Поездка в Петербург.

Вскоре после этого пиршества хозяин стал собираться в Петербург, и мне сказал, что возьмёт меня с собой. Радости моей не было границ. Я даже никогда не мечтал, что буду жить в столице.

Наконец, настал день, вернее, вечер отъезда, была нагружена большая повозка (собственная) с дичью, маслом и мёдом. Продукты были покрыты сеном, на сено постлана перина, за спину положены подушки. Приехал верхом ямщик с тройкой почтовых лошадей. Меня усадили с левой стороны, а хозяин поместился с правой, прикрыли сверху медвежьим одеялом, застегнули кожаный фартук повозки, чтобы во время снегопада и метели не попадал снег в повозку. На облучок с левой стороны уселся матрос, с правой – ямщик. Лошади помчались быстрой рысью, до Орлова было 50 вёрст, лошадей меняли только один раз. В Орлов приехали поздно вечером, хозяин отпустил меня домой повидаться и проститься с матерью, сестрой и братьями, а, переночевав дома, нужно было ехать в Котельнич, который находился от Орлова в 45 верстах. Сам хозяин поехал в затон, затем – в село Спасское, где производилась закупка овса, а оттуда – в Котельнич. Там тоже была контора по закупке овса. Доверенным в Котельниче был помощник капитана П. С. Булычёв, крестьянин из деревни Булычёвы, находящейся близ Орлова. Поздно вечером и неожиданно я явился домой. Хозяин дал мне немного денег для матери и на проезд до Котельнича. Утром, после завтрака, я пошел в Орлов, мать провожала меня. В городе я зашёл попрощаться с бабушкой, тёткой и ребятами, которые были дома. Дядя был уже на работе в управе. Подыскал на базаре попутчика до Котельнича и нанял за 1 руб. розвальни. Зашёл повидаться с дядей в управу, он на прощанье сделал мне «подарок» – 15 коп. Когда я приехал в Котельнич, хозяин был уже в конторе и сказал мне: «Закрывай скорее дверь, а то ребёнок простудится». Младенец доверенного лежал в люльке. Послали за лошадьми и тронулись в дальнейший путь. От Вятки до Нижнего по тракту было 500 вёрст. Это расстояние мы покрыли в течение 2,5 суток.

Хозяин часто спрашивал, не озяб ли я. Но как можно было озябнуть на перине, да ещё под медвежьим одеялом. На станциях не задерживались, быстро меняли лошадей и продолжали путь. В некоторых пунктах ненадолго останавливались попить чаю, закусить из запасов, взятых из дома, поразмять свои кости. Не доезжая до Нижнего, сделалась оттепель, пошёл сильный дождь, снега было ещё немного, и он быстро растаял. Кое-как доехали до города Семёнова (в 100 верстах от Нижнего). Дальше на санях ехать было нельзя, содержатели станций наотрез отказались, а езда на колёсах вынуждала на каждой остановке перегружать всю поклажу. Хозяин скандалил, угрожал, что будет жаловаться нижегородскому губернатору: «Я изъездил всю Россию от Астрахани до Архангельска и этого со мной никогда не случалось». Содержатель станции отвечал: «Вы сами должны понимать, что по голой земле на санях не ездят». Больше ничего не оставалось, как покориться обстоятельствам. Сдал мой патрон свою повозку под расписку на хранение содержателю станции. Мы двинулись дальше, доехали до села Бор, расположенного на берегу Волги в 30 верстах от Нижнего, а на Волге был ледоход из-за оттепели. Пришлось нанять лодочников и плыть против течения. Одни лодочники работали вёслами, а другие баграми отталкивали льдины от лодки. Опасное это было плавание, но мы благополучно доехали до Нижнего. Только нам ещё надо было пересечь реку Оку. На ней тоже был ледоход и плыть по ней было рискованнее, чем плыть вдоль берега. Благодаря тому, что волгари-лодочники были опытные (как их называли «мартышки»), наконец, мы пришвартовались к стрелке Оки, на ярмарочной стороне, туда, где была контора Булычёва в собственном каменном доме. Хозяин в тот же день уехал курьерским поездом, а меня отправили на другой день пассажирским. При посадке была невероятная давка, меня кое-как втиснули в вагон (вагоны в то время, как и паровозы, были маленькие, на рессорах, как у товарных вагонов), была теснота, можно было только сидеть и голову прислонить к чему-нибудь тоже нельзя, так как разболтает все мозги. Трясло сильно, но хуже того были толчки при остановках и отправлении или при уменьшении хода в пути. Трескотня буферов при метании вагонов одного на другой была очень сильна, потому что сцепления были не такие, как теперь (прицеплялись вагоны цепями). Составы состояли из восьми вагонов, от последнего вагона к свистку паровоза протянута верёвка на случай разрыва поезда или для внезапной остановки в пути следования. По случаю какой-нибудь неисправности с вагонами каждый проводник вагона или кондуктор был обязан дернуть за верёвку. Это был сигнал для остановки. В вагонах было угарно от печек и душно от тесноты. Умывальников не было, кипяток для чая брали в станционных буфетах и платили, смотря по величине чайника от 3,5 коп. и больше. Кипяток наливали из громадных самоваров, у них была давка и большая очередь, не всегда удавалось получить кипяток, или не хватало, или не поспевали взять его. Надоедали частые проверки билетов контролёрами, зайцев возили в каждом вагоне по несколько человек. Обер-кондуктор и контролёры делились между собой этим «безгрешным» доходом (ведь не от жалованья имели в столицах большие дома).

Из Нижнего поезда ходили только до Москвы, хотя билеты были до Петербурга. В Москве с Нижегородского вокзала пассажиров, ехавших в Петербург, перевозили за особую плату на Николаевский вокзал на передаточном поезде, куда он приходил уже после второго звонка до отправления поезда Москва-Петербург. Вагоны были переполнены пассажирами до отказа. Мне трудно было втиснуться в какой-нибудь вагон. Кое-как нашли вагон, в который меня всунули. Наконец, поезд прибыл в Петербург и остановился у дебаркадера под стеклянной крышей. Вышел я на перрон, меня ошеломила невиданная суматоха, пассажиры и носильщики спешили к выходу с вокзала наперегонки, бесцеремонно толкаясь. Я, как мелкая рыбёшка среди хищных больших рыб, метался во все стороны, чтобы меня не затоптали. Всюду было много жандармов в красных фуражках, которые, звеня шпорами, расшаркивались при отдании чести начальству. У подъезда вокзала было много полиции разного ранга. Пассажиры, штатские и военные, как из пасти чудовища, стремительно выбрасывались на площадь. На ней стояло много шикарных экипажей и скромных извозчичьих пролёток. Извозчики наперебой зазывали седоков с разными прибаутками: «Ваше Степенство, пожалуйте! Прокачу на американской шведке», и тому подобное.

Я нанял за 30 коп. извозчика, и он покатил меня по Невскому проспекту. Я сидел, как зачарованный невиданным зрелищем, – громадными четырёхэтажными домами с роскошными витринами в нижних этажах. Дома шли без всяких интервалов, плотно примыкали один к другому. По гладкой и прямой, как стрела, торцовой мостовой мчались навстречу по левой стороне роскошные экипажи, запряжённые дышлом разномастных красивых, рослых рысаков, покрытых цветными сетками поверх богатой сбруи. Перегоняли с шиком тихо двигающихся извозчиков, а также и нас, двигающихся по направлению к сияющей позолотой Адмиралтейской игле. Проехал я мимо громадного Исаакиевского собора и памятника Николаю «Палкину». Извозчик с площади повернул налево в Новоисаакиевскую улицу и остановился у дома № 14, в котором была квартира хозяина. Я расплатился с извозчиком и вошёл во двор, поднялся по чёрной лестнице (парадная дверь была с улицы), поднялся на верхний этаж (дом был двухэтажный), позвонил. Дверь открыл мне повар Елизарыч, потом пришёл приятель, лакей Зот и горничная Дуняша.

Хозяйские апартаменты были через лестничную площадку. Я разделся, умылся после бессонной ночи, затем меня повели представить хозяину. Он вышел в столовую, спросил меня: «Ну, доехал благополучно? Иди, повар тебя накормит, отоспись и сходи в баню». После завтрака я сладко уснул на заранее приготовленной мне железной кровати с матрацем, покрытом чистой простынкою, с мягкой подушкой и байковым одеялом. До этого я никогда ещё так не спал. Проспал я до обеда, после обеда сходил в баню и тотчас же приступил к исполнению своих обязанностей.