Версия для слабовидящихПисьма Софьи Алексеевны Юдиной — Нине Евгеньевне Агафонниковой
* * *
Воскресенье, 25-го мая
Устала сегодня от всяких дел — уборки, стряпни... Сегодня — чудесная летняя погода: сухо, тепло, светло...
Много хотелось написать, но всё забыла. Хотелось тебя занять, подбодрить, самой поделиться и облегчить свою душу — и не могу. Ты сама испытывала и понимаешь такое состояние, не будешь сердиться на бестолковое письмо...
Примечания
42 В декабре 1918 года началась принудительная мобилизация в Красную Армию бывших «царских военспецов», к числу которых, вероятно, был отнесён и М. А. Юдин.
(Без датировки, май 1919 года(?);
из Петрограда — в Вятку)
Милая Нинушенька, родная моя!
...У нас — весна: и на улице, и на душе (как бы не сглазить!). Запах черёмухи, молодой клейкой листвы, ласточки, тепло и солнце — так взбудораживают и волнуют, что мы сами себе удивляемся — даже смеяться начали...
Вчера ходили втроём к Аркаше [Рылову]. Представь себе, как это мы трое пошли в гости. Миша — в папином пальто, Лена — в мамочкиной шляпе, а я — в мамином костюме... И погода так удивилась тому, что мы выбрались втроём, что даже гроза и дождь были, но, к счастью, нас не вымочили... У Аркаши пили чай, смотрели его картины, садик...43 Сегодня только «раскисли» — ноги болят...
Занятия в школе кончаются, от частного урока хочу отказаться, и я мечтаю (в глубине души) отдохнуть немного и... хоть немного пописать, заняться живописью, а то ведь я весь год не брала кисти в руки... Хочется на свободе съездить на кладбище; да ещё надо выяснить как-нибудь дело с [Бестужевскими] курсами... Только — будут ли летом платить учительское жалование?.. Придётся искать какую-нибудь работу... Миша и Лена до сих пор не получили жалованья... Пока карабкаемся, так как я получила жалование за прошлый месяц в гимназии...
Примечания
43 Одним из многих увлечений (хобби) А. А. Рылова являлось разведение «домашнего сада», выращивание в нём редких растений, огородной зелени (горох, бобы) и т. п. (См.: Рылов А. А. Указ. соч. С. 136).
(Без датировки,
1 октября 1919 года (?);
из Петрограда — в Вятку)
Милая, дорогая Ниночка!
Спасибо ещё раз огромное за посылку: за каждую картофелину, репку, морковинку, за внутренний мешочек!.. Дай Бог тебе успеха во всём, милая Ниночка, родная наша, близкий друг!..
Напишу, что делается у меня, у нас. Эти дни я всё бегала по разным школам: пришлось видеть и разговаривать со многими людьми — чужими, незнакомыми, так что перепутала — где как кого зовут и величают... В четырёх школах подала заявления — и теперь жду результатов. Не знаю, как разберусь: если устроятся дела, как буду справляться, расхлёбывать заваренную кашу?..
Бейер — такой милый: как только узнаёт свободные уроки, сообщает мне, рекомендует меня44. И вот его рекомендация, да дополнительные [педагогические] курсы, что я прошла в августе45, да упоминание о Бестужевских курсах и о папочке — поддерживают меня, дают как-то почву. Кроме того — у меня педагогический стаж уже один год... Итак, я «закинула удочки» и смотрю на поплавки — в ожидании «клёва»...
За эти дни я очень устала: я не волнуюсь теперь нисколько, но от разговоров, новых лиц, мест, очень устаю — я могу отдыхать только в привычном, упорядоченном...
Вчера [30 сентября] были мои именины, а в понедельник — 29-го [сентября] — Мишино рождение. В этот день я принесла с почты вашу чудную посылочку, и отпраздновали Мишин день [рождения] печёной картошкой и гречневой кашей (вот чудесная крупа! — здесь такой не найти). А вчера я сделала настоящий борщ (то есть — не из листьев, а из самой свёклы — и с картошкой даже) — тоже с кашей — и пирог (величиной с этот почтовый листок) из картофельного теста с морковью... Утром мы с Леночкой съездили на кладбище, сделали из осенних кленовых листьев сами венок и повесили на могилке... Хотели втроём съездить: нам с Леночкой удалось освободить этот день от службы и прочих дел, а Мише нельзя было пропустить службу в [музыкальном] отделе... А вечером поужинали втроём — тесной нашей «троицей», вспоминали вас — дорогих, любимых — и легли спать сытыми: это ясно и определённо чувствовалось нами и давало приятное настроение...
Сегодня получили ценную вещь: посылку мучную. Сын нашего «Полянского» сторожа чувствует к нам симпатию, заботится о нас и послал нам муки. Он мог послать «нормированную посылку», так как он — красноармеец... Здесь только сначала у Миши требовали удостоверение в родстве с ним (!), но потом Миша счастливо разговорился с заведующим — и ему выдали посылку. Посылка стоит больше тысячи рублей, и мы теперь наскребаем, чтобы выслать ему расходы... Эх, деньги несчастные, до чего надоели они!..
Насчёт жалованья ничего ещё не слышно. Повышают ставки, но чем выше они — тем дольше задерживают жалованье, и тем дороже становится жизнь, так что повышение ставок нас не радует — наоборот... На рынках — одна капуста да мука (по 110 рублей и дороже фунт)...
У Аркаши [Рылова] — нарывы на руке: болит рука и на перевязке, так что жить и делать ему одному трудно... Сегодня Миша со службы хотел проехать к нему — помочь прибрать. Прислуга у него уехала в деревню...
Спасибо, родненькие, за всё!..
Примечания
44 Бейер (Байер) Владимир (Владимир Роберт Эрнст) Иванович (1868–1945) — живописец, график, театральный художник, педагог (профессор). Воспитанник Санкт-Петербургской академии художеств (1886–1892); с 1893 года преподавал рисование в различных учебных заведениях Санкт-Петербурга/Петрограда/Ленинграда; автор ряда программ по методике обучения рисунку; один из организаторов (1921) и главный художник Петроградского (Ленинградского/Санкт-Петербургского) театра юных зрителей (ныне — имени Александра Александровича Брянцева; 1883–1961); заслуженный артист РСФСР (1932).
45 «Краткосрочные курсы для учителей рисования единой трудовой школы» функционировали в Петрограде летом 1919 года; такого же рода курсы — для ускоренной подготовки учителей системы дошкольного и школьного образования («единой трудовой школы») создавались и в других местах (в Москве, в губернских и уездных городах), в том числе — в Вятке; на таких курсах (для воспитателей дошкольных учреждений и учителей начальных классов) занималась в Вятке Н. Е. Агафонникова.
(17/30 октября 1919 года (?);
из Петрограда — в Вятку)
Милая Ниночка, родная!
...Сегодня — день смерти мамочки: были на кладбище — все вместе, с Аркашей [Рыловым], освободив день от служб, уроков и прочего...
Это время немного снялись с «мели» — и мы, и Аркаша, так что понемногу «поплыли», хотя цены выросли до ужасных размеров (масло — 2000 рублей фунт, картошка — 40 рублей фунт, крупа — 180 [рублей фунт] и т. д.) — и ничего дешёвого нет. Главная беда ещё — нет совсем соли: у меня осталось немножко — и не знаю, что делать, как жить без соли, ничем её не заменишь?..
У нас холодно стало, на днях даже выпал снег. Я вставила сама все окна и прибираю пыльные углы — для зимовки... Да, что-то будет — и когда?! Поживём — доживём...
А пока — живём по-старому. Леночка мается с зубами, слабостью, простудой, холодом. Очень уж мало у нас внутреннего своего тепла — от недостатка жиров. У Аркаши [Рылова] нарывы — от этого же. У меня — крапивная лихорадка, и уши заложило так, что почти оглохла... Да, я всё же надеялась на лучшее впереди...
* * *
(8 ноября 1919 года(?);
из Петрограда — в Вятку)
Моя дорогая Ниночка!
...Не знаю, получишь ли это письмо, и это сомнение мешает писать, да и писать вовсе разучилась...
А нас застала зима: лежит снег, по Неве идёт лёд. Мы переехали жить в тёмную комнату: устроили в ней чистоту, некоторый уют — и сидим по вечерам с ночником... Зябнем очень. Ведь дров нет. Топлю немножко плиту — и то не каждый день, а становится всё холоднее и холоднее... Холод — это такое мучение, прямо пытка, когда и снаружи холод, и внутри никакого тепла нет — от отсутствия жиров. А по вечерам — ложиться спать в ледяную постель, или утром, скорчившись от холода, прибирать, или Мише и Лене — играть [на пианино] закостеневшими пальцами... Не дай Бог испытать этого никому!..
Как будем жить дальше — не знаю... Сердце сосёт тоска...
Как вы-то, милые, живёте? Все ли здоровы, благополучны? Как вообще живётся в Вятке? Ниоткуда не получаем вестей, не знаем, как живут наши друзья... Всё уж — одно к одному...
Из газет, наверное, знаете о том, что было около Петрограда46. Сразу исчезла вся провизия, теперь появилась опять, но в несколько раз дороже. Например, картофель — 90 рублей фунт, крупа — 350 рублей фунт, масло — около двух тысяч рублей фунт, молоко — 90 рублей бутылка, хлеб — 250 рублей за фунт и т. д. Ну — как тут жить?.. Надо как-то карабкаться...
Миша оставил музыкальный отдел, занимается в консерватории, остались у него только уроки в школах. Леночка — по-прежнему в канцелярии [музыкальных курсов]. Я занимаюсь в 7-й советской школе — при температуре рисовального класса в 2–3 градуса47. Тяжело ужасно...
Дома — тоже градусов 5–4. Леночка очень уж зябнет, плачет от холода, а чем поможешь, когда внутри у нас тепла жизненного нет — и топить нечем?.. Прости за жалобы: мне и начинать письмо не хотелось, потому что знала, что выйдет нытьё...
Что же ещё написать?.. Сегодня были у Аркаши [Рылова]: погрелись немного, потому что у него теплее...
Завтра Леночка пойдёт на урок хорового пения — занимается с малышами в одном приюте48. А я дома буду копаться. Разбирать «гнёзда». Ещё в такой холод — дежурства у ворот: мы сегодня с Леной поочерёдно сидели с 6–10 часов утра, а Мише предстоит это «удовольствие» сегодня ночью...
Эти дни — праздник «октябрьской революции»: город украшен нынче очень хорошо, просто — лампочками. Флагами, зеленью... Нам дали по полфунта ситного хлеба, а в столовой — обед из двух блюд: щи и кашица, и по маленькому пирожку с вареньем...
Примечания
46 В связи с реальной угрозой городу со стороны белофинских и белогвардейских войск Петроград дважды (2 мая и 15 октября 1919 года) объявлялся на осадном положении; в конце сентября 1919 года началось второе наступление белой Северо-Западной армии — под командованием генерала Николая Николаевича Юденича (1862–1933) — на Петроград; к 20 октября белые находились уже на ближних подступах к городу; однако предпринятым в конце октября — начале ноября контрнаступлением Красной Армии были отброшены в Эстонию, где разоружены и интернированы местными властями.
47 Так — в подлиннике; возможно — бывшая Санкт-Петербургская (Петроградская) 7-я мужская гимназия, преобразованная в 1879 году из Второй прогимназии (основана в 1867 году); с 1965 года в здании бывшей 7-й гимназии располагается средняя школа № 165 Центрального района Санкт-Петербурга (улица 8-я Советская, д. 58).
48 Бывший Ремесленный приют имени Д. А. Старчикова (Санкт-Петербург/Петроград, Большой проспект Васильевского острова, дом 77).
(20 ноября 1919 года(?);
из Петрограда — в Вятку)
Милая Ниночка!
...Положение у нас становится критическим. Возможно, что Мише придётся уехать отсюда в другой город, куда отправят студентов консерватории, и нам с Леной здесь не прожить...
Ради Бога, как только получишь письмо, напиши, что в Вятке: можно ли нам с Леной устроиться там поскорее, так как без службы нам не хватит средств уже на полмесяца, так как у нас сейчас ничего нет!.. Посоветуйте, родные: нас всё равно разлучают — и тогда нам здесь не прожить, надо куда-нибудь деваться!..
(30 ноября 1919 года(?);
из Петрограда — в Вятку)
Милая, дорогая Ниночка!
...Жить здесь немыслимо. Я боюсь за Леночку, за её легкие: здесь — вечная простуда, и лечить её нельзя, так как раньше можно было оставлять дома в тепле, а теперь — дома ещё хуже сидеть, особенно — по утрам: холод такой, что до слёз ломит руки, а вечером ложиться в холодную, как лёд, кровать, когда весь сам промёрз!.. Мы и стонем, и вздыхаем, и корчимся, пока, наконец, не отойдём немножко, а утром — вылезать опять на мороз...
Что за мучение этот холод! К голоду и холоду привыкнуть нельзя... Предсказывают ещё, что зима будет суровая, и если теперь, когда на улице — мягкая зима, у нас дома в жилой комнате — 4 градуса, а в остальных — ниже ноля, то что будет тогда?.. А дров нет: со складов не отпускают ни одного полена — только советским учреждениям, да и то для них ломают деревянные дома и бараки. А жители, как хотят: многие воруют дрова — кто ближе к таким складам...
Мира не предвидится, дороговизна растёт: так, чтобы нам сколько-нибудь накормиться, в день надо не меньше 500 рублей, а мы можем расходовать только 200–250 рублей. Дошли мы до какого-то отупения, страшно делается за свои умственные способности. Читать что бы то ни было — трудно и неинтересно, писать письма — тоже трудно, только и можешь писать о ценах да холоде... И все это, взятое вместе, выживает нас отсюда. Если бы война кончилась, как думали, этой осенью, — нас бы хватило как раз, а теперь хочется [уехать] отсюда, чувствуешь необходимость этого, потому что попали в безвыходный тупик. А между тем — деваться некуда: одна Вятка — да и в ней, по вашим письмам, скверно...
Только страшнее всего — дорога, и говорят, что пассажирское всякое движение по всем дорогам скоро прекратится, и теперь уж не дают разрешений на выезд по всем дорогам...
Ах, если б удалось уехать отсюда!.. Я-то думала так: уехать на Рождественские каникулы, и если в Вятке ничего не устроится, то вернуться сюда — и снова занять свои места, чтобы не терять их и не ломать совсем своей жизни. Денег у нас нет, но я думала взять с собой ситцы, которые получали по ордерам и которые лежат ещё нетронутыми. Ведь в обмен, кажется, легче что-нибудь получить... Но душа болит, что ничего у нас не выйдет, всё это — одни мечты. Такая тоска сосёт сердце день и ночь, что места не могу найти...
Ниночка, ты мало пишешь в письмах о вятской городской жизни, и поэтому мы, думаю, плохо представляем вашу жизнь, как и вы — нашу. Но, судя по твоим письмам, у вас ещё живут умственными интересами... Здесь жизнь как-то останавливается — одни разговоры о дровах, холоде, рыночных ценах, теперь даже о политике не говорят, так как события отодвинулись от нашего Питера... Господи, до чего мы опустились, заплесневели!.. Это сознание — в связи со всеми внешними условиями — ещё более вводит в тупик... И в таком состоянии как трудно заниматься в школе! Холод — ноль градусов в рисовальном классе, ребята рисуют в рукавицах, шубах, не слушаются — пользуются предлогом холода. А у меня и мысли, и язык сковывают холод и отупение. Часто язык почти отнимается, не сам язык — а способность речи. Умом хотел бы повести уроки с толком, и в голове копошились планы всякие, и вспоминаешь папины слова о том, как должно гореть внутри у преподавателя и зажигать в других желание работать, понимать, видеть красоту нашего необъятного мира... И так больно от сознания, что у меня на деле не выходит, думаешь о том, как бы скорее отвести уроки...
Мы живём теперь в тёмной комнате. Помнишь её? Там у нас стоит теперь диван — из матрасов и ковра, стол под клеёнкой, кресла, на полу — ковёр, шкапчик с папиными этюдами, пианино. На дверях — портьеры, на стенах — папочкины акварели. Из ночника соорудили лампу — со стеклом и абажуром... Так что — уютно бывает, особенно — когда на душе светлее...
В городе трамваи чуть ходят, электричество дают мало — и в разные часы, на улицах лежат дохлые лошади, и возят дрова в учреждения, да жители торопятся на службу... В академии [художеств] мастерские теперь не действуют, ученики не работают, потому что холодно. Хотели закрыть — до апреля, но это ещё не разрешено и не решено...
Мы получили четырёхфунтовую посылку с сухарями, уже давно и съели — с большим удовольствием. Там были всякие вкусные кусочки и крошки... Спасибо, родные!..
Целую крепко — насколько есть ещё силы!..
