Версия для слабовидящихЗаписки врача
(воспоминания)
И. И. Мышкин
Мои собаки
Какой мальчишка не любит собак, не желает иметь собаку-друга и защитника! А если он ещё и охотник, то без собаки жить не может. Так и я всю молодость и до тех пор, как стал врачом, мечтал иметь собаку. Зато в первые годы самостоятельности я уже был с четвероногим другом.
Об одной собаке мне хочется подробно рассказать. Толковая, деловая, ласковая – как она была предана мне! До сих пор не забыть, хотя позднее были и более породистые собаки, чем лайка с бронзовой медалью, а были и с золотой. Волчок – рыжеватая собака, с небольшими белыми подпалинами на животе. Но следует подробно рассказать всю историю её появления.
Ранняя весна – март. Я врач. Иду на работу. Путь мой проходил через мост Казанский. Собственно, это была земляная насыпь между двумя оврагами.
Правый овраг зимой служил катком. Вокруг катка, уже заброшенного из-за ранних потаек, были горы снега, где мы ещё мальчишками часто катались на лыжах.
Однажды, проходя по мосту, я заметил стайку собак, бегающих в овраге. Я подумал, что начался весенний гон, и стал за ними наблюдать. Впереди бежала пёстрая собака, по-видимому, самка, а за ней около десятка кавалеров, лая и огрызаясь друг на друга.
Моё внимание привлёк небольшой рыжеватый пёсик – щенок, бежавший позади всех. Он сразу мне понравился. Хвостик у него был калачиком, уши торчали. Я стал следить за ним и, когда он поравнялся со мной, свистнул и бросил кусок хлеба. Пёсик остановился, посмотрел на кусок, потом на меня и стал осторожно подходить к хлебу. Понюхал, вдруг жадно схватил его, отбежав в сторону, огляделся, прилёг и стал есть. Съел и, не обращая внимания на меня, пустился догонять свору.
Я решил на обратном пути опять сходить к оврагу и, когда через два часа вновь увидал свору и жёлтого щенка, был доволен. Перед этим я заглянул в лавку и купил граммов двести простой колбасы. Когда стая пробежала мимо меня, я улучил момент и бросил ломтик колбасы почти под ноги щенка. Он быстро его схватил, почти не жуя, проглотил на ходу, понял, что это вкуснее хлеба, остановился и, наконец, обратил на меня внимание. Я уже бросил второй ломтик. Он сделал несколько шагов назад и схватил его, а я уже подбросил в третий, четвёртый раз и, видимо, так заинтересовал пёсика, что он уже ждал пятый ломтик, поглядывая на меня вполне дружелюбно. В свою очередь, я тоже не дремал и, перекинув ноги, сидел на перилах. Я заметил, что это не испугало щенка, и вскоре рискнул подать ему ломтик колбасы рукой – он довольно энергично схватил его. А когда я уже заканчивал свою приманку, сумел даже погладить у щенка спинку. Он отстранился, но к следующему кусочку всё же подошёл. Я подхватил его, спокойно перебрался на тротуар и пошёл с добычей домой. После чашки тёплого мясного супа с кусочками чёрного хлеба мы стали друзьями.
Интересно было наблюдать некоторую диковатость Волчка – так назвали новую собачку – в его первых совместных выходах на утиную охоту. У меня был немолодой пёс Трезор. Осенью, как только разрешали охоту, мы с ним брали с собой Волчка. Он шёл обычно сзади нас, а когда Трезор заходил в болото, в камыши, Волчок выбирал место повыше, садился и с удовольствием, казалось мне, смотрел, как мы ходим по кочкам и булькаем в воде.
Но через пару-тройку таких прогулок Волчок полез в воду, стойко следовал за Трезором и нюхал. Первая утка, которая вырвалась из камышей, была мною ранена и старалась скрыться от собак, на счастье, Волчок поймал её. Я отблагодарил его хорошим куском сахара.
Нюх Волчка, его ловкость вскоре были значительно выше, чем у Трезора. Но в первый раз я не стал требовать от собаки подачи убитой дичи в руки, был доволен, что она выносила утку из воды и бросала возле меня. Она была сама довольна и два-три раза взлаивала!
В дальнейшем Волчок при удаче всегда подавал 2–3 раза голос, за что и был прозван «могильщиком», друзья говорили: «Иван Иванович убил утку – могильщик лает».
Но свои прекрасные качества Волчок проявил вполне уже на следующий сезон. Он был одинок и действовал самостоятельно. А Трезора я подарил товарищу.
Хочется отметить поведение Волчка дома. Собачка была чистая, спала в отведённом месте и никогда даже не пыталась понюхать что-либо съедобное. Это был мой друг, и только, если я позволял ему, был около меня, никогда не приходилось его оговаривать. Утром, когда я уходил на работу, он провожал меня до угла другой улицы.
Я должен был на него поглядеть, погладить и сказать «до свидания». Он же вильнёт хвостом и уходит на своё любимое место у ворот. Тут он меня и ожидает, и стоит только показаться из-за угла – Волчок вскакивает, с лаем встречая меня. Это повторялось каждый день, и моя мама говорила: «Волчок лает, хозяин идёт, накрывайте на стол».
Как-то я захворал, доктор уложил меня в постель и посадил на строгую молочную диету, подозревая язву желудка. Волчок никогда не входил в комнаты, все говорили, что он лежит и скучает. И вот однажды все родные уселись в столовой кушать, а меня раньше покормили в постели. Я слышу, как они стучат ложками, разговаривают. А я уже лежу 25 дней, всё с грелками. Тоска! И вдруг улавливаю, что кто-то тихонько крадётся по коридору. Я прислушался, приподнялся на локте и вижу в дверях кабинета, где я лежал, высовывается хитрая остренькая мордочка моего любимца. Я сказал: «Волчок!» Он взвизгнул, кинулся ко мне и мордашкой давай тереться о мои руки!
Слышу, в столовой все встали и подбежали к моим дверям, испугались, думали, что-то случилось, принимая собачьи повизгивания за мои жалобы. Двадцать минут собачьего блаженства – друга, так преданно смотревшего мне в глаза! К моему сожалению, ждали доктора и Волчка отправили на своё место. Но он уже успокоился – его хозяин жив и даже ласкал его. Можно ещё месяц потерпеть!
Сестра мамы, Анна Матвеевна, жила одиноко у нас внизу. Она была искусной поварихой, ходила по богатым людям стряпать на все местные праздники, чем и жила. Это была хорошая, умная женщина. Она знала, что я хвораю, и пришла меня навестить. Как сейчас, помню, стоит она при входе в кабинет, тоскливо смотрит на меня, исхудавшего и мучающегося от болей, и говорит: «Ванюша, болит у тебя? Да? Болит? А когда ты кушаешь диету, тоже болит?» – «Да, не легче». – «Ох, Ванюша, раз от диеты болит, так уж лучше ешь всё! По крайней мере, не похудеешь!»
Скоро меня отправили в Москву. Там я прошёл осмотр у двух профессоров-специалистов по желудочно-кишечным заболеваниям. Язву не подтвердили, молоко и молочную диету отменили. Разрешили кушать всё и даже икру. Её в то время у нас в Вятке продавали банками. Вот это было вкусно! Мы с Волчком ходили за реку, гуляли досыта и поправлялись!
Качества Волчка как охотничьей собаки были непревзойдёнными. Он прекрасно искал, в совершенстве ловил и выносил дичь к моим ногам. Хорошо подлаивал тетеревов, белку. Но всего интереснее было, когда он прекрасно, с лаем гнал зайца, хотя это не свойственно лайке. Но, видимо, научился, так как я каждую осень бывал на охоте за зайцами. Как-то в компании убил одиннадцать штук.
К себе притащил 5 штук зайцев и трём приятелям повесил по паре. Одним словом, с такой собакой не соскучишься.
Но вот летом мы жили в деревне Кривой Бор на реке Чепце. Там была чудная природа – красота! Грибы, ягоды, а, главное, охота хорошая. Мы каждое лето жили в домике на берегу Чепцы. Я всегда отпуск брал в августе, как только разрешали охоту. А какая была рыбалка, прямо Эльдорадо! По малину ходили с корзинами, грибы – только белые, иногда до 50 штук отборных. Жена говорила: «Хорошо бы завтра поесть ухи!» Это значит – с вечера насаживал и выбрасывал с лодки снасти, а утром вдвоём ехали, вытаскивали, подсекал сачком – и всегда была хорошая уха.
Если днём ехали кататься, то всегда садился на корму, правил, одновременно опускал дорожку – это блесна, а конец бечевы брал в рот. И за часик прогулки – щучка на сковороде. Как-то уже в сентябре я поймал щуку, специально ездил с приятелем рыбачить. Весила она 13,5 фунтов – это была громадина! А какая была борьба, когда я вытаскивал из воды лодку!
Была уже осенняя погода, моросил дождь, утром был и снежок. И всё же мы вдвоём – страстные рыбаки, я и Филипп – решились поехать порыбачить, половить рыбу-хищника, которую удачнее ловить осенью с наступлением холода.
Мы поднялись на маленькой лодке вверх, против течения, километров пять, там была широкая и глубокая заводь, где нам удавалось раньше ловить щук.
Когда мы добрались до места, подул сильный, холодный ветер, правда, мы были тепло одеты, в шубах, больших сапогах, но всё же нам не захотелось рыбачить! А я говорю: «Давай подъедем к крутому берегу, там тише, меньше дует ветер, вскипятим чайник, попьём чайку и поедем обратно». Филипп согласился. Мы подъехали, укрепились, втащили в камыш, который рос у берега, лодку, и стали разводить костёр.
Я наполнил чайник водой и подвесил его над огнём. А приятель поехал на лодке и выкинул блесну. Вскоре я услышал радостный крик. Я взглянул и вижу – он показывает порядочную щучку, фунта на три. Филипп подъезжает к берегу, выходит из лодки с пойманной рыбиной и говорит: «Ну, давай поедем домой?» А меня уже разобрало, и я говорю: «Ты с рыбой, а я пустой. Кипяти-ка чай, я тоже съезжу». Сел в лодку, оттолкнулся от берега и распустил блесну. В этот момент мне показалось, что кто-то дёрнул блесну. Я проверил, потянул к себе, но она шла легко, я успокоился и поехал на середину. Вдруг подул сильный ветер с дождём и снегом. Мне сразу не захотелось рыбачить. Я повернул лодку к берегу в камыш, перешёл на корму и стал собирать шнур. Когда я подтянул шнур близко к лодке, гляжу, а за шнуром выходит большая щука. Увидев меня, она рванулась в реку, лодка вышла из камышей, и я – на середине реки! Тёплая одежда, большие сапоги, сильный ветер – всё это способствовало тому, что моя лодка, как говорят, ходуном ходила.
Товарищ с берега стал кричать: «Брось ты её, ещё утопит тебя!» А я уже не мог бросить, отступиться от такой удачи и стал потихоньку выводить рыбу, подтягивая к лодке шнур. Но едва она показывала голову, как делала рывок, и её нет! Я опять тихонько подвожу ближе и ближе. Раз семь я подводил и отпускал рыбу, наконец, видимо, щука устала и позволила подвести себя к лодке! Я быстро её поддел сачком, но сделал ошибку – «подсакнул» под середину рыбы и поднял её над головой, но рыба изогнулась, сачок повернулся в моей руке, и щука шлёпнулась в воду! Гляжу на неё и вижу, что крючок блесны отошёл от её губы! Но рыба не нырнула, а пошла по верху воды, вдоль борта лодки. Я быстро рванулся к носу, схватил сачок моего приятеля и поставил его перед рыбиной! Она стала в него заходить! Я подхватил сачок другой рукой, поднял кверху и бросил в лодку. Надо сказать, что рыбина заняла почти всё дно лодки! А сам я лёг на неё, отдышался и стал одной рукой подгребать к берегу. Мы втащили щуку на берег.
Товарищ проколол ей ножом голову. Смотрим друг на друга и удивляемся величине пойманной рыбы. Теперь можно и домой! Пять километров вниз по течению – одно удовольствие! Да ещё с такой добычей! Я вошел в избу, где мы жили, это была новая, только что построенная изба, и мы первые её обживали.
Сбросил с плеча рыбу. Жена смотрит и удивляется, как это удалось такую зацепить! Сынишка, ему было лет пять-шесть, лежал на полатях и грелся. Увидев рыбу, он быстро спрыгнул с полатей и подбежал к щуке. А та вдруг разинула рот! И это было так устрашающе, что Юрка вмиг снова был на полатях! Мы целую неделю варили и жарили щуку, несмотря на её величину, мясо было вкусное.
И вот к нам на дачу приехали поохотиться два друга – доктор Станислав Адольфович Драверт и его друг Константин Алексеевич Палкин. Оба с ружьями и оба с породистыми собаками – пойнтерами. Когда мы пили чай, ужинали, они в два голоса укоряли меня, знаменитого охотника и доктора, державшего такую беспородную собаку! Я, конечно, возразил, говорил, что собака меня устраивает полностью!
Утро было туманное, но мы выпили по стакану чая и отправились на охоту. Через километр ходу мы уже были у небольших болотинок, и породистые собаки моих друзей стали искать дичь. А мой Волчок идёт спокойно, как будто видит, что в этих болотинах дичи нет! Но вдруг он сунул нос свой в траву и побежал в сторону с лаем. На росе ясно были видны следы зайца, а ведь он любил их погонять! Ко мне подходит Станислав Адольфович и говорит: «Видно, твой пёс погнался за зайцем, а ты пришёл поохотиться за уткой! Теперь пёс будет гонять его пару часов, а ты будешь ходить вокруг болота и сердиться». Меня смутили его слова.
Тем временем Волчок вбежал на пригорок. Я свистнул – он оглянулся, я показал ему кулак, однако, он не вернулся! Мы разошлись. Я снова пошёл к большому озеру, покидал в камыши у большого озера камни и палки, надеясь, что утка, если она там, вылетит, я выстрелю, и собака, услышав выстрел, вернётся. Но утка не вылетала, и я, обойдя озеро, через луг направился к другому, поругивая про себя Волчка.
Перейдя луг, я подошёл к кустарнику у озера и вдруг услышал справа, у своих ног, какой-то шорох. Я даже вздрогнул, думая, что это змея, которые здесь нередки, но каково же было мое удивление и радость, когда я увидел Волчка! Он полз на животе, глядя на меня, а в зубах была утка! Значит, он бежал вдоль большого озера по моему следу, почуяв в камышах утку, конечно, прыгнул и сумел схватить, но, помня мою угрозу и понимая, что я сердит, он решил не бросать её, а полаять, как делал всегда, и принес её ко мне! Ну как будешь ругать и наказывать?
А дипломированные, породистые собаки моих друзей ничего не нашли, и охотники вернулись на дачу пустыми. Теперь уж я посмеялся над их породистыми собаками.
И ещё один случай запомнился мне с Волчком. Это было на охоте в Комарихе. Она находится у большого озера Ивановского, где я часто охотился. После охоты мы шли в деревню отдохнуть и покушать. А у меня в этом крае все знакомые, вернее, все мои пациенты. При входе в деревню, уже в воротах виден был дом в два окошечка. И почти всегда у окна сидит бабушка, которую я лечил лекарствами. Она сидит и вяжет носки. Увидев нас, она высовывается из окна и зовёт нас. А я всегда кричу: «Бабушка, кисель». Она хорошо готовит его из собственного приготовления крахмала. И пока мы идём, снимаем мешки, развешиваем уток, входим в дом, нас бабушка уже зовёт к столу. Как приятно поесть горячего киселька, выпить стакан чая, закусив чёрным хлебом, тоже своей выпечки. Вкусно и сытно. Весело! Через часик-другой домой отправляемся. До Вятки через село Никульчино было километров пять.
Как-то нас пригласил мужичок подвезти, он ехал с луга за сеном, то есть по дороге. Едем, разговариваем, а Волчинька бежит рядом. Нужно проехать по небольшому, но густому березняку. Вдруг слышим – Волчок лает. Мы почти проехали березняк, когда я решил посмотреть, на кого лаял Волчок. Я пошёл по лесочку, ориентируясь на лай, но, пройдя несколько шагов, вынужден был нагнуться и почти ползком двигаться вперёд. Лай был всё слышнее, и мне казалось, что я уже могу увидеть дичь, на которую лает собака.
Но густота ветвей и листья не давали этого сделать. Я взглянул на собаку и вижу: Волчок сидит, подняв мордочку, и лает, то повернёт морду ко мне, то взглянет наверх и влево, показывая, куда нужно смотреть. Я немного раздвинул ветви и, наконец, увидел одну лишь голову тетерева, который устремился всем вниманием на собаку. Тихонько просунул ствол ружья меж ветвей и прицелился в голову. Выстрел – и тетерев падает. Волчок уже несёт его ко мне. Все охотники были удивлены настойчивостью и азартом собаки.
А как хорошо было ночевать на охоте! Сначала у костра попить чайку из корней или ягод шиповника, испечь картошку, а затем зарыться в сено, скинув сапоги, Волчку указать место в ногах. И так сладко спалось, что даже один раз проснулись, вылезли, а кругом снежок!
Я участвовал в волчьей облаве и даже убил волка. Правда, шкуру его коллектив постановил сдать, и я получил 80 коп. Другого волка я отравил стрихнином. С этой целью я взял с бойни выбракованное мясо – целую ногу, в ней выдолбил деревяшкой яму, туда заделал пилюли. Увезли мясо на болото, в трёх километрах от моей любимой охотничьей деревни Комарихи, прорубили лёд до воды, всунули туда ногу. А предварительно место, где были заложены пилюли, замазали коровьим навозом. Трое суток я жил в деревне и каждое утро обходил на лыжах вокруг этого места. Но погода была ясная, и наши следы не заносил снег, а у меня кончился отпуск. В ночь, когда я уехал, поднялась пурга, и волки пришли. Один из них отравился, но мне он не достался, житель деревни нашёл его на дороге и, конечно, утащил.
Любопытной была ночная охота на медведя. Уехали мы втроём километров за 20 на моторной лодке вверх по реке Чепце. Там медведь выходил на овёс – полакомиться. Медведь любит захватить лапами овёс и сосать его. Вот мы сделали двое полатей на деревьях, на том месте, где надо сидеть и караулить зверя, и к вечеру забрались в разных концах поля с овсом на полати. Великолепно было встречать утро в лесной тишине. Но мы совершили ошибку. Настоящие охотники, прежде чем забраться сидеть, ходят в баню, меняют одежду, а мы часами ехали на моторке и, конечно, пропахли бензином, а у медведей тонкий нюх. Наш «ожидаемый» обошёл кругом, оставив на память отпечатки своих чудных лапочек на земле. А мы сидели до петухов, ждали…
Любил я охоту и думал – никогда не брошу! А теперь даже удивляешься, как это я всё проделывал. Ну, пройдёшься, наглядишься, природой налюбуешься. А вот, когда, бывало, крадёшься к какому-нибудь тетереву или утке часами и не замечаешь время, неудобство, ползёшь по снегу, по воде на животе. Даже удивительно! А гордость-то какая, когда с дичью! Много же в человеке сохранилось звериного! Научился подманивать тетеревов, изображать самку. Или криком, как настоящая утка, даже подвывал в ламповое стекло, подманивая волков, но, правда, без успеха.
Стоит вспомнить нашу компанию, желающую побороться с нашествием волков в Комарихе. Подходили октябрьские праздники, и мы решили дня на три поехать и устроить облаву на волков. Эта поездка была ещё тем интересна и своеобразна, что холод начался за неделю до октябрьских праздников. Температура понижалась до 25–30° мороза, даже река Вятка встала, и лёд был такой крепкий, что не только позволял ходить, но и ездить на санях.
Выехали мы четверо утром, оделись облегчённо, но по-зимнему, с лыжами. Но всё же такой ранний ледостав наводил на мысли о возможности потайки – потепления, и мы захватили резиновые сапоги.
Через пару часов достигли деревни Конец, по предложению одного из нас, имея большое желание, мы встали на лыжи (ямщик рано уехал к месту охоты) и с большим удовольствием прошли десять километров. Добрались часа в четыре, приготовили обед, поели и вечером часов в 8 легли спать, с тем, чтобы пораньше встать и отправиться на охоту. Наш руководитель, опытный охотник, товарищ Рязанцев, зная хорошо местность, решил, что мы двинемся к большому логу, друг от друга через 100–150 метров до обнаружения следов.
Нашим планам не суждено было исполниться. Ночью проснулся и услышал шум, доносившийся с крыши дома. Я быстро оделся, вышел, вижу, что идёт сильный дождь, вернулся, разбудил нашего руководителя, и мы решили, как говорят, сматывать удочки. Иначе перебраться через две реки, которые разольются, как только лёд уйдёт, будет трудно, и обход на станцию Полой достаточно велик, а лыжи уже не годны.
Разбудив товарищей, я нашёл ямщика. Положив лыжи в сани, надев сапоги, мы отправились. Благополучно переехали реку Вятку у села Никульчино. Хорошим солдатским шагом маршируем к посёлку Дымково, что на другой стороне реки напротив города, где организована переправа, она взята под контроль милицией. Дорогой нас пару раз помочил дождик, и мы думали, удастся ли переправиться через реку. Шли через реку гуськом, друг за другом, так советовал милиционер. Я, как самый «юный», мне было 37 лет, шёл первым и по предложению Станислава Адольфовича пел, а он – за мной, ориентируясь по голосу.
Мы благополучно пожали друг другу руки и разошлись по домам. А река на другой день уже шумела, и переправлялись на лодках!
Во время войны я получил двухдневный отгул после длительной командировки и, конечно, оба дня на лодке спускался с дачи. В Кривом Боре была подсадная утка и лодка, мне повезло – я привёз целую дюжину селезней. Все мои родные, а в войну ко мне съехалось порядочно – иногда за стол садилось 17 человек, были очень довольны и даже восхваляли мою доблесть. А уж до чего хорошо спускаться вниз по течению, останавливаться в красивом удобном месте, кипятить чайник, печь картошку, слушать птичек, соловья! Чудо как хорошо!
Однажды мы втроём спускались по реке Чепце. Остановились закусить. Сидим, наслаждаемся, и вдруг защёлкал соловей на реке в ивовых кустах. Долго смотрели, наконец, увидели его – сидит на верхней ветке, над водой. Один из нас сказал: «Хорошо бы его поймать!» Я заметил: «Это возможно! Когда соловей поёт, он увлекается, закрывает глаза, ничего не слышит и не видит». Мы предложили ему попытаться поймать птицу. Тот, недолго думая, пошёл к лодке. А она была заведена в затон, выше по течению, на линии растущей ивы. Наш приятель решил встать на лодку и подплыть под тот большой куст, где был соловей. Мы, замерев, с интересом наблюдали, думали, как удастся. Но лодка качнулась, и наш герой полетел в воду вверх ногами. Пение прекратилось, а мы хохотали от всей души. Встретили промокшего друга и предложили ему скорее выпить горячего чаю. Пришлось ему раздеться и попрыгать, благо, солнце грело. Мы вдвоём выжимали и развешивали одежду приятеля.
Моя любовь к природе, её красоте не могла пройти мимо моей души – я стал писать стихи.
Аркаша — бычий хвост
Как было приятно возвращаться с дачи домой на моторной лодке! Это более ста километров. Сначала по реке Чепце до Кирово-Чепецка, где река Чепца впадает в реку Вятку. Вятка значительно шире, глубже, быстрее её течение. Лодка идёт скорее. Но берега менее живописны. По дороге мы почти всегда заезжали к нашим знакомым в деревню Сунцовы, которая расположена на берегу реки.
Однажды мы выехали с дачи во второй половине дня, рассчитывая через 4–5 часов быть в городе. Но нас постигла неудача. Лодка шла хорошо, уже подъехали к посёлку Сунцовы, но вынуждены были остановиться, так как река была запружена плавающим лесом. Ехать дальше было нельзя, и нам пришлось даже заночевать. Пристроив нашу лодку в безопасном месте, мы все собрались в большой комнате наших друзей. Хозяева вскипятили самовар, и все стали пить чай. Разговоры были веселые, интересные. Дети — Аркаша десяти лет и Василий восьми — рассказывали, что скоро придётся забросить рыбалку, так как нужно идти в школу. «А теперь я помогаю возить навоз из сарая в поле, — говорит Аркаша, — а возили мы на быке. Бык хорош, слушается нас».
Утром напились чаю, простились, уселись в лодку и благополучно доехали до города. Прошло пять месяцев. Наступила зима. Вдруг к нам является мать Аркаши, взволнованная, в слезах. Она рассказывала, что десятилетнего Аркашу послали в поле отвезти оставшийся в хлеву навоз, а с поля захватить солому. Аркаша быстро, с удовольствием собрался и повёз в санях навоз. Бык послушно потянул сани. Приехав в поле и скинув груз, Аркаша подъехал к куче соломы. Сырую солому пришлось покидать вилами. Аркаша хорошо справился и с этой работой. Повернув быка, поехал обратно, усевшись наверх соломы, но, не рассчитав величину поворота, заехал в канаву. Бык не смог вытащить сани.
Долгое время мальчик бился, погоняя быка кнутом. Несмотря на попытки, он не смог вытащить сани. Вдруг Аркаша вспомнил «совет»: если привязать быка за хвост, то он вытащит любой воз. И он ухитрился хвост быка привязать к саням. Бык почувствовал боль в хвосте, дёрнул, рванулся, и сани выкатились на дорогу.
Мальчик был рад и с гордостью уселся на верху воза. Доехал до деревни, тут Аркаше бы соскочить, но он решил с триумфом прокатиться по деревне. На его несчастье сани наехали на кучку навоза, немного запорошенную снегом, и остановились. Он стал понукать, но вскоре заметил, что из хвоста быка течёт кровь. Он отпустил быка, а подбежавший приятель помог затащить сани во двор.
Появившийся колхозник выругал Аркашу. Быку перевязали хвост, и вскоре раны зажили. На общем собрании Аркашу за ту проделку наказали, послав в трудовую колонию, и ему грозила высылка на работу в другой город. Вот тогда-то ко мне и пришла его мать, узнав, что через 3–5 дней его отсылают с группой осуждённых в Сибирь на завод. Она просила помочь. Собрав все сведения, я отправился в прокуратуру по делам несовершеннолетних. К счастью, встретил прокурора, который был моим пациентом. Он выслушал меня, узнав, что мальчику 12 лет, тотчас взялся мне помочь.
На другой день Аркаша был освобождён и вернулся в свою деревню. Но он завоевал кличку Аркаша — бычий хвост. Теперь он мастер большой квалификации, обзавёлся семьёй и на быках не ездит — ездит на собственной машине, но эту проделку не забыл.
Областная больница
В 1936 году меня приказом облздравотдела перевели работать ординатором в терапевтическое отделение областной больницы. Возглавлял отделение доктор С. П. Дубровин, опытный врач, любящий своё дело, удивительно настойчивый в определении диагноза заболевания у больного. Меня поражала его манера работы, особенно при консультации больного. Семён Павлович тщательно осматривал и внимательно слушал рассказ ординатора об анамнезе пациента, затем, ни слова не говоря, вставал и уходил, а через 20–30 минут вновь подходил к больному, тщательным образом обследовал его и уже после этого излагал своё мнение.
Он удивительно владел методом пальпации, казалось, его полной большой рукой пальпация была бы затруднительна, но рука оказывалась такой подвижной, мягкой, что проникала в самые глубокие, скрытые места. Его опыт и умение анализировать симптоматику заболевания были поразительны. Мне нравилось его желание показать, разъяснить и помочь молодому врачу.
Отделение было на 80–90 коек, всегда заполненное, с очень разнообразным контингентом больных, страдающих заболеванием внутренних органов. Я ощущал прекрасное, дружеское отношение не только Семёна Павловича, но и всего отделения, можно сказать, работников всей больницы. Нельзя забыть таких опытных, дружественно настроенных врачей, как, например, Скалепов, Драверт, Батурина, Россихин, не говоря о докторе Дубровине. С большим успехом и даже любовью передавали они мне, молодому врачу, свой богатейший опыт. Хочется добрым словом вспомнить старшую сестру Т. Капустину (она была по образованию фельдшером), очень энергичную, настойчивую порою, обеспечивающую в значительной степени успех лечения больных. Правда, своей десятилетней работой в тубдиспансере, своей четырёхмесячной, научной командировкой в Москву я был подготовлен к успешному и к тому же желанному восприятию её советов. Я уже был опытным фтизиатром и с успехом консультировал во всех отделениях больницы, а также и в области, особенно лёгочную патологию.
Доктор Дубровин выделил мне три палаты, преимущественно заполненные больными с поражением лёгких. Это были больные крупозным воспалением лёгких, в большинстве случаев осложнённым абсцессами и даже гангреной.
Такой контингент больных меня интересовал, и я с настойчивостью изучал это новое для меня заболевание, усиленно знакомился с соответствующей литературой. Надо сказать, что, проводя ряд методов лечения, я пришёл к выводу, что из рекомендованных харьковскими учёными — метод введения раствора спирта внутривенно даёт наилучшие результаты, и настойчиво применял его. Среди больных была молодая женщина, у которой был диагностирован абсцесс правого лёгкого. Ей было проведено однократное введение внутривенно спирта, и больная полностью выздоровела, правда, случай был не запущенным и, кроме того, она не курила и не пила. Гораздо труднее и только после неоднократного введения у больных мужчин, особенно у злостных курильщиков, и, как обычно, с запущенными сроками лечения удавалось достигнуть выздоровления.
Гораздо сложнее и мало удачно введение спирта проводилось у больных, страдающих гангреной лёгких. Скорее, можно было думать, что введение спирта не приносит благоприятного результата, а потому этим больным проводился курс сальварсана в возрастающих дозах, рекомендованный харьковскими учёными. Из пяти подобного рода больных мне удалось по выздоровлении выписать одного, остальные умирали при явлении сепсиса с поражением почек.
В лечении больных воспалением лёгких, как правило, широко проводилось подкожное введение камфарного масла, обычно единовременно пять кубиков. Этот способ, рекомендованный доктором Дубровиным, был оценен как метод, поддерживающий сердечно-легочную систему в течение всех суток и, безусловно, приносящий заметный успех. Мне особенно нравились, и я с удовольствием проводил по вызову консультации в других отделениях. Весьма интересны были консультации в диагностическом отделении, куда госпитализировали вновь поступивших больных, особенно с неустановленным диагнозом.
Доктор Скалепов, имея громадный опыт, учил меня разбираться в диагностике. В его отделении я впервые встретил случаи дифтерии у взрослых, эти знания с успехом мог применить, когда был главным терапевтом госпиталей на эпидемии дифтерии в г. Халтурине.
Интересна была консультация в глазном отделении доктора Сычёва по поводу удаления глаза у больного, где был мною установлен диагноз цистицеркоза, доказанный лабораторными анализами. Этот случай был демонстрирован на заседании общества терапевтов и помог мне поставить правильный диагноз цистицеркоза в спецбольнице.
Необычен случай с присланной больной из первого родильного дома для срочного лечения — удаления жидкости из полости живота. Перкуссия показывала на ясную картину жидкости. Осмотрев задыхающуюся больную, бывшую в тяжёлом состоянии, я пришёл к выводу неизбежности срочного удаления жидкости. После стерилизации живота, я ввёл троакар и был поражён большой струей мутной жидкости. Немедленно вызвал хирурга-гинеколога доктора Драверта. Ясно было, что эта жидкость из громадной кисты. Хирург подтвердил диагноз, посоветовал выпустить большее количество жидкости (её было целое ведро). В течение трёх суток наблюдали за больной, а затем перевели в хирургическое отделение для радикальной операции.
Гинекологи через три дня провели операцию и удалили громадную кисту. Она была настолько велика, что этот случай как необычный был описан в одном из номеров журнала по гинекологии. Больная выписалась здоровой.
Дежурства
Интересная, но трудная, волнующая была работа во время суточного дежурства по больнице. Начиналась она с 8 часов утра амбулаторным приёмом в поликлинике присланных из районов области и города больных. Я тщательно осматривал больных и, если соглашался с диагнозом, то распределял их по отделениям в зависимости от характера заболевания, тяжести состояния. Мы имели право в случае необходимости вызывать специалистов, дежурных на дому. Но это большей частью касалось хирургических заболеваний.
Больные с неясными случаями, с подозрением на какуюлибо инфекцию, особенно в вечернее время и ночное, помещались в диагностическое отделение, где была возможность изоляции и дополнительные лабораторные или рентгенологические обследования, всегда совместное дежурство среднего медицинского работника, двух санитаров, кучера.
Вечером с 8 до 10 часов проводился обход больницы дежурными врачами. Войдя в каждое отделение, выслушивал сообщения дежурной медицинской сестры о состоянии больных, необходимости обратить внимание на того или иного больного по просьбе врачей отделения или при ухудшении состояния.
Затем вновь возвращался в поликлинику и принимал срочно присланных больных. Разрешалось прилечь отдохнуть, но редко удавалась эта возможность. Утром созывалась конференция врачей всей больницы, и дежурный докладывал о больных за прошедшие сутки. Затем — ряд вопросов дополнительного характера после окончания конференции, и я шел в своё отделение осматривать больных. Часов в 12 можно было покинуть больницу и до утра отдохнуть. Подобные дежурства по всей больнице приходилось нести один-два раза в месяц.
Фельдшерская школа
Через пару месяцев работы в больнице я был привлечён в медицинскую фельдшерскую школу, где с большим удовольствием работал преподавателем и вёл практические занятия по внутренним заболеваниям в течение девяти лет. К сожалению, война прервала мою работу педагога. Работая педагогом, я строго придерживался того мнения, что если думаешь изучить основные медицинские науки, особенно в области заболевания внутренних органов, то берись учить других.
Я вёл курс занятий, познающих основы терапии, сам учась. Лекции и беседы готовил заранее, но каждую осень рвал конспекты и использовал уже другой учебник нового автора, что заставляло меня вновь узнавать новые взгляды и установки. План проведения беседы, лекции всегда лежал передо мной. Я никогда не надеялся только на память. Мне удавалось заинтересовать слушателей, что позволяло предъявлять большие требования к занятиям-опытам. Если только удавалось, я приводил с собой больного, демонстрировал его, спрашивая анализ. Я всегда подчёркивал, что правильный анализ — это успех в 50 % случаев правильного диагноза. Все амбулаторные и рентгенологические данные в моей интерпретации служили только подтверждением правильного или ошибочного диагноза в конце лекции. Я был тронут и удовлетворён тем, что выпускники школы всегда приглашали меня на выпускные торжества. А три раза приезжали окончившие школу двадцать лет тому назад и приглашали на встречу, даже преподносили мне памятные подарки, а я выступал, знакомя их с интересными случаями моей работы.
Консультация в больнице
(1939 год)
Однажды я был вызван главным консультантом больницы, доктором М. Больной П. страдал, со слов доктора Молчанова, ревматизмом, с поражением суставов, с повышенной температурой. Обычно эта болезнь лечению не поддаётся. Меня сразу поразило, что больной при попытке сесть в кресло упал в него с криком из-за резкой боли в суставах ног, а это не совсем характерно для больных ревматизмом суставов, при котором болезненность бывает менее резкой, ноющего характера.
При расспросе в анамнезе: больной категорически отрицает в прошлом заболевание горла, больных зубов. Он указывает, что болезнь началась неожиданно, после приезда его из дома отдыха (в Латвии), куда ездил с женой. Он считает, что к нему там отнеслись невнимательно, вернее, отравили его. На мой вопрос: «Чем же Вас отравили?» — больной не мог ответить.
Жена, которая питалась с ним за одним столом, здорова. Основная жалоба больного — боль в суставах ног и рук, особенно при движении, повышенная температура субфебрильного характера. Указания на поражение суставов раньше нет. Возраст — 35 лет. Я расспросил больного, чем он питался в дороге. Он ответил: «Мы очень хорошо питались, нам на дорогу был дан целый окорок! Свинья был выкормлена при учреждении хлебопекарни, где я работал». Я спросил: «А свинья подвергалась осмотру ветеринара?» — «Нет, это мы считали излишним», — отвечал больной.
Как потом выяснилось, свинарник находился во дворе хлебопекарни, и по показаниям служащих оказалось, что его часто посещают крысы. Больной тогда же заявил: «А жена ведь тоже ела этот окорок, но не заболела, правда, она ела жир, а я — мясо».
Я приступил к осмотру. Больной активен, но суставы при движении резко болезненны. Упитанность средняя, лимфатический аппарат — без отклонений от нормы, в зеве чисто, зубы — без поражений. Пульс — 80, ритмичен, кровяное давление — 130/80, тоны сердца чистые, границы сердца — в пределах нормы. В лёгких — везикулярное дыхание, перкуссия — норма, живот мягкий, без боли, печень и селезёнка не прощупываются. Конфигурация суставов рук и ног — без изменений, но при сгибании наблюдается болезненность. При ощупывании кожи руки слева, в области предплечья, определяются три образования величиной с горох, плотные, без боли. Спросил доктора И. Е. Молчанова, нет ли в больнице хирурга, если есть, его надо вызвать. Был вызван хирург. Я попросил его ощупать левую руку больного и взять одно образование для направления на анализ в лабораторию.
Лаборант (ветеринарный врач) обнаружил цистицеркоз. Мой диагноз цистицеркоза — гематогенная форма — подтвердился. Рекомендовано вливание внутривенно раствора спирта 20—30 % в дистиллированной воде. На этом консультация была окончена.
Утром на квартиру ко мне пришёл директор хлебокомбината и, поздравив меня с правильным диагнозом, предложил: «Не возьмётесь ли Вы лечить больного?» Я наотрез отказался. Тогда он заявил, что увезёт больного в Ленинград. Больной лечился в Ленинграде введением спирта в вену и выздоровел.
Впервые с заболеванием цистицеркозом мне пришлось встретиться в глазном отделении областной больницы в г. Вятке. Зав. отделением, доктор Свечев представил мне больного с удалением глаза по поводу метастаза цистицерка в глаз, как он предполагал. И тогда я обнаружил в коже рук плотные образования величиной с горошину. Нами был проведён курс лечения с вливанием спирта. Удалённый глаз был подвергнут лабораторному анализу — цистицеркоз подтвердился.
Мною был сделан доклад о гельминтах с демонстрацией случая в научном терапевтическом обществе, с указанием на обязательное обследование убитых животных в ветнадзоре.
Мои полёты
Кто в детстве не мечтал летать, подняться в небо? Эта мечта была настолько сильна, что даже во сне доводилось летать. Это был яркий, красивый сон, а утром, когда делился своим сном с бабушкой Феклиньей, умываясь в кухне, она обязательно говорила: «Это ты растёшь».
Мы, мальчишки, всегда соревновались друг с другом, кто выше и дальше запустит сделанного из бумаги змея на длинной и тонкой нитке.
Один раз мы, братья, из папиросной бумаги на клею сделали большой пустой шар с отверстием внизу, вокруг которого была приклеена круглая из тонкого картона пластинка. К ней подцепили изогнутую проволоку, которая была ниже отверстия на 10–15 см. На проволочку прикрепили небольшой кусочек ваты, смоченный в керосине. Когда мы зажгли эту вату, тёплый воздух пошёл вверх, шар поднялся и долетел с нашей крутой горы до реки.
Вдруг по городу Вятке прокатилась удивительная новость — с ипподрома будет совершён полёт на самолёте. Это объявление в газете взволновало всё население города, а нас, мальчишек, особенно. Около ипподрома жил с семьёй дядя Алексей, двоюродный брат мамы. Он был рабочим мастером на железной дороге, и в объявленный день мы всей семьёй отправились к дяде. Дядя обрадовался и усадил нас пить чай, а мы с братом Колей каждые полчаса выбегали на улицу и докладывали, что народ уже собирается.
Около 12 часов все вышли во двор, дядя заставил нас всех подняться по лесенке на крышу амбара, говоря, что оттуда будет видно. На улице была масса народа. Мы забрались на пологую крышу амбара, действительно, оттуда было видно всё поле ипподрома. Там, в стороне, под навесом стоял белый самолёт. Мы с волнением ждали. Около аэроплана возились два мужчины. Особенно волновало сообщение в местной газете: «В воскресенье, в час дня, будет совершён полёт аэроплана и показано бомбометание (вход на ипподром платный)».
Наши места на крыше были чудесные: всё видно и бесплатно. Наконец, аэроплан выкатили из-под навеса, и в него сели двое мужчин. Мы услышали урчание мотора, пропеллер начал крутиться всё быстрее и быстрее, аэроплан побежал по полю и вдруг оторвался от земли, поднялся в воздух и плавно полетел. Вся масса людей, как один человек, ахнула.
Самолёт летит, из-под него, видимо, из люка падает круглый, как мяч, предмет. На земле, куда этот предмет упал, вспыхнуло пламя, и раздался взрыв. Вскоре самолёт приземлился. Демонстрация полёта закончилась. Весь вечер все были возбуждены впечатлением от увиденного.
С тех пор прошло много лет, и, когда мне пришлось впервые сесть в самолёт, я вспомнил свои двенадцать лет, когда первый раз увидел аэроплан. Я не боялся полёта, но меня интересовало, какое будет моё ощущение. Первый полёт был совершён с временной площадки в поле за лесом. Мы легко поднялись и слетали за 250 километров. Я хорошо перенёс полёт и посадку, и, когда вечером, в темноте, мы возвращались обратно, на временном аэродроме уже были зажжены костры. Ко мне подошёл лётчик и спросил, как я перенёс полёт и посадку. Я ответил: «Хорошо».
Трудный полёт на север
(1938–1939 годы)
Мне хочется рассказать о своём полёте на север в больницу по вызову. Полёт был трудный. Мы летели в два раза дольше обычного, был сильный ветер, и уже сели на краю посёлке в темноте. Лётчик мне сказал: «Бегите скорей, смотрите больных и возвращайтесь. С попутным ветром мы быстро долетим до Кирова». Но я возразил: «Во-первых, я устал, кроме того, придётся идти через весь посёлок к больнице — она стоит на краю села. Ещё неизвестно, сколько у меня будет больных, и какие они, может, придётся задержаться до утра, чтобы повторно осмотреть их. Я вас прошу перелететь к больнице, там на ночь выставим караул».
Я пошёл к больнице. Дойдя до первых избушек селения, увидел в окне огонёк и, так как я устал, решил зайти погреться и отдохнуть. Я вошёл в избу, поздоровался и вижу: за столом сидят три женщины и едят солёную капусту из круглых больших деревянных чашек. Одна из чашек без капусты отодвинута на край стола, в ней был только один рассол. Я присел и вежливо попросил эту чашку, чтобы попробовать рассол. Они дали мне с некоторым удивлением. А когда я почти весь рассол выпил, увидел на их лицах лукавое веселье. Они наверняка думали, что я с похмелья, но я объяснил им свой трудный полёт на самолёте.
Добравшись до больницы, я был встречен главным врачом, он заметил мою усталость и бледность, ввёл мне кубик кофеина. В это время раздался звонок по телефону. Лётчик отказался перелететь к больнице и сказал, что улетит.
Я осмотрел больных вечером и утром, закусил, выпил кофе, и меня отправили на лошади до ближайшей станции в двух километрах. Я купил билет, сел в вагон, где мои документы проверил милиционер.
К вечеру благополучно добрался до дома, а утром, придя в больницу, посетил кабинет главного врача, отдал ему своё объяснение, где указал, что лётчик меня не послушал и улетел. Лётчик прилетел на третий день, был судим и уволен с работы за прогулы.
Полёт в Зюздино — Афанасьевское
Мы вылетели на вновь полученном двухмоторном самолёте санитарной авиации. Самолёт имеет закрытую кабину. Летело нас трое, рядом со мной — механик. Вылетели в два часа дня. Летели хорошо, но почему-то трижды садились на дорогу, лётчики и механик выходили из самолёта, поднимали капот, что-то рассматривали, вновь поднимались в воздух и летели дальше. Добрались до места назначения, когда уже стало немного темнеть, и меня предупредили, что, по-видимому, придётся ночевать, так как один мотор неисправен. Я ушёл в больницу, осмотрел больного. Случай оказался непростой, и я был доволен, что мы ночуем, и будет возможность ещё раз осмотреть больного. Утром после осмотра пациента и моего назначения лекарств я вышел к самолёту, где были мои попутчики, и мы решили лететь. Но, сделав три круга по снежному полю, самолёт не смог оторваться от земли. Лётчик открыл маленькое окошечко к нам в кабину и сказал: «По-видимому, снег стал влажным, лыжи плохо скользят. Но я видел там овраг, я на него набегу, мы оторвёмся и полетим». Мы молча согласились, с большим трудом перебрались на ту сторону оврага, но не взлетели. В напряжённую минуту я даже выглянул в окно, думал, как глубок овраг и не придётся ли нам кувыркаться, однако мы благополучно подрулили к краю села, самолёт остановился, я вышел и услышал, что останемся ещё ночевать, так как один мотор совершенно не работает и придётся его перебирать основательно.
Я пошёл в амбулаторию и стал принимать больных. Утром после осмотра пациентов, к которым я был вызван, мы сели в самолёт и благополучно поднялись в воздух. Оба мотора работали хорошо, лететь было одно удовольствие, кабина крытая, не дует, и сидеть очень удобно. Я раскрыл новую книжку, которую купил в селе, и углубился в чтение под приятный равномерный рокот моторов. Вдруг через час полёта я оторвался от книги в недоумении — стояла полная тишина, моторы не работали... Открывается окошечко из кабины пилота, а механик, сидящий рядом со мной, говорит: «Надо садиться». Я взглянул в окно и увидел, что мы летим над лесом. От посадки на лес нас спасла возможность планирования, предпринятая лётчиком. За пять разворотов, которые сделал самолёт, мне показалось, что мы как будто поднялись вверх и, наконец, заметили большое снежное пространство, посередине которого стояла небольшая избушка. Лётчик крикнул: «Сажусь!» Крутое снижение — состояние ожидания посадки было тревожное. От неминуемой аварии нас спас очень глубокий снег. Мы катились прямо на плетень, который, на счастье, был занесён снегом до самого верха. Перевалившись через плетень, остановились в двухстах метрах от избушки, которая оказалась значительно больше, чем казалась сверху. Из дома выскочило несколько человек, двое из них надели лыжи и направились к самолёту. Я вышел и тотчас же провалился выше пояса. Тогда я подозвал одного из пареньков и попросил довезти меня на лыжах до дома. Это был колхозный клуб.
Через полчаса пришли лётчики с механиком и, обращаясь ко мне, сказали: «Уважаемый Иван Иванович, Вам придётся сейчас же поехать на станцию Ардашево. Это в 30 километрах отсюда. Вас увезут на лошади. Надо передать, чтобы вылетел лёгкий самолёт, привёз два бидона бензина, так как у нас его нет». Через 15 минут я уже сидел в санях-розвальнях, и ямщик, молодой парень, понукал лошадь. Километров через десять мы подъехали к реке Проснице и увидели, что примерно в 250 метрах колхозники вытаскивают из воды брёвна. Моему кучеру следовало бы податься влево и по полю объехать место работы, но он поехал прямо по обледеневшему берегу. Сани раскатились и перевернулись, лошадь упала, а я вывалился и покатился вниз. К счастью, сумел удержаться на берегу и в воду не упал. Рабочие подбежали ко мне, помогли выбраться наверх. Подняли и лошадь, и мы отправились к станции. Когда я вошёл к дежурному по станции, было уже четыре часа. Я объяснил, что мне необходимо соединиться с городом, с авиастанцией. Меня соединили, и я передал, что самолёт потерпел аварию из-за отсутствия бензина. Посадка самолёта — в 25–30 км от станции Ардашево. Дежурный предложил мне уехать товарным поездом в теплушке, где едет бригада: «Будет тепло, и Вы легко доедете до города». И, действительно, через 15 минут в теплушке я разговаривал с рабочими. Мы благополучно подъехали к станции Полой, где был в пути небольшой подъём. Вдруг мы заметили, что наш вагон остановился, а затем медленно, набирая скорость, покатился обратно. Кто-то крикнул: «Надо выскакивать!» Быстро распахнулась дверь, и все стали прыгать. Меня предупредили: «Скачи вперёд!» Я прыгнул и, так как был большой снег, не ушибся.
Кто-то из рабочих нашёл старую шпалу и кинул её под колёса. Вагон остановился. Поезд дал задний ход, вагон подцепили, и мы благополучно доехали до города.
Срочный вызов на консультацию
Старший врач областной больницы сообщил мне о необходимости срочно выехать на аэродром для вылета в район на консультацию. На аэродроме я встретил знакомую — врача-лаборанта Александру Ипполитовну Молчанову. Я удивлённо спросил: «А Вы куда собираетесь лететь?» Она ответила: «Разве Вы не знаете? Мы вместе летим на эпидемию тифа в село Кичму». Я огорчился, что облздрав послал меня без предупреждения, так как я мог бы известить семью о длительной командировке и взять запас белья.
Прилетели в указанное село — и тотчас в больницу. Оказалось, что эпидемия тифа продолжается уже пару недель, но был случай, где диагноз брюшного тифа был сомнителен, почему и была запрошена консультация. Школа и часть больницы заняты больными. Доктор Молчанова стала брать исследования у сомнительных больных, а я пошёл с обходом по палатам. Каждого больного осматривал и обнаружил, что среди брюшнотифозных есть больные, страдающие сыпным тифом. Назначил соответствующее лечение. Разделив по диагнозам, стал лечить, что продолжалось две недели.
Особенно труден был один старик 75 лет с брюшным тифом и сопутствующим заболеванием — воспалением лёгких. Я попросил у врача все истории болезней с начала эпидемии. Проработав их, увидел, что брюшной тиф начался среди учеников, живущих в общежитии или приходящих из других деревень ночевать в общежитии. Я попросил показать мне это помещение. Выяснилось, что его сразу заперли. Отперев общежитие, я обратил внимание на питьевой бак, который стоял в коридоре. В нём было порядочно воды, а в ней плавал... грязный лапоть. Я указал медицинским работникам на антисанитарию и отсутствие контроля.
После того, как прожил в селе неделю, мне захотелось сходить в баню, и я попросил у председателя сельсовета разрешение на покупку пары белья, носков и прочего.
В конце эпидемии я съездил в соседние деревни с лечащим врачом.
Четвёртая городская больница
Я — заведующий терапевтическим отделением. Провожу очередной обход у врача Н. Доктор предлагает мне посмотреть мужчину лет 45, поступившего накануне с диагнозом — язвенная болезнь желудка. Собранный анамнез ставит диагноз под сомнение. Нет в анамнезе болей после еды, нет склонности к запорам. Болезнь началась постепенно, прогрессивно ухудшалась, в основной жалобе больного преобладают боли в области живота и слабость.
В анализе желудочного содержимого была обнаружена повышенная кислотность. Общее состояние больного вполне удовлетворительное. Питание нормальное. Лимфатический аппарат в норме. Пульс — 65/70, ритмичный, давление — 130/80, тоны сердца чистые, границы — в норме. В лёгких — без фокусных изменений, дыхание в нижних полях слегка ослабленное. Осмотр живота: при пальпации по средней линии, чуть выше пупка, прощупывается плотное образование, не резко болезненное и малоподвижное. Лечащий врач показывает результат анализа крови, где можно отметить небольшое отклонение от нормы — РОЭ, равное 16. У больного постельный режим. Прошу провести исследование кала на скрытую кровь, мой повторный осмотр — завтра. Больной хорошо переносит молочные продукты, рекомендую продлить диету № 1. Даю советы пациенту: «Мы подвергаем вас повторному рентгеноскопическому обследованию желудка, но, возможно, в другой больнице, так как надо решить вопрос операции, а у нас хирургической помощи в этой больнице нет». Больной даёт согласие.
Я обсуждаю с лечащим врачом диагноз пациента, подозревая рак желудка. На следующий день повторно вместе с врачом осматриваю больного и прихожу к выводу о необходимости остановиться на раке желудка, повторной рентгеноскопии желудка. Её следует провести в условиях онкодиспансера, куда мы направляем больного.
Через день, к вечеру, ко мне на квартиру — звонок. Звонит врач, по-видимому, заведующий, и громко говорит: «Зачем Вы, опытный врач-консультант, направляете больного, не поставив правильного диагноза? Больной умер при явлениях инфаркта сердца. Предлагаю завтра явиться в морг на вскрытие, утром, в 10 часов!»
Мы с лечащим врачом явились аккуратно. На вскрытии было пять человек из онкодиспансера. Вскрытие вёл прозектор. Состояние тревожное. Описание случившегося ночью сердечного приступа с болями и характерной ЭКГ полностью напоминало инфаркт миокарда. После того, как вскрыли сердце, все увидели на передней стенке кровоизлияние. Врачи в один голос сказали: «Инфаркт».
Прозектор вскрывает желудок, и мы видим картину типичной раковой опухоли.
В это время ко мне подходит врач-ординатор морга и говорит: «Иван Иванович, это не инфаркт, а метастаз опухоли рака». Делаем срез опухоли на сердце и убеждаемся, что это раковый метастаз. Наши переживания кончились.
Врачи онкодиспансера ушли смущёнными.
Благодарю за доверие ведущего хирурга З. С. Батурину
Я иду по улице Урицкого мимо небольшого оранжевого домика и вспоминаю, что в детстве вместе с матерью бывал здесь, где жила её подруга — садовод Завойская. Вспоминаю также, что она всегда угощала нас белой малиной. Я стал уже проходить мимо двора, когда оттуда неожиданно выбежала женщина и, обращаясь ко мне, сказала: «Дорогой доктор, будьте добры, зайдите к нам, у нас заболел сынишка». Я вернулся. И мы вошли в дом. В небольшой прихожей я снимаю пальто и смотрю в открытую дверь комнаты. На кровати, в 10–15 шагах от меня, лежит мальчик. «Что у тебя болит?» — спрашиваю я его. — «Живот», — отвечает он и тотчас же сбрасывает с себя одеяло.
Я поражён: вижу ярко выраженную глубокую антиперистальтику кишок. Быстро подойдя к кровати, я прослушал, проперкуссировал живот больного, ясно убедился, что имею дело с непроходимостью кишок. Быстро проверяю пульс — 85 в минуту, тоны сердца — лёгкие, в пределах нормы. Узнаю, что это случилось 2–3 часа назад, неожиданно, когда мальчик прыгал, резвился. Говорю матери: «Необходимо мальчика срочно везти в хирургическое отделение областной больницы. Я полагаю, что это заворот кишок. Нужна консультация хирурга, и, по всей вероятности, операция неизбежна». Сажусь за стол и пишу направление: «Срочно в хирургическое отделение на совет. Больной — Захарченко Юра, 5 лет. Наблюдаю ясную антиперистальтику. Считаю необходимым хирургическое вмешательство. Врач И. М.».
Как я узнал через день, больной был доставлен в больницу, где был осмотрен дежурным врачом. Хирурги не обнаружили антиперистальтику, так как прошло уже два часа, и решили лечить консервативно, не подвергая больного операции. Они решили представить его на консультацию зав. отделением З. С. Батуриной. Зоя Сергеевна, осмотрев пациента, спросила: «А кто направил?» — и, узнав, что послал врач И. И. Мышкин, сказала: «Он не мог ошибиться. Я берусь делать операцию».
Операция прошла благополучно. Диагноз заворота кишок подтвердился. Ребёнок поправился и жив-здоров до сих пор. Операция проведена в 1942 году. Теперь он уже мастер, у него есть дочь, учится в медтехникуме. Живёт с матерью и женой. Я был приглашён на празднование 70-летия матери, получил благодарность и угощение.
