Главная > Выпуск №31 > Воспоминания о прожитом

Воспоминания о прожитом

П. И. Соболев


Мои предки / Детство / Коллективизация / В школе / Юность / Война / Туринск

Туринск

Итак, окончена война, я в 24-летнем возрасте возвратился домой, за плечами никакой специальности и образование – 7 классов. Оформляясь на работу помощником заведующего складом пункта Заготзерно, я полагал, что это ненадолго, временно, что со временем я найду более подходящую работу. Этого не случилось. Я проработал в Заготзерно 7 лет, здесь женился. В этот период окончил (в 1954) вечернюю среднюю школу, вступил в партию. После окончания десяти классов, осенью 1954 года, по совету учителя вечерней школы литератора Николая Ивановича Россихина поступил в Свердловскую двухгодичную юридическую школу очно.
После окончания школы в 1956 году сразу же сдал вступительные экзамены в Свердловский юридический институт на заочное отделение (нам дана была привилегия сдать вступительные экзамены весной), и я был направлен на работу следователем прокуратуры в г. Туринск-Уральский. Жизнь в г. Туринске была своеобразна. Первое, на что я обратил внимание, приехав в Туринск, это его сельский уклон. Часто при встречах двух жителей города можно было слышать после взаимных приветствий такой диалог: «Ну как, поставил сено?» – «Поставил, но ещё не всё. А ты?» – «Я поставил, позавчера закончил». В городе многие жители имели коров, и заготовка сена летом и осенью имела важное значение.

В прокуратуру я прибыл стажёром и считал, что некоторое время я поработаю с опытным следователем, а уж потом буду работать самостоятельно. Однако мой предшественник заявил, что он ни минуты не останется в Туринске, и стал собираться в дорогу. Прокурор района Николай Иванович Новосёлов, маленький щуплый мужичок моих лет, познакомившись со мной и прочитав направление областной прокуратуры, сказал, чтобы я принимал дела у своего предшественника Владимира Савина. Я принял имевшиеся у него дела и стал смотреть в первую очередь на то, как они подшиваются. Я даже не знал хорошо этого.

На моё счастье в прокуратуре был ещё один следователь Михаил Васильевич Куминов, который оказал мне на первых порах неоценимую помощь. Работал я, не жалея сил, чтобы скорее освоиться. К добросовестной работе меня побуждало и другое обстоятельство. Я знал, что г. Свердловск имеет юридический институт. Областная прокуратура легко добивалась при необходимости направления молодых специалистов, в кадрах недостатка не испытывала и предъявляла к ним жёсткие требования. За незначительные упущения можно было получить выговор, а за более существенные – увольнение. Среди работников в районах бытовало мнение, что облпрокуратура роется в кадрах, как жук в навозе.


Пётр Игнатьевич с семьёй в г. Свердловске

Проработав немногим больше месяца, получив комнату, я решил перевезти семью. К тому времени у нас было уже двое детей. С нами решила поехать и моя мать (она жила уже в это время с нами), хотя в Зуевке оставались ещё два её сына. В начале сентября 1956 года поехал за семьёй. Денег на расходы не было (получал как стажёр 590 рублей), обратился в облпрокуратуру за авансом. Когда с документами на подпись пришёл к заместителю прокурора области Павлу Филатовичу Толкачёву, он, подписывая документы, спросил:

– Перевозишь семью?

– Да, – ответил я.

– А если не будешь работать? Какая у тебя семья?

Я сказал:

– А почему я не буду работать? Я намерен работать.

Но он больше ничего не сказал, подал мне подписанные документы, и я вышел из кабинета. Я мог и не спрашивать, почему «если не буду работать». В голове моей вопросы дополнялись: «А если допустишь ошибки, упущения, и мы тебя уволим? Куда ты тогда с такой семьёй?» Это обстоятельство и заставило меня быть предельно осторожным, не допускать упущений и нарушений.

Комнату дали в заводском посёлке за железной дорогой, километрах в двух от места работы. Не близко было ходить и жене, которая устроилась лаборантом на зернозаготовительный пункт, и работать ей приходилось в три смены. Мои предложения провожать её на работу и встречать с работы она отвергла. В районе много было жителей, освободившихся из мест заключения. Случались убийства, изнасилования женщин. Она считала, что убивать её не за что, ценностей при ней нет, остального, как я понял, она не боялась.

Усердная работа моя, правда, вызывала иногда переутомление, которое отразилось позднее на моём физическом состоянии, но зато вскоре я приобрёл авторитет и уважение не только работников прокуратуры и милиции, но и партийных органов района. Хорошие отношения у меня сложились с оперуполномоченным уголовного розыска, следователями милиции и даже с инспекторами госпожнадзора. Их было двое: инспектор ГПН Зайцев и начальник ГПН Куранов. С Курановым мне несколько раз приходилось бывать вместе в командировках в сёлах Ленское, Усениново, Благовещенское, Шухруне, Коркино и Липовке. Раза два мы с ним возвращались вместе из командировки пешком из села Усениново, расположенного в 15–18 км от Туринска. О чём мы только с ним не говорили!

Куранов, уже пожилой мужчина, на вид был даже простоват, говорил не торопясь, уверенно. Было ему около 50 лет. Я знал, что у него есть два сына и дочь, что он в недалёком прошлом разошёлся с женой и вновь женился, что он тоже учился заочно и имеет высшее образование (он носил ромбик). Но до бесед с ним я многое, оказывается, не знал о нём, да и вряд ли кто-либо знал из сослуживцев. Беседы с ним были мне интересны.

Надо сказать, что в то время в подследственность следователя входили почти все дела о преступлениях, связанных с причинением вреда личности. По каждому происшествию, связанному со смертью человека, даже в случае явного самоубийства, требовалось выезжать на место происшествия следователю прокуратуры, возбуждать уголовное дело, расследовать. И если оказывалось, что состава преступления нет, дело прекращалось постановлением следователя. Эти дела отнимали уйму времени, порой дезорганизовывали работу следователя. На происшествие выезжали в любое время дня и ночи, хоть с вечера, хоть на утре. Телефона на квартире у меня тогда не было, и при необходимости за мной всякий раз приезжал или приходил работник милиции.

В одну из непроглядных, тёмных ноябрьских ночей на квартиру ко мне прибыл дежурный Хомутов и сказал, что в одной из деревень Усениновского сельсовета в чужом доме обнаружен труп молодого парня в луже крови. Я вместе с дежурным прибыл в отдел милиции, зашёл в прокуратуру (обе организации были в одном здании), взял всё необходимое для осмотра места происшествия, и мы выехали в деревню. В пути мысли мои были заняты сообщением о происшествии. Кто убил парня? За что? Была ли это пьяная драка, есть ли какие-либо следы?
Часа в 4 утра мы на машине ГАЗ-69 прибыли в деревню. Участковый уполномоченный Пётр Мефодьевич Бардов был на месте. Он показал дом, в котором находился труп. Ни в одном доме кроме этого не было огней, да и здесь огонёк мерцал где-то в глубине. Дом, как и многие дома в деревнях Туринского района, был двухэтажным, и проживали в нём две семьи. Вход на второй этаж был в каждой половине, прямо из прихожей, по крутой и узкой лестнице. Включили свет и в нижнем этаже, в прихожей на полу увидели в луже разлившейся крови молодого здорового парня. Он лежал вниз лицом, руки – под грудью. Одет был в зимнее полупальто, валенки. Нижний этаж представлял собой помещение наподобие большой кухни. Сразу же слева от входа находилась русская печь, а от печи до противоположной стены на прочной верёвке висели ситцевые занавески, отгораживая часть помещения и образуя как бы кухню. Там за занавесками на скамейках стоял бачок с водой, вёдра, на стенке – нехитрое сооружение для посуды, столик у окна. Потолок был ниже, чем в обычных помещениях.

В доме была насмерть перепуганная хозяйка-старуха и двое соседей-мужчин. Кратко опросили хозяйку о происшедшем. Торопясь и сбиваясь, она рассказала, что у неё есть невеста-дочь, что парень, который лежит на полу, – Павел Неймышев, он длительное время дружил с дочерью. Вечером прошлого дня он, выпивший, пришёл к ним (жил он в соседней деревне), и они стали разговаривать с Валей (дочерью) внизу. А она, чтобы не мешать им, ушла наверх и легла спать.
Среди ночи она услышала крик дочери и стук упавшего тела на пол. Быстро она сбежала вниз, увидела на полу лежавшую дочь, а Павел стоял недалеко от двери. Схватив какую-то палку, может быть и ухват, она стала стучать им в стенку, зовя на помощь соседей. При этом увидела, как Валя приподнялась на руках (а руки – в крови!) и слабым голосом сказала, чтобы мама не стучала, что она жива. «Не стучи, я жива, мама» – сказала она. Павел, услышав её голос, сделал несколько шагов к Вале с ножом в руке, но, не дойдя до неё, рухнул на пол. Дочь с ножевой раной в груди отправили в Усениново в медпункт, а «Павла мы не трогали, как упал – так и лежит».

Мы стали производить осмотр. При осмотре трупа, в котором уже наступило трупное окоченение, мы его повернули вверх лицом. Под ним в правой его окровавленной руке был самодельный, тоже весь в крови, нож. Он так и держал его за черенок окоченевшей рукой. При более подробном рассмотрении установили, что в груди его имеются три узких глубоких резаных раны. Позднее судмедэксперт в своём заключении написал, что одним из ударов нанесено ранение в сердце.

Валю я допрашивал уже дней через десять. Она рассказала более подробно обстоятельства гибели Павла. Она подтвердила слова матери о том, что дружила с Павлом давно, однако он ничего не говорил о свадьбе, и у неё не было уверенности, что он возьмёт её замуж (а замуж она, видимо, хотела). Правда, он объяснял ей, что, работая в колхозе, он почти ничего не зарабатывает, что он намерен любой ценой уйти из колхоза, на производстве заработать себе на одежду и на свадьбу денег, и тогда они поженятся. Она считала, что на это уйдёт минимум два года, что это окольный и ненадёжный путь.

В Октябрьские праздники она была у родственников в селе Усениново. Там жил её дядя Семён Туголуков с сыном Алексеем и дочерью Ниной. Вечером 7 ноября она пошла с ними в клуб, где собиралась на танцы молодёжь, там познакомилась с одним парнем. А после праздников он приезжал её сватать, и она дала ему согласие выйти замуж. Об этом сватовстве и согласии Вали идти замуж узнал Павел. Придя к ней в нетрезвом состоянии, разговаривая с ней после ухода матери, он допытывался, правда ли то, о чём ходят слухи, – она посватана и выходит замуж. Валя сначала пыталась отрицать, но, зная, что приезжавшего со сватами жениха видели почти все соседи, сказала, что да – это правда.

Время за разговорами близилось к 12 часам ночи. Валя стала предлагать ему идти домой, что время уже позднее. Павел медлил, а затем сказал: «Вот будет 12 часов, и уйду» В 12 часов он попросил её принести ему воды попить. И когда она пошла к бачку с водой за ситцевую занавеску, он догнал её и через её плечо ударил ножом в грудь. Она свалилась, как скошенный сноп, на пол. Затем Павел с ножом в руке выбежал на середину залы, распахнул полупальто и несколько раз ударил ножом себе в грудь, но упал не сразу.

Когда Валя приподнялась на руках и сказала матери, чтобы она не стучала соседям, что она жива, он вновь, с ножом в руках, пошёл к ней, чтобы нанести удары, но было уже поздно. Смертельно раненое сердце отказалось работать, и, не дойдя до девушки, Павел рухнул на пол, так и не выпустив из рук грозного оружия.

При осмотре, в кармане его одежды мы нашли заранее написанную им записку, в которой был пьяный бред: «Говорят, что птицы живут только 20 лет, а мне уже больше 20…»

Выслушав повествование Вали, я спросил её, оговорившись, что это не для протокола, состоялась ли её свадьба? Она ответила, что ещё нет, но скоро состоится, то есть не расстроилась. Я горестно подумал: «Эх, Павел, Павел, стоило ли класть за неё голову?» А ей сказал: «Какую всё-таки Вы любовь потеряли! Ведь он Вас любил больше своей жизни!» она опустила голову и ничего не ответила. Спасла её от смерти её высокая грудь, в которую и ударил Павел, пробив её почти насквозь…

Допросив хозяйку и соседей, оставив направление в морг участковому Бардову с тем, чтобы он организовал отправку трупа, и дав ему кое-какие распоряжения, я на попутных добрался до села Усениново. Чтобы проверить, нет ли машины из Туринска и добраться на попутках, я пришёл в сельсовет. Машин не оказалось. Здесь я встретил Куранова. На мой вопрос, как он добрался сюда, он ответил:

– На попутных. Обратно я, наверное, с Вами доеду. Место есть?

– Ничего нет, – ответил я. – Ни машины, ни места.

Я объяснил ему цель приезда, сообщил, что машина, доставив меня и оперативных работников, оставшихся в деревне, ушла обратно.

Куранов тут же позвонил в отдел милиции, предложил дежурному выслать за нами машину. Дежурный сказал, что машины на месте нет, уехал на ней заместитель начальника, но как только он вернётся, машину вышлет. По опыту мы знали, что это значит – «как только вернётся». Это значило, что машина могла возвратиться только к вечеру или вообще на второй день, могла вернуться неисправной или на буксире.

День наступал ясный, хотя и был лёгкий морозец, дорога твёрдая, поклажи у нас не было: у него полевая сумка с документами, у меня все документы в бауле. Мы посоветовались и решили идти пешком, считая, что если машина пойдёт, мы её встретим.

1977–1979 гг.