Главная > Выпуск №7 > Л.А. Спасский. Воспоминания о Вятской гимназии

Л.А. Спасский. Воспоминания о Вятской гимназии

Рукопись, хранящаяся в архиве (ГАКО. Ф. 170. Оп. 1. Ед. хр. 160), по нашему предположению, принадлежит перу Леонида Александровича Спасского (1855–1930). Он написал её вслед за изданием М.Г. Васильева «Истории Вятской гимназии за сто лет ея существования» (Вятка, 1911). Эта книга включила в себя воспоминания многих педагогов и выпускников. Спасский был в числе учащихся гимназии до 1873 г., его несколько ироничные описания внешности и характеров преподавателей дополняют более сдержанные и официальные строки. Он был сверстником и другом Н.Н. Хохрякова, братьев Аполлинария, Аркадия и Александра Васнецовых. Воспоминания ценны тем, что В.М. Васнецов называл среди своих учителей Н.А. Чернышёва. А.С. Верещагин был родственником Спасских и Васнецовых. Сведения к автору рукописи могли попасть из семейной хроники.

Публикацию подготовила Т.В. Малышева.

Николай Александрович Чернышёв

Николай Александрович Чернышёв был учителем рисования и чистописания. Он был среднего роста, брюнет, старик лет 60-ти, лысый; лысину прикрывал задними и боковыми волосами, усы и бороду брил, оставляя на задней части щёк узенькие бакенбарды. Одевался чисто, ходил то во фраке, то в сюртуке, конечно, форменных. Носил постоянно золотые часы, довольно солидного размера, с золотой цепочкой. Во время урока Чернышёв постоянно вынимал их из кармана и рассматривал, как бы любуясь ими. Тогда один из учеников – кто посмелее – говорил ему: «Николай Александрович, у Вас часы очень хороши, позвольте посмотреть». Николай Александрович, будучи польщён, позволял ему подойти, за этим учеником другой, третий и набиралась целая толпа, конечно, уже без всякого дозволения учителя. Часы рассматривали, хвалили ученики, а Николай Александрович, чтобы ещё больше поразить учеников, говорил: «Они с фокусом, могут сгибаться и разгибаться» и начинал между пальцами обеих рук поднимать и опускать часы. Ученики начинали шутить, острить и смеяться. Николай Александрович заметит, что ученики уже задевают его личность, гонит их от себя и велит заниматься дальше.

Николай Александрович редко сидел на месте, в большинстве всё ходил от одной стены до другой, при этом у стены постоянно сплёвывал, а на ходу то перебирал в своём кармане ключами или деньгами, то часто взглядывал на свои часы.

Ученики в это время якобы занимались чистописанием или рисованием, но больше всего шалили, разговаривали между собой. Нужно сказать, что Николай Александрович был порядочно глух, почему он почти не слышал шум учеников, особенно во время чистописания, когда один из учеников диктовал буквы и произносил темп их. Бывали случаи, что ученик просит позволения очинить перо или карандаш, а он ему говорит, кивая головой: «Сходи», и наоборот. В первом случае ученик с неожиданной радостью бежит из класса, а во втором происходило всегда недоразумение между учеником и учителем, причём, происходили пререкания. Бывали такие случаи: один из бойких учеников, встав с места и показывая вид Николаю Александровичу движением пальцев около гусиного пера или карандаша, что ему нужно очинить их, говорит вполголоса: «Николай Александрович – дурак», а последний киванием головы даёт согласие. Учеников, конечно, разбирает смех. Уроки чистописания были в первых трёх классах, а рисования – в четырёх.

2004 № 7.jpg

Здание Вятской гимназии

Чистописание начиналось тем, что сначала «писали палки» без закругления, а потом с закруглением с одного конца, с другого, с обоих концов. Потом переходили к буквам, имея перед собой прописи. Это в первом классе. Во втором и третьем классах писали под диктовку одного из учеников, причём каждую букву писали под такт. Во время чистописания учитель требовал, чтобы ученики писали непременно гусиными перьями, стальные же строго преследовал, хотя другие учителя этого и не требовали. Если какого-нибудь ученика заставал пишущим стальным пером (вставленным обыкновенно в гусиное), Николай Александрович приходил в ярость, выхватывал перо, ломал его и бросал на пол, крича: «Ах ты, паршивый поросёнок, вольнодумствуешь, я тебя в бараний рог согну и выброшу вон, пойди на колени или из класса!» Ученик лишался права писать. Этой же участи подвергался ученик, если поймает его с маленьким карандашом во время рисования. Рисование состояло в том, что начинали сперва проводить разные линии, потом круг, овал, а затем рисовали геометрические тела и [нрзб.]. Объяснение со стороны учителя не давалось никакое.

В конце урока Николай Александрович посылал кого-нибудь из учеников в булочную за булкой или к его жене [сказать], что он скоро придёт пить кофе.

ГАКО. Ф. 170. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 51 об.–53 об.
См. также: Васильев М.Г. История Вятской гимназии.— Вятка, 1911. С. 144–145.

Александр Стефанович Верещагин

Александр Стефанович Верещагин преподавал латинский язык. Я у него учился два года в первом классе. Всё сказанное о нём в [книге по] истории Вятской гимназии верно, по-моему. От себя прибавлю следующее: роста он был огромного и худой, ноги его были длинные, почему шаги его были большие, за что в семинарии его прозвали «шагалом», каковое название перешло и в гимназию. Носил длинные, несколько курчавые, чёрные, а в старости седые волосы. Усы и бороду брил, между тем любил пальцами разглаживать свою верхнюю губу, как бы усы. Губы имел тонкие, улыбающиеся довольно язвительно. Носил всегда оптические очки. Одевался опрятно. Верещагин вообще был во всём аккуратист, любил чистоту и порядок, что требовал и от учеников. Моя мать говаривала, что врачи находят у него признаки чахотки, почему жизнь он ведёт умеренную, гигиеническую. Это спасло его от преждевременной смерти. Преподавал он образцово, систематически, не накладывая на учеников непосильной работы. Учиться у него было легко. Был бы он вполне хороший преподаватель, если бы к ученикам поснисходительнее, но он был строг и язвителен. Один его взгляд, соединённый с язвительной улыбкой, колол учеников в самое сердце. Замечания и выговоры ученикам были его едки. В похвалу его нужно сказать, что он не прибегал ни к каким больше наказаниям, редко, редко вышлет из класса.

2004 № 7.jpg

Группа преподавателей гимназии 1867 г. В первом ряду крайний справа – Н.А. Чернышёв, третий справа во втором ряду – А.С. Верещагин

Ещё одно достоинство было у Александра Стефановича – это его умение рассказывать. По поводу какой-нибудь переведённой фразы из Кюнера [учебник], он рассказывал о каком-нибудь событии или личности из древней истории и притом увлекательно, а это всё служило оживлением урока. В гимназии он был недолго, так как он не выдержал будто бы экзамена на звание учителя гимназии.

Последние годы он из учителей семинарии был назначен смотрителем Вятского духовного училища. Говорят, здесь он упорядочил всё дело: и по воспитанию, и по обучению, и по хозяйству. Выйдя в отставку, занялся архивными делами Вятской губернии, для чего посещал архивы не только вятские, но и других городов. У него осталось много печатных трудов. Женат он был на дочери протоиерея и инспектора семинарии Игната Фёдоровича Фармаковского, Надежде, но через два года овдовел, оставшись с младенцем – дочкой Евгенией, которую сам лично и воспитывал, и выдал замуж за преподавателя духовного училища Александра Николаевича Вечтомова, впоследствии протоиерея Елабуги.

Александр Стефанович родился в 1835 г. и умер 5 декабря 1908 г., похоронен в Успенском монастыре.

Ещё должен сказать, что Александр Стефанович среди своих знакомых считался начитанным, знающим по истории человеком и притом талантливым рассказчиком. Но с людьми он как-то не уживался, часто ссорился. Под конец жизни был вполне прогрессивно-либеральным человеком.

ГАКО. Ф. 170. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 24 об.–26.
См. также: Васильев М.Г. Указ. соч. С. 128–129.

Николай Поликарпович Кувшинский

Ввиду того, что в истории Вятской гимназии упоминается, что протоиерей Николай Поликарпович Кувшинский одно время состоял законоучителем в земском техническом училище, то есть как раз в то время, когда я учился в нём (1873–1877), то я считаю необходимым сказать несколько и об этой личности.

Отец Николай Кувшинский был не среднего роста, как сказано в истории Вятской гимназии, а выше среднего, с большой лысиной, русые длинные волосы его были только с боков да сзади. В очках никогда не ходил, а надевал лишь только во время чтения. Умом или развитием Кувшинский вовсе не отличался, никто и никогда его таким не считал. Напротив, он всегда был «притчей во языцех», заглазно подтрунивали и даже смеялись над ним за его неумелые и неудачные рассуждения по всевозможным предметам. Правда, он был любознательный человек и начитанный, но всё это у него было непереварено и потому он часто даже путался в своих знаниях.

Когда я был его учеником, много раз слышал в классе, как он, желая доказать научно какую-нибудь христианскую истину, приводил в доказательство мнения нескольких учёных, но разобраться в них совершенно не мог, он и так, и этак вертелся, и в конце концов всегда изрекал: «Да вообще учёные люди это знают», каковая фраза и бывала в ходу среди учеников. Если кто-нибудь в разговоре, в споре запутывался, то ему навстречу произносилась эта фраза. Смеялись над ним везде: и в семинарии, и в земском училище, и в гимназии – и ученики, и его товарищи-преподаватели. Последние говорили про Кувшинского, что он берётся за преподавание всевозможных предметов. Ученики смеялись над ним за его крайнее неумение рассказывать, за его смешные манеры, за его ненаходчивость. В семинарии ему присвоено было прозвище «Ившин» за его манеры, которые будто бы были сходны с манерами семинарского стекольщика по фамилии Ившин. Это прозвище перешло и в земское училище, а потом и в гимназию, где, впрочем, переделали в «Ивша». В классе (по крайней мере, в земском училище) Кувшинский никогда не садился, а всегда стоял около передних парт, держа в руках раскрытый классный журнал, а на нём – учебник, опустив глаза вниз, и весьма редко взглядывал на учеников. Говорил тихо, глухо, невнятно, часто поправляя себя, так что за его уроками было мертвенно, скучно.

ГАКО. Ф. 170. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 16 об.–18.
См. также: Васильев М.Г. Указ. соч. С. 197.