Письма заговорили…
(Переписка семьи Дравертов в фондах Кировского краеведческого музея)

Т.А. Дворецкая

В один прекрасный день, как писали в старину, в музее появилось несколько пожелтевших писем, написанных по-польски. Принес их один из вездесущих собирателей старины – коллекционеров. Долгое время письма хранили молчание, ревниво оберегая семейные тайны. Но вот приехала в Киров учительница польского языка Магдалена Лакута – и письма заговорили. Перед нами предстала почти полувековая (1868–1914) семейная хроника старинного вятского польского рода Дравертов, своеобразный роман в одиннадцати письмах.

Самое раннее из писем, датированное 1868 г., написано Николаем Каспревичем и адресовано Антонине Андреевне Сокольницкой¹. Николай Каспревич², участник восстания 1863 г., находился в Вятке в ссылке, в 1867 г. был освобождён и уехал в Варшаву. Оттуда он и пишет письмо своим вятским знакомым. Антонина Сокольницкая происходила из польского рода Токарских, обосновавшегося на Вятке еще в 1840 г. Токарские владели единственным в губернии фаянсовым заводом в Орлове. В Вятке на Никитской улице у них был собственный дом. В этом доме и жила Антонина Сокольницкая, вдова штабс-капитана, с четырьмя дочерьми. Об одной из них – 19-летней Виктории – и идёт речь в письме. Автор письма упрекает молодую девушку в непозволительном для «шляхетной польки» поступке – поездке с «московским купчиком» Блиновым на их (Блиновых) стекольный завод.

Кто же этот «московский купчик», о котором очень нелицеприятно отзывается Каспревич, и как оказалась знакомой с ним «шляхетна полька»?

Виктория Альбиновна Сокольницкая. Фото предположительно 1867–1871 гг.

Дело в том, что тетя этой польки – Анеля Андреевна Драверт (урождённая Токарская) вместе с семьей жила в доме Константина Яковлевича Блинова на Московской улице. В этом доме у любимой тетушки почти постоянно и жила племянница. Она рано осталась без отца, и дядя с тётушкой, как мы узнаем из одного письма, заменили ей родителей. К.Я. Блинов³, к тому времени пожилой человек (умрёт через два года), купец I гильдии, широко известен в Вятке. Он был в разное время городским головой, бургомистром, владел типографией и переплётной мастерской (знаменитые кожаные «блиновские» переплёты славились далеко за пределами Вятки и до сих пор являются предметом гордости библиофилов). В Кстининской волости у него стекольный завод, образцы изделий которого он любезно подарил Алабинскому музею. Это – уважаемый в городе человек, глава многочисленной семьи. Думается, что в письме идёт речь об одном из его старших сыновей – сверстников Виктории. Они участвовали в делах отца, выезжали ежегодно в Москву и на Нижегородскую ярмарку. Отсюда и выражение «московский купчик».

Фамилия Блиновых – единственная русская фамилия в письме. Все остальные – польские: Ревенские, Рытвинские, Людоховские, Цвирко, Литвинские, Антошевские, Родзевич («Советник»). Это семьи поляков-чиновников, бывавших в доме Сокольницких-Токарских. Кроме них здесь бывали и ссыльные – ксендзы А. Добросельский и З. Гржибовский, упомянутые в письме. Письмо Н. Каспревича интересно тем, что рисует круг общения ссыльных поляков в Вятке. Оно ещё раз подтверждает свидетельства современников об обособленности их от местного населения. Слова А.И. Герцена о поляках-эмигрантах, которые «взяли с собой свою родину и, не склоняя головы, гордо и угрюмо пронесли её по свету», в полной мере применимы и к вятским ссыльным полякам.
Как же сложилась судьба героини письма Виктории Сокольницкой? Избранником её суждено было стать отнюдь не Блинову и не Каспревичу.

Если мы откроем «Вятские губернские ведомости» за 1870 г., скрупулёзно фиксировавшие всех приезжавших в Вятку, то не раз встретим среди них слободского земского врача Здзислава Янчевского. В один из приездов он даже подарил Алабинскому музею зубы мамонта и серебряные монеты. Но не музей был целью его поездок. Ею была Виктория Сокольницкая. Вскоре состоялась их свадьба, и молодые уехали в Пермь, где было вакантное место врача в земской больнице.

Оттуда и приходят в Вятку летом 1871 г. два следующих письма. Их автор – З. Янчевский, а адресованы они любимой тётушке жены и её кузену – Анеле Андреевне и Адольфу Дравертам. Письмо к тётушке более почтительное: Янчевские с нетерпением ждут её приезда к ним в гости, готовят комнату и угощение. Письмо пишется на ночном дежурстве в больнице, и автор просит простить его почерк⁴.

Второе письмо – Адольфу Драверту – немного «хулиганское», ибо и адресат, и автор, по словам Янчевского, оба хулиганы «будь здоров какие». Янчевский рисует юмористическую сценку «прощания» с единственной в доме бутылкой портвейна, которую разрешила купить, и то только для гостей, его «любимая пани» за четыре месяца их пермской жизни. «Мы убрали ее в шкаф с моей одеждой: фраки, кители и другие предметы гардероба – ведь я, отягощенный болезнями души и сердца, старался часто одеваться и одновременно, как мне казалось, прикладывался по глоточку к горлышку бутылки, думая, что при сотворении мира люди не имели рюмок и пили, обходясь без них. К несчастью, в одно прекрасное утро, когда я допивал глоток, намереваясь потом наполнить бутылку обычным чаем, Вика позвала меня. Надо было немедленно ответить и одновременно проглотить, чтобы не выдать себя. От этого случился спазм в горле, я закашлялся и был пойман на месте преступления. Свидетелем оказалась бутылка, которую немилосердно перевернули вверх дном, и оттуда уже ничего не вылилось»⁵.

Обмолвка о болезнях души и сердца совсем не случайна. За нею – цепь печальных событий в жизни молодого доктора: арест после разгрома восстания, долгое следствие в Варшавской цитадели, где он не выдержал и дал подробные показания, ссылка в Глазов, назначение земским врачом и женитьба на дочери богатого глазовского купца А.Д. Поповой, совершённые без разрешения губернатора и потому вызвавшие его гнев и увольнение от должности; переезд в Слободской, смерть жены⁶.

Адольф Станиславович Драверт.
Фото 1870-х гг.

Письма З. Янчевского – это письма поразительно мужественного человека, ибо он умолчал о главной – смертельной – своей болезни. Он был болен чахоткой, и жить ему оставалось всего полгода, но ни слова, ни намека о болезни нет в его письмах. Наоборот, они полны юмора, тепла и любви.

Надгробие З. Янчевского на Егошихинском кладбище Перми сохранилось до сих пор.

Приглашая студента-медика Московского университета Адольфа Драверта в гости, Янчевский манил его возможностью попрактиковаться в пермской больнице. Пройдёт год, и выпускник университета Адольф Драверт получит назначение уездным земским врачом в Уржум. Оттуда полетит в родительский дом первое письмо юного врача. Это письмо не просто умного, образованного, но и литературно одарённого человека. Поэтому приведем его полностью.

«1-го сентября 1872 г. Уржум.

В понедельник в двенадцать часов ночи я стоял измученный, как пес, на уржумской земле. Ночь была спокойной и тихой, и только мой звонок давал знать, что в эту минуту не спали в Уржуме два человека. Во всем городе ни признака жизни – даже свет в окне, что всегда так приветливо встречает проезжающего в эту пору, нигде не был заметен. Весь Уржум спал!.. На постоялом дворе меня встретили две заспанные фигуры лакеев, впустили в комнату, выглядевшую при свете масляной лампы, насколько можно было разглядеть, чисто, опрятно и даже элегантно. Я хотел что-то спросить у лакея, который заносил мои вещи, но он, несмотря на то, что двигался, спал на ходу, и спал крепко, так как ничего не слышал и не понял; когда я повторил вопрос, вытаращил на меня глаза так, словно удивился, что я могу говорить. Утомлённый, хотя и недолгой дорогой, разгневанный на Уржум и на судьбу, забросившую меня туда, я лег, как был, на диван и крепко заснул.

Наутро в девять часов, одевшись во фрак, белый галстук, правда, без перчаток, потому что их не удалось купить – лавки были еще закрыты, отправился искать Садовеня (председателя уездной земской управы. – Т. Д.). Несмотря на то, что он находился в десяти шагах от меня, я искал его не меньше часа – так хорошо мне объясняли, где его искать. В доме его уже не застал и пошел в управу. Там мне сказали, что он был, но полчаса назад поехал к себе на завод, где и живет постоянно, а в управу приезжает только три раза в неделю. Я поехал на завод. В 14-ти верстах от города, под горкой, стоит небольшой пивоваренный завод, видно, что новый и благоустроенный. Вокруг него несколько деревенских изб, довольно больших и ухоженных. Дальше очень красивый, окруженный садом хозяйский дом с прудом. Услышав колокольчик, хозяин, наверно, догадался о моем приезде, так как встретил меня словами: «Вероятно, господин Драверт?». Когда я подтвердил правоту его догадки, он пригласил меня в гостиную. Небольшая комнатка, но неплохо меблированная и для деревни вполне парадная. Диванчик, несколько кресел, обитых голубой материей, цветы, зеркало, пара масляных картин и люстра составляли его обстановку. Две швейные машинки в углу у окна и лежащая рядом работа показывали, что хозяйки дома не любят напрасно терять время. В теплой дружелюбной беседе хозяин дома выразил радость по поводу моего приезда и сказал, что попросит меня побыть некоторое время в Уржуме, чтобы принять на себя обязанности Ивашкевича, который взял отпуск и ждет меня, чтобы сдать больницу. После возвращения Ивашкевича я должен буду ехать в Сернур. Садовень обещает, что у меня будет там хороший и большой дом, который сейчас ремонтируют, и все удобства, необходимые для тихой деревенской жизни. Говорит, что, наверное, мне будет скучно, но обещает ни в чем меня не стеснять. Свободных дней будет мне давать столько, сколько захочу, а как соскучусь, могу ехать в Уржум или Казань – он всегда готов меня отпустить. Потом сообщил мне грустное известие, что, исполняя обязанности земского врача, я еще должен буду часто бывать в суде, потому что там нет судебного врача из-за очень маленького оклада, но уверяет, что это продлится недолго, так как земство запланировало пожертвовать от себя 500 рублей на зарплату такому врачу, а учитывая, что правительство платит 200, то на 700 рублей наверняка найдется желающий, тем более, что с прогонов может получить несколько сотен. Больница в Уржуме сейчас ремонтируется и больных почти нет, но Садовень говорит, что в городе мне будет труднее, чем в деревне – неизвестно почему. Жилье в городе я должен был бы иметь от земства, но из-за ремонта больницы этого нет, и теперь я буду получать квартирные и жить в частном доме. Во вторник Садовень будет в городе, а в пятницу, скорее всего, я приму обязанности Ивашкевича. Когда я хотел попрощаться, чтобы вернуться домой, он пригласил меня на обед, сказав, что в деревне менее жесткие правила гостеприимства. После часа или сорока пяти минут нашей беседы пришла сама хозяйка. Женщина уже в годах, брюнетка, волосы подстрижены, глазки черные, бегающие, носик слегка курносый. После того, как нас друг другу представили, я подвинулся, чтобы она смогла сесть и присоединиться к нашему разговору. Женщина ничего себе, не скажу, чтобы была дьявольски красива, но и не отталкивала. Рассказала о своих поездках на курорт, немного об уржумской жизни, немного о некоторых особах из уржумского общества и села за работу, говоря, что должна закончить до поездки в Казань. После минуты работы она снова пришла к нам, немного поговорила, потом опять села за машинку и опять пришла к нам, не отходя уже от нас до самого обеда. Обед необычный, но очень хороший, из четырех блюд, наливка и саберн. Хозяйка была очень внимательна и обходительна за обедом. После обеда я посидел еще с полчаса и попрощался с моими меценатами. Провожая меня, хозяин просил не забывать его и навещать время от времени, а хозяйка приглашала к себе, если буду в Казани. Вернувшись домой около семи, я пошел купить бумагу и конверт. А после прилег немного отдохнуть, решив встать через час и написать письма, но, к сожалению, как лег и заснул, так и проснулся только сегодня в семь. Сегодня иду к Ивашкевичу, исправнику, Капаччио и, может быть, к другим.

На этом прощаюсь, целую руки мамы, папы и всех домашних.

Р.S. Извините, что пишу столько глупостей, но сейчас мне нечего делать. Прошу прислать стаканы и самовар, так как надо обзавестись хозяйством.

Адрес: на Проломной улице, номера Степанова»⁷.

Перед нами ещё очень молодой и очень «светский» человек – денди, хулиган, как называл его З. Янчевский. После столичного и губернского городов он очутился в захолустье, но и здесь не забывает светского этикета: визиты делает во фраке, заботится о перчатках и отмечает признаки элегантности во всём, будь то обстановка дома или его хозяйка. В нём много сил и ко всем превратностям судьбы он относится с юмором. Не будь этого, трудно было бы вынести все тяготы службы земского врача. Огромные участки, нехватка врачей, дополнительные нагрузки без всякой гарантированной оплаты, постоянные задержки жалованья из-за недоимок в земских сборах (нищее крестьянство отказывалось платить земский налог) – со всем этим вскоре пришлось столкнуться молодому врачу. Отпуск, столь щедро обещанный ему вначале, составил за девять лет службы всего три месяца⁸. Многие не выдерживали, уезжали. К чести Адольфа Драверта, он работал не за страх, а за совесть. Молодого доктора в Уржуме знали и любили. Он приводит в порядок Уржумскую больницу, вызвавшую восхищение врачебного инспектора В. О. Португалова⁹, открывает в ней родильное отделение, начинает её перестройку по проекту упомянутого им в письме архитектора Капаччио. А через семь лет в его холостяцком доме появится хозяйка – уже знакомая нам Виктория Янчевская-Драверт. И тут не обошлось без трудностей. Будущие супруги были двоюродными братом и сестрой. Пришлось просить разрешение папы Льва ХIII. Венчание состоялось 1 февраля 1879 г. в Казанском костеле¹⁰. 31 января 1881 г. у Дравертов родился сын Станислав, а 12 октября того же года Адольф Драверт умирает, заразившись тифом от своего пациента. Умирая, он более всего тревожился о судьбе сына, о его образовании. Уржумское земство решает застраховать ребенка, выплатив страховку ко времени его поступления в университет. Правда, и тут не обошлось без препятствий. Гласный Д. Милютин, к примеру, при определении суммы страховки не раз напоминал, что два года назад покойный получил премию в 500 рублей¹¹.

Станислав Адольфович Драверт. 1951 г.

Виктории Драверт пришлось очень трудно. Мизерная пенсия не могла обеспечить её и ребенка. Помогали родители мужа, в доме которых они жили. Станислав Драверт окончил Вятскую гимназию и с отличием – Казанский университет. Он продолжил дело отца – стал врачом. К нему обращено последнее по времени письмо в нашей коллекции. Это письмо матери «дорогому Стасику» от 24 декабря 1914 г.¹². В ту пору Станислав Драверт служил врачом на станции Опарино, где жил с женой и двумя дочками – Ирушкой и Манюсей, как называет их в письме бабушка. Всё письмо полно любви и заботы о единственном сыне: «Мыслями и сердцем я всегда с тобой». Она беспокоится, что его могут отправить на войну, что он легко одевается, а морозы доходят до 32 градусов, страстно желает повидать внучек: ей так не хватает щебетания дорогой Ирушки, а «Манюся, наверное, еще немного что говорит». «Скажи Ируше, что приеду поиграть с ней в куклы, а читать не могу из-за плохого зрения».

Станислав Адольфович Драверт прожил долгую и славную жизнь. В сталинские времена он не избежал репрессий, отбыл два года (1938–1940) в кировской тюрьме как «член польской антисоветской организации» (реабилитирован в 1956 г.). Работал в железнодорожной больнице, а затем много лет в Кировской областной больнице. Он один из основоположников вятской акушерско-гинекологической службы, в 1956 г. удостоен звания «Заслуженный врач России»¹³.
Письма семьи Дравертов раскрывают перед нами одну из интересных страниц вятской истории: жизнь польской диаспоры, довольно многочисленной на Вятке в ХIХ в. Эти люди, зачастую родившиеся на вятской земле и никогда не бывавшие в Польше, хранили в своём быту национальные обычаи, культуру, язык, религию. Вместе с тем, их жизнь и деятельность неразрывно переплелись с местным краем, в истории которого они оставили заметный след. Вторая родина не забыла их добрых дел.

Примечания

1. КОМК. № 18377/1 н. в.
2. Дворецкая Т. А. Участники польского восстания 1863–1864 годов в вятской ссылке.— Киров, 2002. С. 67.
3. ВГВ. 1862. № 38. С. 257; 1866. № 16. С. 99; ГАКО. Ф. 582. Оп. 52. Ед. хр. 277. Л. 347; ПКВГ на 1866–1867 гг.— Вятка, 1866. Отд. 1. С. 13, 18; Столетие Вятской губернии: В 2 т.— Вятка, 1880. Т. 1. С. 165–167; ЭЗВ.— Киров, 1996. Т. 6: Знатные люди. С. 49.
4. КОМК. № 17977/35 н. в.
5. КОМК. № 18377/2 н. в. Пер. Ю. Красненковой, М. Лакуты.
6. Дворецкая Т.А. Указ. соч. С. 170–171.
7. КОМК. № 18377/5 н. в. Пер. Ю. Красненковой, М. Лакуты.
8. КОМК. № 17977/5 н.в. Формулярный список о службе А.С. Драверта. 1881 г. Копия.
9. Протоколы заседаний I cъезда врачей Вятской губернии 1874 г.— Вятка, 1875. С. 19–20.
10. КОМК № 17977/3 н. в. Метрическая выпись о браке А. Драверта и В. Янчевской в Казанском римско-католическом костеле. 1881 г. Копия.
11. Дворецкая Т.А. Врачи-поляки на земской службе // Земское самоуправление: организация, деятельность, опыт: Материалы науч. конф., посвящ. 135-летию Вят. земства.— Киров, 2002. С. 115–116.
12. КОМК. № 18377/7 н. в.
13. ЭЗВ. Т. 6. С. 135; Дворецкая Т.А. «Виновным себя не признаю»: (Дело врача С.А. Драверта) // Из истории российских спецслужб: (По материалам Вят. края).— Киров, 2002. С. 44–47.