,
Снесла яйцо и храбро угнездилась.
Смущенный Кевин чует коготки,
Тепло яичек, копошенье птичье:
Отныне, кроткой жалостью объят,
Он должен так, с рукой, как ветвь простертой,
Стоять в жару и в дождь, пока дроздята
Не оперятся и не улетят
*
Таков рассказ. Вообрази себя
На месте Кевина. Он грезил ли о чем
Все это время? Иль рука стояльца,
Затекшая от кисти до плеча,
Жестоко ныла? Мог он чуять пальцы?
И простота незрячая вползла ль
В его глаза, стерев цвета и даль?
Один, в глубоких отражаясь водах,
Стоит святой, шепча: «Господь воздаст».
Нет больше тела – лишь одна молитва,
И птицы, и поляна – все ушло.
И этих вод названье позабыто.
Нобелевская лекция Шеймаса Хини – здесь:
О нем:
Татьяна Александрова
http://l-eriksson.livejournal.com/703815.html
Версия для слабовидящих
