Версия для слабовидящихЗаметки не постороннего!
В. В. Червяков
Автор публикуемых воспоминаний – Вадим Васильевич Червяков (1940–2017) – учитель химии, один из представителей большой педагогической династии. В своей рукописи Вадим Васильевич подробнейшим образом рассказывает о профессиональной деятельности нескольких поколений педагогов Червяковых, останавливается на событиях своего детства и юности, описывает культурную жизнь города Кирова 1940-х – 1960-х годов. Мы приводим воспоминания в сокращении. В первой части в центре внимания автора судьба родителей – Василия Филимоновича и Анастасии Николаевны Червяковых.
Несколько лет назад на одном из телевизионных каналов показывали праздничное мероприятие, посвящённое чествованию педагогических династий г. Кирова и области из зала Кировского государственного педагогического университета. Назывались династии с общим стажем до 100 лет и более.
Мне стало как-то обидно, ведь общий педагогический стаж нашей семьи 212 лет. Причём шесть членов династии из восьми окончили в разное время различные факультеты КГПИ им. В. И. Ленина. Вот я и решил написать о нашей «семейной жизни» в педагогике. Свои воспоминания я назвал «Заметки не постороннего!», так как был свидетелем всех событий, которые происходили в это время в нашей семье, городе, стране.
***
Мой отец Василий Филимонович Червяков родился 18 марта 1909 года в глухом углу Вятской губернии – в деревне Романовы Орловского уезда. Даже в 1980-е годы добраться до неё в иные времена можно было только с помощью трактора, который постоянно дежурил на знаменитом волоке, простите, забыл название, хотя однажды и пришлось его «форсировать».
Когда мой папа был совсем маленький, его отец (мой дед) Филимон Максимович умер, и мать осталась одна с шестью детьми на руках. Кроме Василия в семье были старший брат Алексей и четыре сестры – Ольга, Вера, Любовь и Ульяна.
Мой отец был самым младшим. Васю в семье очень любили. Я совсем не помню бабушку, но в отношении к отцу сестёр Ольги и особенно Веры, которые часто бывали у нас, чувствовались нежность и любовь к брату.
Вася рос весёлым, любознательным и в 1917 году поступил в церковно-приходскую школу, которую окончил в 1921 году. Там он был на хорошем счету. Меня всегда поражало, когда он наизусть читал стихи, которые учил ещё в школе.
В 1919 году вернулся из Красной армии брат отца Алексей. Он подавал большие надежды как младший командир, и ему предлагали остаться в рядах РККА. Но он знал, что матери одной очень трудно, поэтому демобилизовался и взвалил на свои плечи работу по хозяйству и заботу о семье.
Василию тоже пришлось оказывать семье посильную помощь: до 1927 года он работал по найму – батрачил. Для Вятской губернии это было обычным явлением. Это время отец не любил вспоминать из-за грубости, нечестности и жестокости нанимателей.
Но природный ум, относительная грамотность юноши обратили на себя внимание, и его направили на учёбу. С конца 1927 по март 1928 года он учится на курсах мастеров-маслоделов Вятского губернского маслозавода в селе Истобенск Халтуринского уезда. В документах, полученных по окончании курсов и после начала трудовой деятельности, записано, что к учёбе и работе он относился добросовестно, кроме того отмечено, что качество вырабатываемого сливочного масла за период его работы значительно улучшилось.
В сентябре 1929 года по решению районных властей его как грамотного, уважаемого человека назначают заведующим избой-читальней («красным избачом») в селе Юрьево Котельничского района Кировской области. Много сил, души и времени он отдавал этой работе и, видимо, трудился хорошо. За успехи он был премирован путёвкой на учёбу в Вятский рабочий факультет*1, на котором учился до лета 1932 года. Затем Василий успешно сдал экзамены и поступил на первый курс Вятского педагогического института. Но проучился всего два месяца, так как был призван на срочную службу в ряды РККА.
Отец становится курсантом полковой школы 10-го полка пограничной охраны и войск ОГПУ в городе Ташкенте. Во время одной из ночных операций он сильно простыл, заболел плевритом, и в мае 1933 года по состоянию здоровья рядовой Червяков был комиссован из армии. Он возвратился в родную деревню и почти полгода после увольнения лечился.
С сентября 1933 года отец снова на работе. Не имея специального педагогического образования, он преподаёт историю в Юрьянской школе колхозной молодёжи, а через год становится директором этой школы, а ещё через год – завучем и учителем географии Котельничской железнодорожной средней школы.
За годы учительства на селе отцу многократно приходилось бывать в разных деревнях, в разных семьях. Однажды он попросился переночевать в какой-то избе. Там была всего одна кровать, на которой спал старый хозяин, остальные размещались на полу, на лавках, на полатях, на печке. Отец попросил, чтобы ему тоже где-нибудь на полу постелили. Но глава семьи, кряхтя, слез с кровати, приказал постелить чистое бельё и сказал: «Тебе нельзя по званию на полу, ведь ты учитель, тебе – лучшее место».
В 1936 году отец стал студентом исторического факультета КГПИ им. В. И. Ленина. Он продолжал активную общественно-полезную работу. Сначала был членом институтского комитета комсомола, затем первым секретарём институтского комитета и одновременно являлся членом Молотовского районного комитета ВЛКСМ. В 1938 году Василий Червяков вступил в ряды ВКП(б).
Наверное, где-то в 1938 году отец обратил внимание на маму. В то время она тоже была студенткой исторического факультета КГПИ.
Анастасия Николаевна Червякова.
1930-е годы
Василий Филимонович Червяков.
1948 год
Анастасия Николаевна, Василий Филимонович и Вадим. 1940-е годы
Моя мама Анастасия Николаевна Червякова (Манина) родилась 31 декабря 1911 года в деревне Манины Котельничского уезда (в настоящее время это территория Свечинского района Кировской области). О деревенской жизни мамы я знаю довольно мало, главной фигурой в нашей семье был отец, да и документы о работе отца в молодости сохранились, а мамины нет. Помню, перед её выходом на пенсию она собирала разные пожелтевшие листки (по прошлым работам) с подписями и печатями. Даже одно название запомнил: артель «Надка». Но потом я этих документов нигде найти не мог. В трудовой книжке мамы отмечено: общий стаж до поступления на работу в ШРМ № 11 – 3,5 года.
Отца своего мама почти не помнила, а когда была подростком, трагически погибла её мать, потом умерла и сестра Мария, которую все очень любили, осталось их две сестры – Елена и Анастасия. Елена была намного старше, имела свою семью, но взяла сестрёнку под опеку. Мама была активной девушкой, любила спорт, хорошо работала, и в 1934 году её премировали путёвкой на рабфак в г. Вятку.
Таким образом, через рабфак прошли оба моих родителя. Он находился на улице Урицкого. В настоящее время это один из корпусов Кировской сельскохозяйственной академии (Вятская государственная сельскохозяйственная академия. – Прим. ред.), здесь располагаются кафедры и учебные аудитории инженерного факультета.
Когда мама вспоминала об учёбе на рабфаке, первое, о чём она говорила, – это о постоянном чувстве голода. Рассказывала, как радовалась, когда в Киров по делам райпотребсоюза приезжал муж её сестры Елены и привозил мешочек сухарей, или сушёных грибов, или какой-нибудь крупы.
После окончания рабфака маму зачислили на исторический факультет педагогического института. Сказать, что учёба давалась ей легко, нельзя. Сказывался всё-таки недостаток общего образования, но совмещая учёбу с общественной работой, с занятиями спортом, она успешно переходила с курса на курс. Мама хорошо бегала на лыжах, очень хорошо стреляла, прыгала с парашютом. Не знаю, за это или за всё вместе, профком института премировал её в 1936 году бесплатной путёвкой в Крым, в Симеиз. В нашем семейном архиве хранятся две фотографии: первая 1936 года – мать, купающаяся в море, и вторая 1938 года – отец на берегу моря в Гурзуфе (тоже по бесплатной путёвке).
В это время вокруг отца крутилось много записных красавиц. Внешность мамы не была заметной, хотя на институтских фотографиях ей не откажешь в некотором шарме и миловидности. Что именно привлекло отца в маме, не знаю, но 5 августа 1939 года они поженились. После окончания института папу пригласили работать ассистентом на кафедру истории СССР КГПИ, а маму взяли на работу в библиотечный техникум.
Но поработать в Кирове удалось не долго: в сентябре 1939 года отца по партийной мобилизации призвали в РККА, и он уехал в Свердловск в политуправление Уральского военного округа (УрВО), а маму он отвёз в деревню Буторинскую Новотроицкого сельсовета Шабалинского района. В Буторинской жила её сестра Елена с семьёй. 25 июля 1940 года в Новотроицком роддоме я и родился. Но через 10 дней меня перевезли в Свердловск, где я был зарегистрирован как свердловчанин.
Два месяца отец учится на курсах политического состава при политуправлении УрВО, а с декабря 1939 года становится лектором политуправления.
Всё было, как в офицерских семьях. Но с началом войны всё изменилось. И хотя Свердловск был в глубоком тылу, её суровое дыхание чувствовалось во всём. Отец, как и все советские люди, рвался на фронт, на передовую, но его оставили в тылу заместителем начальника отдела пропаганды и агитации. Здесь он активно участвовал в подборе, подготовке и формировании воинских соединений УрВО, отправляющихся на фронт. В январе 1943 года его направили на Высшие курсы политического состава Советской армии, а затем он становится слушателем офицерского резерва Главного политического управления Советской армии в Москве.
Наконец, после многократных докладных и просьб в июне 1944 года Василий Червяков был направлен на службу в действующую армию начальником политотдела 14-й гвардейской воздушно-десантной бригады, потом он становится заместителем командира полка и секретарём партийной комиссии.
Я, к сожалению, почти не помню День Победы, хотя мне было почти пять лет, но зато хорошо запомнил, как на площадке трамвая, идущего по ул. Красноармейской города Свердловска, стоял отец и махал нам с мамой рукой, уходя на войну. А мне ведь тогда не было и трёх лет.
Зимой 1944 года отец вызвал нас в г. Киржач, где он готовил воздушно-десантную бригаду к боевым действиям. И вот через военную страну мы с мамой и поехали. Медленный поезд, дымный вагон. Пересадки в Орехово-Зуево и Туле. В Туле на вокзале запомнился большущий стол, на котором уложили спать детей.
В Киржаче мы жили в небольшом деревянном домике. Запомнился вкус и запах необыкновенных «киржаческих макарон с сарделькой», которые отец приносил нам из офицерской столовой.
И ещё одно детское воспоминание. Тоже Киржач. Каждое утро, провожая папу на службу, я спрашивал: «А ты сегодня вернёшься?» Потому что во время учебных прыжков с парашютом рядом с белыми куполами иногда вдруг пролетала чёрная точка – у кого-то этот купол парашюта не раскрылся...
С декабря 1944 года гвардии майор Василий Филимонович Червяков служил в составе 331-й стрелковой дивизии 9-й стрелковой армии. Принимал участие в составах 2-го и 3-го Украинского фронтов, освобождал Украину и Белоруссию, Венгрию, Австрию и Чехословакию. Мы бережно храним визитную карточку старосты чешской деревни Чалова, на которой по-чешски и по-русски написано: «От всех чешских людей нашей деревни спасибо за освобождение. Май 1945 г.», – и подпись старосты.
В мае 1945 года на территории Чехословакии вместе с разведгруппой полка отец участвовал в пленении 10-тысячной дивизии СС генерала фон Власоффа, за что был представлен к ордену Боевого Красного Знамени*2.
После ухода отца в действующую армию жили мы трудно. Мама стала работать надомницей, вязала варежки, а я помогал ей мотать клубки и всё жаловался, почему мне не дают соответствующую продуктовую карточку. Вспоминаю, что у нас был участок под огород на станции Свердловск-Сортировочный. Не помню, как туда добирались, но долго. Мать устраивала мне гамак между двух деревьев на меже, и я в основном спал. По-моему, в 1944 году у нас выросла очень крупная, вкусная синеватая репа размером с хорошее блюдце. И вот как-то раз мы припозднились с возвращением, с вокзала пришлось идти пешком. Мама несла меня на руках и ещё тащила гамак и мешок репы. Помню, как какой-то военный взял меня на руки и донёс до самой нашей улицы. Насколько же вкусна была эта репа!
Отца мы увидели только 30 декабря 1945 года, он оставался служить в оккупационных войсках в Австрии. С фронта он вернулся уже гвардии подполковником и продолжил службу в Свердловске в политуправлении УрВО.
После возвращения отца с фронта мне пошили настоящую военную форму. Возможно оттого, что я долго обижался, что папа не взял меня к себе сыном полка (такое было время, такими были наши герои). Мне сшили китель, брюки галифе, шинель, фуражку, яловые сапоги, и я щеголял перед сверстниками. Наш военный городок находился в Свердловске по адресу: Куйбышева, 48. Рядом был детский парк им. Павлика Морозова, а через дорогу от него – так называемый полк: войсковая часть со стрельбищем, складами, жилыми помещениями и т. д. Наши дворовые огольцы проникали на территорию полка и на стрельбище, выковыривали свинец из мишеней, подбирали холостые патроны, потом свинец переплавляли и делали грузила для рыбной ловли и свинчатки для «жестки» – была такая игра. Но самой любимой игрой у нас были казаки-разбойники, причём атаманом у нас была девятилетняя девчонка, которой все подчинялись беспрекословно.
Летом 1946 года по путёвке мы поехали в санаторий в посёлок Чебаркуль. В 1948 году ездили в Сочи. Отец отдыхал в санатории РККА им. К. Е. Ворошилова, а мы с мамой жили на частной квартире. Папа купил нам курсовки*3.
Семья Червяковых на море. Сочи. 1948 год
Тем временем служба отца продолжалась. В то время он активно сотрудничал с окружной газетой «Уральский боец», где часто печатались его статьи. Например, одна из них называлась «Сталинская наука побеждать».
В 1948 году командующим УрВО назначают Маршала Советского Союза, четырежды Героя СССР Г. К. Жукова, находящегося в опале. Гвардии подполковник В. Ф. Червяков вошёл в его лекторскую группу, принимал участие в подготовке некоторых материалов для его выступлений. Отец очень часто засиживался за полночь, слышно было, как скрипит в тишине его перо. Это называлось: «У папы опять писанина». В это же время он начал готовиться к поступлению в адъюнктуру, изучал немецкий.
Всё шло хорошо, и ничего не предвещало горя. Но, как говорится: «Не жди горя, оно само тебя найдёт».
Весной 1949 года гвардии подполковник В. Ф. Червяков переводится в Читу в Забайкальский Военный округ на должность начальника отдела пропаганды и агитации и заместителя начальника политуправления Забайкальского военного округа. Должность генеральская, в течение полугода обещают полковничьи погоны... И вот мы едем в Читу в международном вагоне поезда-экспресса. Мне не взяли в поезд детских книжек, и за время пути я прочитал «Педагогическую поэму» Макаренко, которую взяла с собой мама.
Приехали в Читу, начали осваиваться. Постепенно я находил новых друзей. 25 июля 1949 года мне исполнилось девять лет, и именно в этот день я смотрел в Читинском Доме офицеров (это было красивейшее здание Читы в отличном парке) гастрольный спектакль Иркутского театра музыкальной комедии оперетту Фримля и Стотгарта «Роз-Мари». В Свердловскую оперетту родители начали меня водить с пяти лет, в оперу – с шести. Своей любовью к музыке и театру, особенно театру музыкальному, я обязан папе. Он даже сводил меня на прослушивание в музыкальную школу. Взяли, хотя, по-моему, особыми музыкальными способностями я не обладал. Но отец привёз с фронта чудесный аккордеон знаменитой итальянской фирмы «Антонио Сопрано». Так вот, скорее всего, именно из-за него меня и приняли.
Но уже где-то в июле-августе грянула беда. Однажды, придя домой, я увидел абсолютно пьяного отца. Это был первый и единственный раз в жизни. Причину от меня старались скрыть. Лето я провёл в санатории для детей военнослужащих пос. Атамановка и не видел всех изменений, которые происходили в жизни семьи. Но вот наступило 1-е сентября, я пошёл в 3-й класс. Я только начал изучать французский язык, когда мне сказали, что из Читы мы уезжаем в Кировскую область к маминой сестре.
Обратный путь ничего общего не имел с приездом. Вместо международного вагона – прокуренный общий, вместо вагона-ресторана с супом и лапшой – перекусы за вагонным столиком... Сколько ехали – не помню, но уже по снегу приехали на станцию Шабалино, где нас встретил дядя Пимен Глушков, один из зачинателей кооперативного движения в Кировской области, муж маминой сестры Елены. Мы погрузились в сани, устланные мягким сеном, закрылись тулупами и по белому чистому снежку поехали в деревню Буторинская Новотроицкого района.
Через день отец уехал в Киров устраиваться на работу, а мы остались в деревне. Я пошёл в Буторинскую школу, где изучать пришлось немецкий язык.
В Буторинской из разговоров отца с дядей Пименом я кое-что узнал о причинах нашего отъезда из Читы. В 1949 году началась очередная волна сталинских чисток, и отец попал под неё. Потом я узнал об этом более подробно от него самого. Не успел подполковник Червяков обосноваться в Чите, как его настиг донос. Суть вот в чём. На проводах в Читу, на новое место службы, он в кругу самых близких друзей рассказал анекдот: «Почему Сталин бежал из северной ссылки? – Потому, что там фруктов не было»*4. Этого было достаточно, чтобы отца исключили из партии. Уже в 1990-е годы мужу моей сестры друзья из ФСБ показали личное дело отца, где первая резолюция была «Расстрелять». Но её зачеркнули и написали: «Учитывая батрацко-крестьянское происхождение, расстрел заменить исключением из партии и запретом занимать полит[ические] должности в армии». Отцу предложили остаться в интендантстве с присвоением полковничьего звания, но он отказался. Для человека, настолько преданного партии, всему Советскому строю, это был тяжелейший удар. Уже, по-моему, в конце 1950-х я спросил отца: «А где твой наградной Вальтер?» И услышал ответ: «Я его утопил, потому что не мог тогда за себя ручаться».
В декабре 1949 года мы приехали в Киров. Отец снял комнату в двухэтажном доме на ул. К. Либкнехта, недалеко от клуба КОР (клуб им. Октябрьской революции. – Прим. ред.). Я пошёл в железнодорожную школу № 20, где стал изучать уже английский язык. Как видите, в 3-м классе в возрасте 9 лет у меня была возможность стать полиглотом (шучу).
***
В раннем детстве я был довольно болезненным. Чего ко мне только не привязывалось: и корь, и коклюш, и всякие простуды. И всегда, сколько могу помнить, у моей кровати была мама, которая мерила температуру, меняла компрессы, давала пить. Года в три я болел корью, а корь, как тогда говорили, боится красного света. И вот при этом красном свете (лампа была выкрашена красной краской) мама читала мне «Детей капитана Гранта».
По роду своей деятельности папа даже в мирное время постоянно был в командировках в разных городах округа, приезжал дня на 2–3 и опять в командировку. И я только сейчас начинаю осознавать, что всю жизнь мама была рядом со мной, оберегала, дарила свою любовь. Поздно приходит это осознание, очень жаль. Я считаю, что и моему отцу крупно повезло, что он выбрал именно её. Мать была однолюбом и всю жизнь, всю любовь, все силы она посвятила ему – своему Ваську. Особенно внимательна и терпелива она была в ту пору, когда отец подвергся репрессиям.
Пока отец был без работы, мама устроилась в Ждановский роно, заведующий Николай Парфёнович Долгих взял её преподавателем на курсы ликбеза*5. В ноябре 1950 года мама начала работать в ШРМ № 11.
В 1951 году родители купили четверть дома по адресу: улица Перронная, 31. Вот тогда я и узнал, что деньги для этого выручили ещё в Чите от продажи моего уникального аккордеона. Так и закончилось моё музыкальное образование, даже не начавшись.
С особой любовью в нашей семье вспоминали именно это время, когда за столом в комнате на Перронной вся семья готовилась к урокам. В простенке между окон висела карта мира, и отец каждый день требовал от меня запоминать название и положение 3–5 географических объектов: страны, столицы, реки, озера и т. д.
Район, где находился наш дом, назывался Постройка (ударение на первый слог). Там селились железнодорожники, поэтому названия улиц и магазинов были весьма специфичными. Улицы назывались Паровозная, Станционная, Почтовая, Угольная, 4 Кондукторских переулка, Перронная, но главной была Гороховская. Она проходила в глубине между современными улицами Комсомольской (тогда Угольной) и Красина. А магазины назывались «У проводников», «У вагонников», «У паровозников», «Бобры», «Чижик» – это двухэтажный магазин с башенкой на Привокзальной площади.
ШРМ № 11, где работала мама, находилась тогда в здании средней школы № 10 по ул. Профсоюзной (в наше время школа № 10 г. Кирова располагается на ул. Р. Люксембург). Директором был Яков Фёдорович Дятлов, завучем – Михаил Миронович Саравайский.
Школа работала в две смены: утром с 8 часов и вечером, точно не помню, с 18 или с 19 часов. Вечерняя смена заканчивалась около 11 ночи. Представляете, как было добираться с Профсоюзной к нам на Постройку через весь ночной город пешком? Но время было такое – не до жалоб.
Мама уходила рано, да и отец тоже, я ещё спал, если учился во 2-ю смену. Когда она приходила на обед, я уже уходил в школу. Возвращаясь из школы, я её опять не заставал, она уходила на вечернюю смену, а когда приходила, была уже поздняя ночь. Позже, классе в 7–8-м, я начал встречать её на вокзале, иногда вместе с отцом. Тогда уже автобусы ходили до вокзала.
Хочется отметить, что с самого начала своей работы и до самых последних уроков мама очень тщательно готовилась к ним, составляя абсолютно полные конспекты. Была очень пунктуальной, не позволяла себе ни минуты опоздания, следила за периодикой, за методической литературой.
А ведь мама успевала и ещё всю работу по дому делать. Обычно между сменами она успевала приготовить еду на ужин и на следующее утро, благо у нас была русская печка с подтопком, и еда в русской печи долго не остывала.
В нашем архиве есть фотография мамы с ученицей, голова которой повязана платочком. Я не помню фамилию этой женщины. Но знаю, что она лежала в инфекционной больнице, тяжело болела, а так как родных у неё не было, то посещала её только классный руководитель Анастасия Николаевна Червякова. Мама говорила, что та была благодарна ей как собственной матери, которую она рано потеряла.
Анастасия Николаевна с ученицей. 1955 год
Мама проработала в ШРМ № 11 до выхода на пенсию в 1966 году, но потом ещё в течение нескольких лет её приглашали вести почасовые занятия по истории в ШРМ № 11 и ШРМ № 5.
Свою педагогическую деятельность я начал тоже в школе рабочей молодёжи.
В 1961 году я заканчивал КГПИ им. В. И. Ленина, но нам не дали полноценно провести каникулы и 1 августа вызвали на учёбу. За три месяца нам прочитали всю теоретическую программу, провели практические работы, экскурсии, в том числе и недельную по химическим предприятиям Перми и Березников (мы были первыми, кто учился по специальности «Физика и химия» на физмате).
С 8 ноября 1961 года мы вышли на стажёрскую практику. Я начал работать в ШРМ № 15, которая находилась на Кировском ДОКе, почти на берегу Вятки, в Вересниках. Одна из моих однокурсниц однажды сказала: «В ШРМ люди приходят по зову сердца и кармана». Да, в то время это было действительно так. Взрослые, работающие люди понимали, что для дальнейшего роста по работе и жизненных успехов им нужны знания, и они вполне осознанно и с желанием шли их получать.
Директором ШРМ № 15 был Владислав Трофимович Фадеев, бывший офицер, десантник. Всегда подтянут, всегда выбрит, всегда благожелателен и приветлив. Я был в коллективе самым молодым – мне был всего 21 год.
Не обошлось и без казусов. Однажды я сделал замечание, довольно резкое, мужчине, который на уроке в вечернюю смену спал. За это, помню, очень учтиво, но безапелляционно со мной поговорил Владислав Трофимович: «Вадим Васильевич, Вы молодой человек и молодой учитель, Вы ещё не нюхали пороха в жизни, поэтому, прежде чем делать замечание ученику, подумайте. Вот Вы сегодня резко поговорили с учеником. А какова температура воздуха сегодня, Вы знаете? Не задумывались? А этот мужчина целую смену провёл на морозе на древесном комбинате. Поэтому его в тепле и разморило. Мы в таких случаях относимся с пониманием к нашим ученикам». Это было первое административное внушение мне. Но, как видите, запомнил я его на всю жизнь.
Моя школа тоже работала в две смены, причём, в первую смену учащихся было значительно меньше, и иногда в классах было очень холодно. Помню, как я урок физики вёл с одной ученицей Надей Сапожниковой, которая сидела за партой в зимнем пальто и перчатках. Кабинет физики школы был довольно хорошо оснащён, и директор не жалел денег на дальнейшее его пополнение. Помню, как на практических занятиях по астрономии мои ученики (небо было пасмурное) в телескоп рассматривали нити накаливания на самых верхних лампах Кировской телевышки.
Вечерняя смена заканчивалась в 11 часов ночи. Автобусы тогда ходили только по кольцу Вересников, а преподаватели жили в центре города. И вот ночью все, у кого были последние уроки, шли к железной дороге, а затем по ул. Горбачёва выходили на ул. Ленина, там хоть было светло. И ещё одна деталь. Весной был очень сильный разлив. Ночью после работы приходилось идти по наплывным мосткам. Ну, ладно, я молодой, директор – бывший десантник, Пётр Филиппович Злобин тоже как-то выбирался. А вот каково было нашим дамам? Простите, но иногда по этим обледенелым и повернувшимся боком мосткам приходилось и на карачках ползти.
Среди учащихся были ученики, которые приходили не только за оценками, им были нужны знания по работе, по специальности. Я запомнил двух таких. Один – фотограф, осенённый идеей создать новый особый фотообъектив. Вот вечером, после уроков мы сидели с ним, чертили ход лучей в линзах, искали фокус, отбрасывали ненужное; на следующий вечер всё повторялось. Второй – Цепелев-младший (по-моему, Алексей), их было два брата, со старшим я потом неоднократно встречался, а младший давал мне «прикурить» своими радиозаморочками. Он решил сделать суперрадиоприёмник. Так как вся радиотехника тогда была ламповой, то размер он имел почти как письменный стол. Вечерами он приносил радиосхемы и просил помочь. Хотя я по специальности физик и химик, душа моя всегда лежала к химии, а радиотехникой я вообще не интересовался... Но ведь не скажешь ему этого, он ко мне как к учителю обращался. Ссылаясь на позднее время, я брал у него схемы, на следующий день шёл в институт на кафедру радиотехники к Б. К. Инькову и уже сам просил помощи, а потом, разобравшись, разъяснял своему ученику.
На второй год моей работы в ШРМ № 15, я получил распределение в школу № 22, но Владислав Трофимович упросил, чтобы меня оставили в ШРМ по совместительству. Моим лаборантом в 1962/1963 учебном году был Аркадий Михайлович Слободчиков, тоже физико-химик, но второго набора, впоследствии он стал ректором КГПИ. Мы частенько с ним встречались и всегда с любовью и уважением вспоминали нашего первого директора Владислава Трофимовича Фадеева.
И ещё одна особенность моей работы в ШРМ того времени. Филиалом ШРМ № 15 была школа для заключённых при пересыльной тюрьме на ул. Нагорной (в настоящее время – СИЗО-2 УФСИН России по Кировской области). Два года я ходил туда по вечерам два раза в неделю. Наполняемость классов была приличной. Сначала, конечно, было как-то не по себе, но потом привык.
Именно тогда вышла повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича», где описывались постоянные шмоны в тюрьмах, оставление колонн с заключёнными на морозе. За два года работы мне приходилось наблюдать возвращение заключённых с работ за пределами зоны, но я не видел ни одного шмона, ни одной задержки при перекличках, ни свор кидающихся на заключённых злых овчарок.
Следующий этап моей работы в ШРМ как раз связан с теми учениками, что приходили учиться «по зову сердца и кармана».
В конце 70-х годов мне снова пришлось встретиться со школой рабочей молодёжи в исправительном заведении. По совместительству я работал в областной заочной школе, а её филиал находился в СИЗО-1 по МОПРа, 1. В течение трёх лет я преподавал там химию и физику. В отличие от пересылки на Нагорной здесь не было специального помещения для школы, не было оборудования, просто в двух помещениях поставили столы и стулья, повесили учебные доски – вот вам и классы. Но иногда в них было очень холодно, и занятия приходилось проводить прямо в камере (на 20 человек) за обеденным столом. Обучалась в основном хозобслуга: повара, раздатчики пищи, уборщики и прочие, то есть заключённые, имеющие небольшие сроки и не по особо тяжким статьям. Учащиеся были совершенно разные по подготовке, но довольно сильные стимулом. Хорошая успеваемость, переход из класса в класс учитывались при назначении УДО (условно-досрочного освобождения). Занятия проводились по расписанию, но иногда, придя в класс, можно было услышать: «Начальник, извини, но, сегодня учиться не будем, давай “за жизнь” поговорим». Спорить было бесполезно, и мы долго говорили «за жизнь». Они расспрашивали о жизни в городе, о ценах в магазинах, рассказывали о себе. Среди заключённых была своя рок-группа Freedom for five – «Свободу пятерым», они расспрашивали о музыкальной жизни города.
Несколько раз с лекциями и беседами мне приходилось выступать и в общей камере на 110 человек. Довольно мрачное и большое помещение, койки в два яруса, в углу «параша», где-то посредине учительский стол, и я, сидящий за ним и рассказывающий о достижениях современной науки, о науке и религии, о подвигах молодёжи во время Великой Отечественной войны. В этой же камере иногда устанавливали кинопередвижку и показывали кино.
Запомнилась очень серьёзная пропускная система. Причём, если прибывал этап, приходилось долго ждать, пока всех не примут и не разведут по камерам.
В начале 80-х годов пришлось вновь поработать в нормальной (не тюремной) школе рабочей молодёжи № 1. Эта школа располагалась на текстильном комбинате, где было специально оборудованное помещение, оснащённые кабинеты.
1980-е годы – новое время по сравнению с 1960-ми и 1970-ми, новые требования и новые ученики. Негласного принципа: «По зову сердца и кармана» нет и в помине. Правительству необходимо государство с населением, поголовно имеющим среднее образование, поэтому в школах рабочей молодёжи того времени и контингент был соответствующий. Классный руководитель поставлен перед фактом: «Принял 1 сентября 25 человек, к 15–20 июня (если класс выпускной) – выпусти с аттестатами о среднем образовании тоже 25 человек». Никого не интересовало, что человек мог уехать, заболеть, не говоря уже о том, что мог просто бросить школу. Вот всеми правдами и неправдами давали план как на производстве. Общий уровень знаний учащихся тоже был ниже. Приведу такой пример. Ю. В. Жуковина рассказывала в учительской: «Говорю ученикам о манифесте коммунистической партии, о Карле Марксе, Фридрихе Энгельсе, вдруг вопрос из класса: – А почему, например, в учебнике написано “Владимир Ильич Ленин”, а здесь вот, просто “Карл Маркс” без отчества? Я в замешательстве, говорю, что на Западе, в Европе вообще не принято называть отчество. А в ответ: – Да... А они что, не русские что ли?» Или в девятом классе на уроке литературы по творчеству Фонвизина. Стоит ученица у доски, мнётся, не знает, что сказать. «Ну, назови самое известное произведение Фонвизина. Подсказка: “Недоросль”. Ответ: А... “Водоросли”». И это не самые «умные» ответы.
А в общем и целом, работа в ШРМ № 15 и № 1 очень много дала мне в смысле познания психологии и жизненных принципов учащихся, у некоторых я многому научился, и особенно запомнилась добросердечная, ободряющая атмосфера, царившая тогда в этих коллективах.
***
Начал я эти заметки с разговора об отце, этим и закончу.
Директором моей 20-й школы был Виктор Петрович Брытков. Почему я вспомнил Виктора Петровича? Он тоже учился на историческом факультете КГПИ, тоже офицер-фронтовик и один из немногих, кто не отвернулся от отца в тяжёлые для него времена в отличие от его бывших коллег на кафедре истории СССР в пединституте. Виктор Петрович не побоялся взять отца на работу в свою школу. Исключённому из партии нельзя было вести исторические и политические дисциплины, поэтому ему дали уроки математики в классах среднего звена. И с сентября 1950 года папа начал преподавать математику в нашей школе.
Освоение математики отцу давалось сложно, но он не стеснялся обращаться за помощью к опытным учителям. Особенно ему помогала Елизавета Яковлевна Хлебникова. И вот через год-два он уже свободно владел материалом и даже начал вносить в обучение кое-что своё. Папа одним из первых в Кирове, наверное, начинает внедрять политехнизм в математические задачи. Я помню массу больших фотографий (19х24) с видами экскаваторов, скреперов, грейдеров, бульдозеров и задачи, связанные с их техническими данными.
Я не знаю, был ли за отцом установлен какой-то надзор, но помню, что несколько раз днём, когда родители были на работе, домой приходили люди в штатском, показывали красные удостоверения и расспрашивали, кто приходит к отцу, бывают ли незнакомые люди, не приносят ли чего, таких визитов на моей памяти было 5–7.
В общем, с работой у отца как будто наладилось. Появился авторитет, но невозможность преподавать историю тяготила. Отец часто ездил в Москву по вопросу восстановления в партии. Очень по-человечески к проблемам отца отнеслась тогдашний секретарь школьной партийной организации Валентина Степановна Выборнова. Она всё время подбадривала его, убеждала не опускать руки.
В апреле 1952 года у отца умерла мать, но он не смог съездить на похороны, потому что в это время года в деревню Романовы попасть из-за распутицы было невозможно. Я видел, что отец очень глубоко переживает, он очень любил мать, но глаза его оставались почти сухими.
5 марта 1953 года умер Сталин. И вот, на траурной линейке в школе я увидел, что отец обливается слезами. Я уже знал, что он пострадал из-за него, и видеть слёзы по Сталину мне было удивительно.
В 1954 году начался процесс восстановления В. Ф. Червякова в рядах партии, а в 1955 году ему вернули и весь партийный стаж. Отец в это время уже был завучем нашей школы.
Мне запомнился такой рассказ. Когда первый секретарь горкома КПСС В. А. Мощаков вручал отцу партбилет, то сказал: «На партию зла не держи. Не всегда партия тебя корила, но, бывало, и защищала». После этого он показал ему архивное дело 1930-х годов, в котором хранились три доноса, написанные на первого секретаря комитета ВЛКСМ КГПИ. Отец знал фамилии доносителей. Это были работники института, с которыми в будущем приходилось работать и ему как директору школ, и мне как студенту. Но я не видел вражды и ненависти со стороны отца к этим людям. В 1957 году отцу было предложено вернуться на политработу в армию, но он отказался.
В 1955 году Василий Филимонович Червяков был переведён директором школы № 29 (в настоящее время – Вятская гуманитарная гимназия). Насколько я понимаю, это было сделано по согласованию и с одобрения бывшего директора школы Фаины Григорьевны Сапожниковой. В этой должности он проработал пять лет до 1958 года.
Отец был очень скромным человеком, он никогда не рассказывал о себе, говорил в основном о работе, о друзьях. И очень мало рассказывал о войне.
Он всегда в той или иной степени занимался спортом. Будучи директором, когда летом в школе был ремонт, он обязательно вечером, после работы, ходил на пляж. Зимой он ходил на лыжах в Заречном или в Гагаринском парках. Отец посещал группу здоровья в бассейне «Родина», был старостой группы. Плавать очень любил, его любимый стиль был кролем на боку.
Он не пропускал ни одних соревнований, где участвовали сборные его школ. На весеннюю эстафету, а проводилась она 9 Мая и была посвящена Дню Победы, всегда надевал парадный пиджак со всеми своими регалиями. Там царила праздничная атмосфера, присутствовали все директора школ, многие учителя. Первыми на этот спортивный праздник являлись тоже при всех наградах тогдашние заведующие облоно Н. А. Сапожников, а потом Ю. М. Головнин и А. Ю. Глушков.
Наверное, мало осталось учителей, которые работали с отцом, и немногие, наверняка, обратили в своё время внимание на то, что в углу его кабинета и в 29-й, и в 14-й школах всегда стояли гири двухпудовки и набор гантелей.
Но вернусь к 29-й школе. Отец всегда гордился, что в его школе работали такие учителя, как П. К. Малюгин, Г. П. Казенина, Г. Т. Гамова, Г. А. Осетрова, Ю. В. Плюснин, Н. Ф. Алцыбеева, Н. В. Вшивцева и многие другие.
За время работы отца в школе заменили систему отопления: вместо котельной на её месте появилась мастерская. Небольшой школьный буфет был реорганизован в хорошую столовую, где, по словам отца, вкусно готовили. Однажды он меня всё-таки заманил к себе в столовую на блины. Вот этим он искренне гордился и даже хвастался.
Вторым поводом для гордости директора 29-й школы были школьные мастерские, где под руководством учителя труда Дворецкого началось кропотливое и систематическое внедрение политехнического обучения школьников. На этих уроках ребята своими руками делали инструменты, скобяные и столярные изделия. Особенно мастерски работал один семиклассник, раньше считавшийся отпетым хулиганом.
Его отвёртки из эбонитовых цилиндров, внутри которых помещались целые наборы сменных деталей для инструментов, и стальные, с узорной насечкой, сами отвёртки (без ручки) демонстрировались даже на выставках. Я, тогда студент первого курса КГПИ, сдавал экзамен по педагогике и перед выходом из дома положил в карманы несколько этих изделий. Попался вопрос о трудовом воспитании, вот я и продемонстрировал всё это. Преподаватель Б. В. Леготин ухватился за эту идею, неоднократно посещал школу отца и даже издал печатную работу.
Третьим поводом для гордости был стоголосый (а если точнее – 105-голосый) пионерский хор, которым руководил известный в городе хормейстер Джон Гербертович Тунгал.
Но с хором получилась осечка. Все считали, что ему обеспечено первое место на городском смотре школьной художественной самодеятельности. Однако по итогам смотра были присуждены два первых места. Второе первое место занял коллектив моей 20-й школы. Правда, у нас хор был поменьше – всего 40 человек, но 15 из них были юноши 9-х, 10-х классов, что не было характерно в ту пору. Мы пели гимн 20-й школы. Пишу: «Мы пели», потому что я как раз и входил в состав этих юношей, вместе со мной пели ещё человек 10 из нашего класса, считая и девочек.
Школа № 29 была известна и своими спортсменами, хорошо выступала на эстафетах и других спортивных соревнованиях. Из легкоатлетов выделялись Ирина Бессолицына, с которой я вместе тренировался в ДЮСШ, и Аркаша Меланин, родной брат знаменитого олимпийского чемпиона по биатлону, с которым нас жребий частенько сводил в одном забеге: 29-я школа против 20-й.
В 1958 году Василия Филимоновича Червякова назначили директором средней школы № 14, которая считалась довольно проблемной: за два года там сменились три директора, причём все трое мужчины. О работе отца в 14-й школе память сохранила меньше фактов, чем о 29-й, наверное, потому что я стал студентом КГПИ, меня увлекли учёба, сессии, тренировки, общественная работа (два года был председателем студенческого научного общества КГПИ, неоднократно избирался делегатом комсомольских конференций разного уровня). Но всё-таки я кое-что помню.
Первое. Отец уходил из дома в 7 утра и уже в 7.30 был в школе. Он всегда у дверей встречал учеников и последним уходил из школы в течение многих лет.
Второе. И в 14-й школе продолжалась его работа по политехнизму. Вместе с шефами – руководством Кировского шинного завода, где он часто бывал, – отец решал многие вопросы, связанные с оснащением школы новым оборудованием и ремонтными работами.
Мечтой папы было сделать пристрой к школе. Как он его представлял, так и рисовал – чертил. Правда, эта его мечта осуществилась уже после его смерти.
Третье. И в 29-й, и в 14-й школах на доске объявлений в учительской висели объявления: «Все уроки истории директора школы Червякова В. Ф. – открытые». Это говорило о том, что отец был не только администратором, но и думающим, много читающим преподавателем. Он часто приглашал меня на уроки физики и химии В. Д. Лебедевой и Г. И. Самарина, С. С. Юшкиной. Но я до сих пор жалею, что не додумался посетить хотя бы один его урок.
Отец пользовался в городе заслуженным авторитетом. Об этом говорит хотя бы тот факт, что с 1957 года его шесть раз избирали депутатом городского Совета и трижды – членом Горкома КПСС. К депутатским обязанностям он относился ответственно. Помню, когда, приходя из школы часов в 7–8, он говорил мне: «Ну, ладно, пройдусь ещё по избирателям».
Да, вспомнил вот ещё, в 1950–1951 годы он был агитатором на выборах. В это время на улице Красноармейской отец посетил каждый дом. Почему знаю? А мы вместе ходили агитировать. Мне тоже кое-что доставалось. Я тогда был увлечён книгой Б. Житкова «Что я видел?». Она и сейчас где-то у меня стоит. Так вот, пока отец на кухне очередной коммуналки вёл свои беседы со взрослыми, я в каком-нибудь укромном уголке читал и рассказывал детям агитируемых о приключениях Алёши Почемучки.
Школа жила, завоёвывала всё больший авторитет, и в течение тринадцати лет директор в ней не менялся. Но я хорошо помню один из августовских дней 1971 г. и плачущего отца. Он держал в руках пустое кольцо от связки школьных ключей. Папа пришёл на работу, а ему предложили сдать ключи новому директору в связи с выходом на пенсию. 60 лет ему исполнилось ещё в 1969 году. Плачущим я видел отца второй раз, и, по-моему, эту обиду он сохранил до конца жизни.
В 1969 году родители взяли земельный участок под сад в садоводстве «Шинник-1». Предлагаемый участок был 6 соток – стандартный, но я не согласился «впрягаться» в это дело, и папа взял 3 сотки. О предельной честности отца свидетельствует и такой факт. При разделе 6 соток на 2 участка, видимо, была совершена неточность, и соседи, заметив это, сказали отцу. Он, в присутствии председателя садоводства, попросил сделать новые промеры, которые подтвердили неточность первоочередных замеров, пересчитал лишнюю площадь, умножил на денежный коэффициент и всю сумму за несколько лет внёс в кассу товарищества.
После того, как родители взяли садоводческий участок, они самозабвенно – не найду другого слова, – отдались работе на нём. Для них это была своего рода отдушина. Целыми днями они пропадали в саду. Иногда вместе ездили за белыми грибами к маминой сестре на станцию Гостовскую, обязательно ходили на все мероприятия Кировского клуба ветеранов. Каждую субботу или воскресенье мы приезжали к ним, всегда нас ждал «вкусно накрытый стол», задушевные беседы. Мама очень хорошо пекла оладьи. Почти 30 лет прошло со дня ее смерти. Но ни разу, нигде – а я за это время побывал во многих городах – я не едал такого объедения как мамины оладьи.
Но не думайте, что после выхода на пенсию, кроме сада и леса, отца ничего не интересовало. Не такой он был человек.
Мне кажется, и в период репрессий, и после обиды, нанесённой ему при выходе на пенсию, его спасло стремление быть всегда занятым не только личными делами, но и желание быть полезным другим, делать что-то общественно значимое.
В 1956 году, после XX съезда КПСС*6, я унёс и сдал в школе в макулатуру без спроса папы (у нас шло вечное соревнование между нашим классом «В» и «А») некоторые книги и письма отца. Сейчас, как коллекционер более чем с 50-летним стажем, я понимаю, что я тогда наделал. Я унёс несколько переводных книг Мольтке и Клаузевица*7 (напоминавших отцу об адъюнктуре), несколько номеров «Уральского бойца», в том числе с упоминавшейся статьёй отца «Сталинская наука побеждать», «Историю гражданской войны в СССР», которая мне больше ни разу не попадалась, два альбома открыток с И. В. Сталиным, которых теперь тоже нигде не сыщешь. Наконец, ответы отцу из ЦК и канцелярии Сталина по поводу восстановления в партии, даже с факсимиле Сталина на ответах и конвертах. Наверняка, это было дорого папе, но он меня ни разу не попрекнул.
Ещё до выхода на пенсию отец активно сотрудничал с обществом «Знание», разработал цикл лекций по истории религии, а на пенсии, когда времени стало больше, он вплотную занялся темой детского и юношеского героизма. Сыновья и дочери полков, юные разведчики и партизаны, пионеры и комсомольцы – герои во время боевых действий и в мирное время. Недаром цикл этих бесед папы назывался: «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд...». Он выступал во многих школах, техникумах.
А ещё оставались лыжи, плавание, книги. Он тщательно записывал все прочитанные книги, выписывал на карточки запомнившиеся мысли из них. После его смерти осталось два ящика этих записей. Я до сих пор удивляюсь, когда он всё успевал? А ведь он любил внука и внучку и много время уделял им, оставив в их сердцах самые тёплые воспоминания о себе.
В 1983 году отцу неудачно сделали операцию на правом глазу (глаукома), после неё он не мог ходить на лыжах и плавать в бассейне столько, сколько раньше, а потом начали привязываться и другие болячки. Но когда он чувствовал себя получше, его рабочее место за письменным столом не пустовало. Помню, как вечером, возвращаясь откуда-нибудь с семьёй и проезжая мимо дома родителей, и я, и жена, всегда смотрели на окошко над аркой 4-го этажа углового дома ул. К. Маркса и Азина. Там всегда долго-долго светился огонёк настольной лампы отца. И уже после смерти папы я невольно искал глазами этот огонёк, но...
8 мая 1988 года В. Ф. Червякову вручили золотой значок «50 лет в КПСС», чего он очень ждал и был сильно рад этому. Умер папа 31 августа 1988 года, был похоронен на Новомакарьевском кладбище на Аллее Почёта. Хорошо на похоронах об отце говорил бывший ректор КГПИ Г. А. Глушков, который знал отца ещё по Юрьевской школе. Он тоже один из немногих людей, которые в тяжёлые времена были хорошо расположены к отцу.
Все, кто общался с моим отцом Василием Филимоновичем Червяковым, запомнили его скромным и сильным, аккуратным и обязательным, убеждённым в своей правоте, в идеях справедливости и правды, настоящим, бескорыстным, преданным делу Родины Учителем, Воином, Человеком.
За военную службу, педагогическую работу и общественную деятельность В. Ф. Червяков был награждён семнадцатью орденами и медалями, семью знаками и значками, в том числе медалями «За взятие Вены» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», знаками «Гвардия», «25 лет Победы в Великой Отечественной войне», «За активную работу» Всесоюзного общества «Знание», «50 лет пребывания в КПСС», значком «Отличник народного просвещения РСФСР» и другие.
Я уже писал, что главным в жизни мамы был её Вася. И когда его не стало, она сразу сникла. Потом стало заметно, что мама тяжело больна, но врачи не могли поставить диагноз, а у неё оказался рак. Пока был жив папа, она крепилась, чувствуя свою необходимость, а после его смерти болезнь быстро её сломала. Она пережила отца всего на семь месяцев и умерла в реанимации после операции 30 апреля 1989 года, в пасхальную ночь. Похоронили её рядом с папой на Новомакарьевском кладбище. Я думаю, что не покривлю душой, если скажу, что всю свою жизнь моя мама посвятила моему отцу.
Службу на ниве народного образования, начатую Василием Филимоновичем и Анастасией Николаевной Червяковыми, продолжили дети и внуки: Маргарита Васильевна Сыромукова, дочь (биология и химия); Вадим Васильевич Червяков, сын (химия и физика) и Раиса Сергеевна, жена В. В. Червякова (музыка, вокал, сольфеджио, теоретические дисциплины, фортепьяно); Михаил Вадимович Червяков, внук (музыка, история) и Алла Борисовна, жена М. В. Червякова (швейное дело, география); внучка Елена Вадимовна Червякова (начальные классы) и правнучка Анастасия Михайловна (учитель-воспитатель дошкольного образования, живёт в Шанхае).
*1 Рабочий факультет (сокращённо рабфак) – учреждения системы народного образования в СССР, которые подготавливали рабочих и крестьян для поступления в высшие учебные заведения, существовали с 1919 до середины 1930-х годов. На рабочие факультеты принимались рабочие и крестьяне в возрасте от 18 лет, делегированные производственными союзами, партийными отделами в деревне. Обучение на дневном отделении рабочего факультета было приравнено к работе на производстве, слушателям выплачивалась государственная стипендия.
*2 См.: «Идёт в шинели молодость моя...» / Сост. В. В. Вологжанина. Киров, 2005. С. 20.
*3 Курсовка – документ на право лечения и питания на курорте.
*4 Друг детства В. В. Червякова Анатолий Мельков рассказывает эту историю по-другому. Он слышал от «дяди Васи» (Василия Филимоновича), что никакого анекдота про Сталина он не рассказывал. Но высказывал критические замечания в адрес какого-то вновь назначенного военачальника и сомнения в его способности справиться с поставленными задачами. Вот за это и пострадал.
*5 Исторически понятие «ликбез» возникло как сокращенное от «ликвидация безграмотности» – государственной программы Советской России, начало которой положил декрет Совета народных комиссаров РСФСР от 26 декабря 1919 года. Согласно ему, всё население Советской России в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшие читать или писать, было обязано учиться грамоте на родном или на русском языке (по желанию). Народному комиссариату просвещения предоставлялось право привлекать всех грамотных лиц к обучению неграмотных на основе трудовой повинности. Декрет предусматривал также создание школ для переростков, школ при детских домах, колониях и прочих учреждениях, входящих в систему Главсоцвоса.
*6 Главное событие, сделавшее съезд знаменитым, – доклад Н. С. Хрущёва «О культе личности и его последствиях», который был посвящён осуждению культа личности И. В. Сталина.
*7 Карл фон Клаузевиц – прусский военачальник, военный теоретик и историк; Хельмут Карл Бернхард фон Мольтке – прусский генерал-фельдмаршал, начальник генерального штаба Пруссии, военный теоретик.
