Наше жилище и убогое хозяйство.

Дом у нас был двухэтажный, и хозяйственные постройки были возведены дедом по городскому типу, были два больших рубленых бревенчатых, как и дом, корпуса. В одном заключался амбар, даже каретник с деревянным полом и погреб, в другом корпусе – тоже амбар, конюшня, два хлева, к нему примыкал крытый дворик, тоже бревенчатый, для коров, и тёплый хлев для овечек, а к другому концу корпуса примыкал крытый тёсом, как и все постройки, навес. Около погреба был колодец. Ворота по фасаду с калиткой были шатровые, то есть с крышицей. Только при всём этом оборудовании у нас из живности была лишь старая заморённая (меринок) лошадёнка, бывшая когда-то серой масти с яблоками, но от старости сплошь побелевшая, по прежней кличке её так и звали Серко.

Чем же объяснить, что у нас не водилось никакой скотинки, кроме лошадёнки? Да тем, что нечем было бы прокормить, нужно было сено, а его едва хватало для одной лошадки. Покупать же сено или арендовать луга не было средств. Вот почему всё хозяйство пришло в упадок. Отец, когда и зарабатывал немного, не только что-нибудь приобрести для хозяйства, а наоборот, что было можно из заведённого дедом, продавал и пропивал.

Дед (по отцу) умер ещё до моего появления на свет. Оставил двум своим сыновьям богатое наследство, заключающееся в постройках, скоте и хозяйственном инвентаре. Но сыночки всё свели на нет. Дед был хорошим тружеником, работал льняным мастером у богатого купца Булычёва, который скупал у крестьян зерно, муку, лён и льняное семя. Все эти продукты Булычёв зимой отправлял гужом на пристани притоков Северной Двины, а при открытии навигации – в барках плавал к Архангельскому порту. Вот у этого капиталиста дед до самой смерти занимался обработкой, говорили, что считался хорошим мастером этого дела. Дед умер ещё не в старых годах, или был вторично женат, не знаю, только, как видно, бабка была моложе его. После смерти деда вернулся с военной службы (с черноморского флота) брат деда Емельян и принёс будто бы много денег, т.к. он во флоте служил долго и был содержателем буфета. С появлением этого дяди началось беспросыпное пьянство, бабка жила с ним, как с мужем. Так-то вот дяденька приучил своих племянников (моего отца и его брата) к пьянству, деньги скоро прокутили, а моряк умер.

Брат отца неизвестно куда скрылся, оставив жену с ребёнком моего возраста и в течение 5 лет о нём не было ни слуху ни духу. Жена его стороной узнала, что муж её работает на станции Журавлик Уральской железной дороги (между Пермью и Тюменью на 12 околотке). Тетка, узнав адрес, собралась в путь и с ребёнком уехала на розыски мужа и отца ребёнка. Братья её снабдили сестру деньгами на дорогу. Не как мой дядюшка, делавший раз в год мне подарок по 10 коп. Тётка разыскала мужа, но у него уже была незаконная жена, но законная, да ещё с ребёнком, имела право занять предоставленное ей законом место.

После отъезда тётки мы, конечно, занимали весь дом. В нашем жилом помещении была большая кухня с русской печкой и четырьмя окнами (с восточной и южной стороны) и ещё комната с тремя большими окнами (из них – одно обращено на юг, а два на запад). В комнатушке на деревянной кровати спал всегда отец и стоял ткацкий стан, когда мать занималась тканьём холста и холста для рубашек. На северной стороне дома был тёмный чулан и большая комната с русской печью и полатями. Там жила семья дяди до отъезда в Сибирь. В этой комнате мы летом, кроме отца, все спали вповалку, т.к. на полу было прохладно и не было мух. На крыльце был ещё чулан и уборная, называвшаяся «нужник», в который мы бегали даже и зимой босиком. На крыльце вверху было три окна, а внизу одно. В нижнем этаже расположение было такое же, как и вверху, только под северной комнатой был тёмный подвал. Внизу жили только одни мыши. В зимнее время в нашем жилище было очень холодно, даже на кухне на лавках вода замерзала в вёдрах. Полы были не крашены, их каждую субботу, смоченные мокрыми тряпками, скребли ножами, прометали пихтовыми вениками, а затем мыли. Зимой у порога под лавкой за решеткой жили куры. К Рождеству и Пасхе белили потолки, а нештукатуренные стены скребли ножами так же, как и пол. В трещинах стен ютились клопы, их истребляли тем, что с помощью куриного пера промазывали керосином, но этого было мало. Летом на горячие угли в печку клали ветки багульника, а сами, крепко закрыв окна и двери, уходили на двор. Дым от багульника губил всяких насекомых и даже кошек, оставшихся случайно дома. Борьба с тараканами проводилась так – их летом сметали в таз с водой, а зимой смоченный горячей водой сноп соломы внутри обсыпали мукой и ставили в тёплый угол, где ютились рыжие насекомые, их очень много набиралось в сноп, последний быстро выбрасывали на мороз. Больших чёрных тараканов у нас не водилось.

Если заводились насекомые в белье, то его выжаривали в печке и в жаркой бане. Баня, как у нас, так и у всех соседей, была своя на огородах, в баню мы и зимой бегали вперёд и обратно босиком. Когда я вырос побольше, мылся сам. Бывало, выскочу из бани голый, поваляюсь в снегу и стрелой лечу в баню на полок. Маленького меня мыла мать, я помню эту процедуру до сих пор: положит меня на колени, если было мыло, намылит голову, мне щипало глаза, я верещал и брыкался, и она шлёпала меня за это. Баня у нас была курная, как у всех, только у двоих богатеев были бани по-белому. Только у одного соседа изба была курная с соломенной крышей, но и он в скором времени перестроился, но крыша всё же снова была соломенная. Чело у печки после каждой топки белили белой глиной, для этого под шестком всегда находился горшок с этим веществом. Когда топилась печка, пока я был мал, садили меня с боку на шесток, где я прогревался. После стряпни шесток завешивался чистой занавеской.

Бедности нашей причина очевидная. Отец был болен 15 лет чахоткой, следовательно, землю обрабатывал плохо, ковырялкой-сохой. Глубина пахоты была не более двух вершков. Старая заморенная коняка была хозяину под стать, земля требовала удобрения, а его от одной скотинки было мало, хотя он снабжал за навоз соломой одну домохозяйку в городе, но от одной коровы и лошади его было недостаточно. Боронили землю деревянной бороной, но она не разрыхляла землю, а только прыгала по комкам засохшей земли. Кроме того, соседи отводили отцу самые худшие полоски, где-нибудь с краю, возле леса, куда лучи солнышка не проникали и долго не растаивал снег весной, а также, где застаивалась долго снеговая вода.
После отца мать нанимала пахаря, а это бессовестные люди, им бы только получить деньги за никудышную работу. Ведь чтобы иметь больше удобрения, надо было иметь больше скота, а для скота надо больше кормов, которые покупать было не на что, а у нас было мало рабочих рук, только едоков много. Отец всегда зерно на семена занимал в счёт будущего урожая в другой деревне у одного доброго, бескорыстного крестьянина, который одалживал пуд за пудом без всякой надбавки за ожидание или несвоевременный возврат.