Версия для слабовидящихЯ. Трошин, врач и пушкинист, вятский уроженец
Д. Н. Черниговский
Имя Григория Яковлевича Трошина, крупного психиатра и литературоведа, родившегося 30 сентября 1874 г. в Вятской губернии1 и окончившего свои дни 13 марта 1938 г. в Праге, незаслуженно обойдено вниманием исследователей. Как нам кажется, это невнимание можно объяснить тем, что Трошин, вынужденно ставший политическим эмигрантом, в советское время был запретной фигурой для изучения. Лишь в 1997 г. в энциклопедии «Русское Зарубежье» была опубликована биографическая статья о нем2. М. Мирский, автор данной публикации, обстоятельно рассказал лишь о заслугах Трошина-медика, а между тем ему принадлежат интересные, но, к сожалению, еще малоизвестные работы об А. С. Пушкине и Н. В. Гоголе. Кроме того, в указанной статье опущен важный эпизод жизни Трошина в России в послереволюционный период. Настоящая работа и призвана ликвидировать перечисленные упущения в написанной Мирским краткой биографии замечательного учёного, вятского уроженца. Однако для того, чтобы выполнить эту задачу, необходимо вкратце рассказать о творческом пути Трошина.
В 1900 г. Трошин блестяще окончил медицинский факультет Казанского университета, получив специализацию в области психиатрии. В 1901 г. он поступил на службу в Петербургскую больницу для душевнобольных св. Николая Чудотворца и одновременно занялся научной работой под руководством выдающегося невролога и психиатра В. М. Бехтерева. В 1903 г. эта работа увенчалась защитой докторской диссертации «О сочетательных системах больших полушарий головного мозга». Несмотря на свой высокий научный статус, Трошин принял участие в русско-японской войне 1904–1905 гг. в качестве полкового врача. После окончания войны он был избран профессором Казанского университета. В начале 1910-х гг. Трошин вернулся в Петербург, где основал школу-лечебницу для детей с отставанием умственного развития. Результатом работы ученого в этом учебном заведении стала до сих пор не утратившая своего научного значения обширная монография «Сравнительная психология нормальных и ненормальных детей» (СПб., 1915), удостоенная академической премии им. К. Д. Ушинского.
После 1917 г. Трошин уехал в Казань, где возглавил психиатрическую клинику при университете. Мирский совершенно не освещает этот наиболее трагический период жизни ученого. Между тем об этом этапе биографии Трошина написал его друг и коллега Ф. Ф. Никишин: «Многоискушенный разум, твердый ум, правильная оценка массовых движений не позволили Гр. <игорию> Як.<овлевичу> заблуждаться в характере политических и социальных перемен, происшедших в России. Страшный голод, картины людоедства <…> вывели и Гр.<игория> Як.<овлевича> из присущего ему душевного равновесия. В конце 1921 г. в психиатрической клинике Казанского университета состоялась встреча Нового года, на которой присутствовало много сотрудников и учеников Гр.<игория> Як.<овлевича>. В полночь директор клиники проф. Трошин поднимается для произнесения тоста. Тост был краток, но выразителен – всего четыре слова: «Да будут они прокляты!» «Кто это они?» – заинтересовался один из молодых коммунистов, сидевший на противоположном конце стола. «Известно кто»,– отвечал спокойно и понятно для всех Гр.<игорий> Як.<овлевич>. И… очутился в казанской чрезвычайке. В том же году хоронили известного по всей России казанского окулиста проф. Адамюка. В надгробной речи Гр.<игорий> Як.<овлевич> сказал: «Спи спокойно, дорогой коллега, мы не позволим, чтобы с тебя сняли последний сюртук» (тогда это было очень распространено) и… очутился в чрезвычайке на Лубянке в Москве…»3. Эти мытарства Трошина в качестве политзаключённого закончились относительно благополучно: уже в 1922 г. вместе с группой учёных, среди которых были Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, А. А. Кизеветтер и др., он был выслан из Советской России.
Обосновавшись в Праге, Трошин и на чужбине не оставил своей научной и преподавательской деятельности. В качестве профессора он служил на кафедре судебной медицины и психиатрии Русского юридического факультета и на кафедре педологии Русского педагогического института им. Я. А. Коменского. Кроме того, Трошин активно занимался общественной деятельностью: долгое время был руководителем Союза русских врачей в Чехословакии, являлся членом редколлегии журнала «Русский врач в Чехословакии». В эмиграции Трошин опубликовал несколько весьма значительных работ по психиатрии, среди которых «Строение душевных болезней» (Прага, 1927), «Заболевания психической заразительности» (Прага, 1928), а также ряд исследований, посвящённых А. С. Пушкину. Обзор этих пушкиноведческих работ учёного нуждается в предыстории.
Интерес к изучению психологии художественного творчества появился у Трошина ещё до революции в связи с широким распространением так называемых патографий, то есть исследований состояния душевного здоровья уже умерших выдающихся деятелей литературы и искусства. Пожалуй, самой известной русской дореволюционной патографией была работа проф. В. Ф. Чижа «Болезнь Гоголя» (1904)4. Трошин в статье «Гений и здоровье Гоголя»5, полемизируя с тезисом Чижа о врождённом сумасшествии автора «Мёртвых душ», предложил не психиатрический, а психофизический подход к анализу поведения писателя. В результате Гоголь был признан Трошиным психически здоровым человеком, своеобразная физическая конституция которого обусловила странности его характера. Важно, что эта работа учёного пробудила его интерес к исследованию русской литературы с психологической точки зрения.
К углублённому изучению Пушкина в эмиграции Трошин пришел в связи с тем, что в преддверии празднования юбилея великого поэта он был избран руководителем Пушкинского семинара в Праге. Свои доклады, читавшиеся в этом семинаре, Трошин публиковал в эмигрантских изданиях. Рассмотрим наиболее интересные из этих работ.
В 1935 г. Трошин написал статью «Душевная болезнь в произведениях Пушкина», в которой он исследовал степень достоверности изображения великим поэтом душевных недугов. С точки зрения учёного, заслуга Пушкина заключается не только в том, что он необыкновенно реалистичен, рисуя психические заболевания своих персонажей, но и в том, что он в этом случае опирался только на собственную наблюдательность и интуицию, поскольку психиатрия его времени была ещё слишком несовершенна. Трошин утверждал, что шизофрения была симптоматически точно описана Пушкиным «за много лет до её появления на страницах психиатрии»6.
Написанная Трошиным в 1937 г. статья «Психастения и Пушкин», представляет собой опыт патографии. Эту публикацию отличает (например, от аналогичных советских работ 1920-х гг.) деликатное отношение к Пушкину, ощутимое и в характере диагноза, поставленного поэту: «Он был прекрасным примером нормальной навязчивости – этой цепкой энергетически напряжённой, сверлящей душевной работы, которая составляет естественную принадлежность великого человека». Полемизируя с Ч. Ломброзо и его последователями, Трошин заявляет: «На примере Пушкина мы ещё раз убеждаемся, что гений и патология по существу не связаны»7.
К юбилею великого поэта Трошин опубликовал монографию «Пушкин и психология творчества» (Прага, 1937), в которой предпринял попытку целостного изучения психологии пушкинского творческого процесса. Книга Трошина состоит из четырёх глав. В первой главе творческий процесс поэта рассматривается с помощью методики, разработанной экспериментальной психологией для изучения физической и интеллектуальной деятельности человека. Данный подход позволил Трошину систематизировать накопленные пушкинистами наблюдения и объяснить их с точки зрения психологии и физиологии. Вот содержание этой главы: § 1. «Постоянный труд» (рассмотренный в трёх его аспектах – «момент зарождения», «момент накопления», «момент обработки»); § 2. «Вдохновение»; § 3. «Специализация в пушкинском творчестве»; § 4. «Периодичность творчества». На наш взгляд, особую ценность представляет последний из перечисленных параграфов первой главы, где устанавливается суточная и сезонная периодичность пушкинского творческого процесса, а также характер колебаний творческой активности поэта в разные периоды его жизни. Так, Трошин указывает, что у Пушкина повышение работоспособности падало на утро – первую половину дня. Особенно продуктивны были его осени. Пушкин каждый год знал три подъёма: два небольших в январе и апреле и один большой, он начинался летом и достигал своего максимума в октябре, потом быстро снижался до падения в декабре. Самым плодотворным месяцем для Пушкина был октябрь, а самым ленивым – февраль.
Вторая глава «Содержание пушкинского творчества» рассматривает «главные темы» его поэзии: «любовь, юность, вино, поэзия, уединение и свобода, Россия, жизнь и смерть, Бог». Наиболее подробно Трошиным проанализирована тема любви. Несмотря на то, что эта тема в поэзии Пушкина уже в то время была сравнительно хорошо исследована, Трошину удалось внести свой вклад в её изучение. Например, он полагал, что стихотворение «Война» (1821) нужно рассматривать в ряду произведений, посвящённых М. Н. Раевской, ибо в нём поэт пытается «заглушить» неразделённую любовь к этой девушке «новыми впечатлениями»8. Кроме того, Трошин объяснил факт создания Пушкиным-женихом в 1830 г. трилогии, посвящённой «возлюбленной тени», не особыми представлениями о загробном мире, как М. О. Гершензон9, и не «фиктивными чувствами», как Д. Н. Овсянико-Куликовский
Третья глава книги – «Пушкинская форма», – анализирующая язык и стих Пушкина, не связана с общей темой книги; кроме того, она насквозь компилятивна, а местами просто некомпетентна. Эти недостатки данной главы были обстоятельно рассмотрены в благожелательной в целом рецензии на книгу Трошина, принадлежащей перу П. М. Бицилли, видного литературоведа и лингвиста, работавшего в эмиграции12.
Четвёртая глава – «Пушкинская философия творчества», – посвящена решению двух проблем – определению характера взглядов поэта на природу творчества и рассмотрению с психологической точки зрения так называемых «кризисов сомнения» у Пушкина. Первая часть главы, на наш взгляд, не слишком убедительна в силу недостаточной компетентности Трошина в области философии и теории литературы. В этом разделе книги учёный, используя методологию философа И. И. Лапшина, изложенную в его трудах «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг., 1922) и «Художественное творчество» (Пг., 1923), разбирает отношение Пушкина к различным теориям происхождения творчества и утверждает, что сам великий поэт принадлежал к числу художников так называемого рационального типа. Трошин сближает взгляды Пушкина на природу творчества с положением Канта о самодовлеющей ценности поэзии и с эстетической позицией Шиллера, которая заключалась в понимании поэзии как вымысла13.
Вторая часть главы нам представляется наиболее ценным разделом рассматриваемой книги и особенно значимым для изучения психологии пушкинской личности. Вопрос о жизненных и творческих кризисах Пушкина, до сих пор недостаточно изученный в пушкинистике, в значительной степени проясняется в результате обстоятельного и аргументированного исследования Трошина. Учёный выделяет четыре кризиса в жизни Пушкина – 1816, 1822, 1826 и 1828 гг. – и подвергает глубокому изучению как их признаки, так и причины их возникновения. Природа этих кризисов имеет общий для гениальных художников характер, и в этом смысле они, родня Пушкина с другими великими представителями мировой культуры – с Гёте, Карлейлем, Паскалем, Ренаном, Юмом, Л.Н. Толстым, – не представляют ничего специфически исключительного14. Изучение Трошиным пушкинских кризисов сомнения важно ещё и в том отношении, что вносит вклад в разрушение ложной идеи, согласно которой великий поэт представляется безудержным оптимистом, с раз и навсегда застывшим психическим складом. Книга Трошина убедительно показывает, насколько сложнее подобного представления была реальная личность Пушкина и его душевная жизнь. При этом Трошин всё-таки не склонен считать Пушкина представителем упадочнических настроений, болезненным ипохондриком. Окончательный вывод учёного относительно душевного здоровья поэта таков: «Пушкин… пережил все кризисы: и юношеский, и типичный, и поздний, последний даже в повторном виде… В общем итоге, Пушкин, несмотря на то, что его сомнения доходили иногда до жуткого предела, всегда побеждал их. Иначе и не могло быть. При всех своих срывах, в глубине он признавал первоначальную чистоту души, чистоту, которую нельзя окончательно замутить: она не уступает ни заблуждениям, ни злому началу, ни растлевающему влиянию среды. Светлая природа Пушкина была сильнее тёмной…»15.
Нужно отметить, что Трошин, исследуя психологию творчества Пушкина, вместе с тем внёс большой вклад в изучение психологии личности великого поэта. Личностная индивидуальность Пушкина (в отдельных её аспектах) в интерпретации Трошина показана в её противоречивости и неоднозначности.
Большим достоинством Трошина как пушкиниста-нефилолога является его очень уважительное и квалифицированное отношение к литературоведческой пушкиниане. Трошин широко использует как классические труды литературоведов-пушкинистов, так и новейшие работы специалистов-эмигрантов – А. Л. Бема, М. Л. Гофмана, А. В. Тырковой-Вильямс, В. А. Францева, В. Ф. Ходасевича и советских учёных – В. Я. Брюсова, В. В. Вересаева, М. О. Гершензона, Л. П. Гроссмана, Н. О. Лернера, Б. В. Томашевского и др.16
Все сказанное позволяет считать труд Трошина значительным для своего времени достижением в указанной области пушкиноведения.
Надо сказать, что книга Трошина привлекла к себе в Зарубежье сочувственное внимание. Высокую оценку она получила, например, от П. М. Бицилли17 и И. И. Лапшина18, которые увидели в Г. Я. Трошине оригинального и глубокого исследователя. Добавим к этому, что его работы и сейчас, спустя десятилетия, представляют собой живое, хотя и неоценённое ещё явление в пушкиноведении.
Смерть Трошина, замечательного учёного и педагога, старейшины русских врачей в Чехословакии, была воспринята эмигрантскими кругами и чешской интеллигенцией как невосполнимая утрата19.
Примечания
1. По данным энциклопедии «Русское Зарубежье: Золотая книга русской эмиграции» (М., 1997. С. 629), в Елабужском уезде, а по данным публикации в журнале «Русский врач в Чехословакии» (1938. № 4. С. 116), в г. Вятке. Далее в тексте сносок журнал «Русский врач в Чехословакии» обозначается так: РВЧ.
2. Мирский М. Трошин Григорий Яковлевич // Русское Зарубежье. С. 629–631.
3. РВЧ. 1938. № 4. С. 117.
4. См. современное переиздание: Чиж В. Ф. Болезнь Гоголя. – М., 2001.
5. Трошин Г. Я. Гений и здоровье Гоголя // Вопросы философии и психологии. – М., 1905. Кн. I (76). С. 37–85; Кн. II (77). С. 187–249; Кн. III (78). С. 241–383.
6. Статья «Душевная болезнь в произведениях Пушкина» была перепечатана в книге Трошина «Пушкин и психология творчества» (Прага, 1937) и цитируется здесь по этому изданию (см. с. 304).
7. РВЧ. 1937. № 6. С. 160.
8. Трошин Г. Я. Пушкин и психология творчества. – Прага, 1937. С. 102.
9. Гершензон М. О. Тень Пушкина // Гершензон М. О. Мудрость Пушкина. – Томск, 1997. С. 235–261.
10. Овсянико-Куликовский Д. Н. Собр. соч.: В 9 т. – М.; Пг., 1924. Т. 1. С. 44.
11. Трошин Г. Я. Указ. соч. С. 115.
12. Бицилли П. М. Проф. Г. Я. Трошин. «Пушкин и психология творчества» // Современные записки. – Париж, 1937. Кн. LXV. С. 437–438.
13. Трошин Г. Я. Пушкин и психология творчества. С. 263–278.
14. Там же. С 291.
15. Там же. С. 292.
16. Там же. С. 316–317.
17. Бицилли П. М. Указ. соч.
18. Лапшин И. И. Профессор Г. Я. Трошин, как психолог // РВЧ. 1938. № 4. С. 112–113. См. также ссылку на книгу Трошина в статье: Лапшин И. И. Трагическое в произведениях Пушкина (1937) // Заветы Пушкина. – М., 1997. С. 311.
19. См. некрологи: Вергун Д. Н. Гр. Як. Трошин как общественный деятель // РВЧ. 1938. № 4. С. 113–115; Лапшин И. И. Профессор Г. Я. Трошин как психолог // Там же. С. 112–113; Никишин Ф. Ф. Профессор Г. Я. Трошин как человек и учёный // Там же. С. 116–118; Собесский И. Памяти дорогого учителя // Там же. № 5. С 153–154.
