Версия для слабовидящих«Я несу по городу яростную бороду»: о книге стихов Бориса Марьева
Марьев Б. М. Идти, как жизнь : стихотворения, лирические циклы и поэмы [Текст] / Б. М. Марьев ; сост. предисл. Е. С. Зашихин ; ред. Л. П. Быков. – Екатеринбург : Фонд культ. информ., 2008. – 416 с. : ил.
Книга, о которой я хочу сегодня рассказать, вышла пять лет назад в Екатеринбурге. В ней составитель Е. С. Зашихин собрал стихи, лирические циклы и поэмы нашего земляка, уроженца посёлка Зуевка Бориса Михайловича Марьева. К сожалению, эту книгу я увидела только нынешней осенью. У нас в стране как не было полноценных культурных контактов между соседями, так и нет. Я бы с большим удовольствием приобрела эту книгу для своей библиотечки, да и для городских библиотек она не была бы лишней. Но, видимо, провидение так специально подгадало, чтобы книга Бориса Марьева попала мне в руки в канун празднования 50-летнего юбилея клуба «Молодость», к созданию которого Марьев имел самое непосредственное отношение.
В первые же дни моей работы в «Комсомольском племени», в феврале 1963 года я познакомилась с Борисом Марьевым – он тогда часто приезжал в Киров, потому что в Слободском жила его мама, к которой он относился с большой заботой и любовью. Гораздо позже он написал грустные стихи о маме.
Письма
1.
За командировками, делами
Не слыхать минут бессонный бег.
Целый месяц не писал я маме.
Целый месяц! А не целый век!
Матери сердиться не умеют,
Их тоска, как омут, глубока:
Сыновья уходят и взрослеют,
Телеграммы шлют издалека.
Мамка! Слышишь?
Яростный бездомник,
Скоро я вернусь в родимый дом.
Где сирень легла на подоконник.
Где закат в полнеба за окном,
Где горят на солнце половицы,
Дышит мирный, ситцевый уют...
Я проснусь –
и вышитые птицы
На стене о детстве запоют.
Я увижу, сколько ты грустила,
Расцелую сорок тысяч раз
Пальцы, побелевшие от стирок,
Лучики твоих усталых глаз.
2.
То ли в речку – топиться.
То ль напиться в пивной:
Письма. Старые письма.
Мамин почерк прямой.
Обрываются строки:
«Редко пишешь, сынок...»
Не сбываются сроки.
Одинок. Одинок.
Телефонные будни.
Микрофоны у рта.
Выступления. Люди.
Суета. Суета.
Дети шумного века –
Все-то нам по плечам,
Вечно некогда, некогда...
Плачем лишь по ночам.
Он в то время работал в Свердловске, в отделе внутренних дел. Денег у него много никогда не было, а частые поездки к матери ещё более истощали кошелёк. И он всегда был готов подработать. Его друг Владилен Кожемякин активно привлекал его к газетной работе. А поскольку я тогда очень мало что умела, то приездам Марьева была очень-очень рада. Он учил меня отвечать на горы стихов, которыми молодые читатели заваливали редакцию, быстро, но с толком, не обижая авторов. Тогда ведь был не столько книжный бум (хотя он, конечно, был!), сколько графоманский. Вслед за молодыми, но уже бешено популярными Евтушенко, Вознесенским, Рождественским и Ахмадулиной все кинулись писать стихи. В редакции соблюдался довольно строгий порядок – на каждое письмо нужно было ответить в течение 10 дней, но ввиду громадного количества писем со стихами, этот срок мне разрешили продлить до месяца.
И вот внезапно и стремительно в кабинет врывался Боря Марьев:
– Привет, старуха! Пойдем, перекусим. Я с поезда.
– Ой, Боря, столько работы… Ты иди один.
– Я один не могу! Я уже уговорил Владилена, возьми Олега Даусона и пойдем.
И мы шли сначала в овощной магазин на ул. Дрелевского, где продавалось разливное легчайшее болгарское вино (которое, видимо, ещё и разбавляли), выпивали и шли в столовую. Боря говорил, почти не переставая. Он рассказывал о Свердловске, об общих знакомых (а их было немало: А. Лиханов, Л. Шаров, Л. Шаромов, Г. Чукреев были выпускниками Свердловского университета; трое из них были в разное время редакторами «Комсомольского племени»). И читал стихи. Его никогда не смущала окружающая обстановка: он мог читать стихи и на улице, в скверике, и в столовой, и на лестнице около туалета.
Когда встал вопрос о создании на основе маленьких страничек в газете – «Альманаха “Молодость”» – настоящего клуба любителей литературы и начинающих авторов, то в списке участников клуба в числе первых была фамилия Бориса Марьева, хотя он к тому времени был уже автором двух поэтических сборников, членом Союза писателей. Но Альберт Лиханов считал, что клуб должен сразу стать авторитетным, и в него должны входить не только самые начинающие, но и настоящие поэты, прозаики и журналисты.
Возвратившись в редакцию, Марьев забирал толстенную пачку писем со стихами и уединялся где-нибудь. К вечеру на все стихи были написаны ответы. А если попадалось солидное количество стихов не совсем плохих, то писал поэтические обзоры – в то время это было новинкой в молодёжной газете. Я знаю, что этих обзоров авторы в районах области ждали с нетерпением и трепетом. Он умел писать так, что, никого не обижая, очень точно и доказательно оценивал каждого автора.
Накануне юбилея «Молодости» ко мне подошло несколько пожилых людей, которые признались, что до сих пор хранят мои ответы на их письма со стихами тех лет. Было приятно. Но я бы никогда сама не дошла до умения написать коротко, ободряюще и критично, если бы не Боря Марьев. Он писал такие письма блистательно. Получал он за каждое письмо сущие копейки, но, поскольку писем были горы, то ему удавалось заработать на подарок маме, чему он радовался, как мальчик.
И вообще в нём всегда было много мальчишеского, несмотря на прекрасную бороду, залихватский беретик, который он носил на кубинский манер. И, хотя для нас он был безусловным авторитетом, сам Борис в своих стихах часто сомневался. Читая новую книгу, составленную из стихов, публиковавшихся в разных сборниках, я нашла стихи, написанные в Кирове или Слободском.
Надо сказать, что для рождения стихов ему необходимо было быть влюблённым. Часто эти влюблённости были так мимолётны, что «предмет» чувств не успевал их заметить. Однажды, в одно из вечерних скудноватеньких застолий он стал говорить об актрисе нашего драмтеатра, которая его так поразила! Он махал руками, тряс бородой, рвался немедленно идти в театр, чтобы ждать её после спектакля. Его уговорили не бежать к театру, а спокойно завтра позвонить. А завтра он пришёл со стихотворением «Телефон». Вероятно, оно было потом доработано, изменено. Но тогда Борис был им горд и восхищён. И читал всем, и хотел, чтобы все восхищались. И, читая строчки «Мне было стыдно голосов суровых… всех этих Николаевых, Петровых…», – хитро тыкал пальцем в мою сторону. Помню, что мы эти стихи раскритиковали, а сейчас я встретила их в сборнике, словно старых добрых друзей.
Телефон
Куда он делся, номер телефона?
Табак в карманах. Рифмы. Адреса.
А в городе твоём, чужом и сонном,
Я был проездом – полтора часа.
Сперва метнулся к справочной.
Закрыта!
Снял трубку автомата. Но куда?
А ночь кругом – как чёрная вода.
Платформа. Сквер.
Листва дождём умыта.
Так. Значит, пять.
Потом, как будто, двойка.
А дальше что? По-видимому, три?
Не три, а – семь... Начало вышло
бойко,
А две последних цифры – хоть
умри!
С ума сойти! А ты ведь рядом!
Рядом!
Твоим дыханьем ветер напоён...
И вот гремит отчаянной руладой
По городу нахальный телефон.
Мне было стыдно голосов
суровых,
Встревоженных, приветливых,
чужих,
Всех этих Николаевых, Петровых,
Пашкевичей, Благих, Соковниных.
Как я просил прощения у них!
Как объяснял, выспрашивал,
и снова
На медяки разменивал рубли, –
Ещё тебе не вымолвив ни слова,
Я говорил им о своей любви...
И я нашёл тебя. И ты успела.
И ты сказала «милый!» – Как во сне.
Я стал впервые этой ночью смелым:
Полгорода сочувствовало мне!
Марьевская борода была постоянным предметом шуток и насмешек. Однажды один из старших журналистов довольно сурово сказал в адрес бороды что-то резкое. Боря насупился. А в следующий раз уже читал нам:
Борода
Я несу по городу
Яростную бороду,
Рыжую,
Ершистую…
Критикуют?
Выстою!
Борода ты, борода,
Колет очи ерунда:
Мол, в ХХ атомном –
Да атаманом Платовым?!
Век на бороды суров,
За день сто редакторов:
Кто – подбрить,
А кто – подправить,
Согласись –
И будь здоров!
А я хожу, весной дышу,
Бородой девчат смешу,
Разговоры умолкают,
Хорошеет борода…
Привыкают?
Привыкают!
Говорят:
Вот это да!
Мол, вот она, искомая,
Исконная, посконная…
А я под этой бородой,
Словно Кастро, молодой,
Да и стих мой не про бороду,
Коль думать головой…
Тема, выраженная в этом стихотворении «не про бороду» волновала его долго. Марьев подступался к ней не только в стихах и дружеских разговорах, но и в стихотворных обзорах. Может быть, для него, юриста, тема личной свободы, свободы выражения своих взглядов была особенно дорога и выстрадана. Помню, как однажды, опять же прямо с поезда, он пришёл в редакцию. Я была в кабинете одна и сразу попросила у него стихов для новой странички «альманаха в газете». Он задумчиво молчал, потом сказал:
– Есть у меня стихи, но их ведь вы не напечатаете.
И положил на стол стихотворение «Садовники…»
* * *
Садовники, уж эти мне садовники!
Обриты тополя, как уголовники.
От лязга ножниц ежится июль:
– Под нуль его, кудрявого!
Под нуль!
Садовники, уж эти мне садовники!
Один привил рябину на шиповнике,
Другой женить осину на сосне
Дал обещанье к будущей весне.
А если та осина не венчается,
Садовник наш ужасно огорчается:
– Ах, древесина! Прешь наперекор?!
В дрова её, кривую! Под топор!
Торопятся садовники бессонные
Мичуринские видеть чудеса,
А рядом, за казёнными газонами,
Гудят в полнеба вольные леса.
Поют дрозды.
Листва сквозная светится.
Порхают в солнце бабочки с утра.
Уж если здесь сосна с осиной
встретятся,
Так накрепко.
Навек.
Без топора.
Я прочитала, пришла в восторг. Но он забрал листочек и сказал:
– Нет, если обллит вырежет из полосы, то мне потом и в сборник нельзя будет дать. А мне оно дорого.
Я горячо завозражала. Я говорила, что обллит у нас, конечно, бдит и лютует, но, к счастью, стихотворные образы до него доходят не всегда. Одним словом, это стихотворение мы всё-таки напечатали, чему Борис был очень рад и веселился, как маленький.
История со стихотворением о бумажном змее мне помнится потому, что Марьев читал мне его с особенным выражением, когда узнал, что я собираюсь замуж.
Бумажный змей
Нe Змей-Горыныч,
не Морской
И не Библейский Змей,
Я змей бумажный,
городской,
Забава для детей.
Как я завидую лучу,
И птице, и звезде:
Я выше всех взлететь хочу
И побывать везде.
Какие страны и моря,
Какие города!
Но держит ниточка меня, –
Суровая беда.
Ах, как я рвусь,
И как я бьюсь,
И жалуюсь опять,
Но я боюсь, но я боюсь
Ту нитку потерять.
Я проклинаю нашу связь,
Её тугую власть,
Но сколько раз
Я падал в грязь,
Когда она рвалась!
Не верят в солнечный простор
Катушки и мотки,
И были нитки до сих пор
Хрупки и коротки.
Но я нашёл, назло ветрам,
Такую – лучше нет!
И лишь бумажки телеграмм
Летят за мной вослед.
И я лечу в сиянье дня,
Не веря в рубежи:
– Пусти меня! Пусти меня!
Держи меня, держи!..
Марьев вообще никогда никого напрямую не учил, не делился опытом, не читал морали. Всё, что он хотел сказать, он говорил стихами. Иногда казалось, что он писал некоторые стихи, чтобы внушить молодому человеку или девушке какую-нибудь важную мысль. И меня, прочитав с жаром эти стихи, он непременно спрашивал:
– Ты поняла, о чём я?
Я уверяла, что прекрасно поняла. Но он читал снова, интонацией подчёркивая то одну строфу, то другую. Мне тогда показалось, что это очень личное его переживание.
И «Не любите, девушки, поэтов…» тоже для меня связано с моим предсвадебным периодом. Марьев, честно говоря, не очень вникал в личную жизнь молодых журналистов, он никогда меня не расспрашивал ни о чём. Мы были в прекрасных отношениях. Подвыпив, он мог очень талантливо разыграть и ухаживание, и влюблённость, и ревность. Но я знала, что утром он ворвётся в кабинет, шумный, вдохновенный, полный замыслов, и о вчерашнем не будет и помину. Но, когда он узнал, что мой избранник – инженер и к поэзии не имеет отношения, он почему-то огорчился и, вроде бы, даже рассердился на меня. А, вернувшись через несколько дней из Слободского, прочитал эти стихи.
Шутка
Нe любите, девушки, поэтов,
Все поэты – что тетерева,
Ни зарплаты нет, ни эполетов,
Лишь одни красивые слова.
Замуж выйдешь – свету
не увидишь,
До рассвета курит дорогой,
Он уходит в поиск, как на поезд,
И, должно быть, пишет о другой.
Он рассудит все тревоги мира,
Ждёт вестей из будущих веков,
А кругом – холодная квартира,
Пуд окурков, два – черновиков.
Только нету песни без куплетов,
Без мечты на свете как без рук, –
Не воруйте, девушки, поэтов,
Пожалейте, девушки, подруг!
Из дальнейших разговоров я поняла, что эти стихи и его пасмурное настроение связано с очередной его влюбленностью в некую слобожанку, которая, не дождавшись его, уехала.
В новую книжечку не все стихи вошли, которые было бы интересно вспомнить. В частности, у него было несколько стихов о Зуевке, которую он описывал строго, порой горестно, но не забывал никогда.
Наследство
Детство, детство!
Музыка и топот.
Эшелоны.
Беженцы.
Война.
Привокзальный почерневший
тополь
Шелестел у нашего окна.
И глядел я,
Прячась за скворешней,
Как солдатам раздают пайки,
Как уходят в горизонт безбрежный
Рельсы,
Пушки,
Песни
И дымки...
Годы, годы!
Улица знакомая –
Ничего я смерти не простил:
Деда нет,
И бабки нет,
И дома...
Есть крапива,
Пепел
И пустырь.
Здравствуй, тополь!
Всё мое наследство!
Древний, как лесное божество,
Ты сберёг мне Родину и детство,
Дымный сторож
Счастья моего!
* * *
Я рос в краю мазута и угля,
Где люди прямы,
а калитки шатки,
Где в паровозной саже
Тополя
И птичьих гнёзд взъерошенные
шапки.
Прищурюсь чуть –
и в антрацитном блеске,
В кожанку комиссарскую одет,
С фанерным сундучком
приходит дед
Из детства моего,
как из поездки.
Рокочут паровозные басы,
Толчётся звонко рынок
за платформой,
И пахнут квасом дедовы усы,
И ярок сахар на ладони чёрной.
А я пытаюсь сундучок нести,
Идти стараюсь с дедушкою
в ногу,
А я мечтаю поскорей расти,
И вижу в снах железную дорогу.
Крута моя дорога, далека:
Через леса и синие туманы,
Пересекая грудь материка,
Она бежит в неведомые страны...
Сбываются мальчишеские сны,
Мы все взрослеем от вагонной
тряски,
Нам всем когда-то сделались
тесны
И дедов дом, и бабушкины сказки.
Ах, погоди минуту, проводник!
Как коротка заветная стоянка!
Лишь сердце захолонуло на миг
У огоньков родного полустанка...
Который раз она кругла, Земля,
Но никуда от прошлого не деться:
Грачиной шапкой машут тополя
Из дивных стран,
Из памяти,
Из детства...
В сборнике стихов Бориса Марьева «Идти, как жизнь», кроме стихов, помещена прекрасная статья составителя сборника Евгения Зашихина, нашего земляка, у которого мама – тоже зуевчанка. Мало пожил поэт, но стихи его живы и до сих пор, и будут жить дальше. А нам не надо постоянно подтверждать слова Пушкина о том, что мы ленивы и не любопытны – мы ведь можем не только вспоминать прекрасного поэта и человека Бориса Марьева, но и читать его стихи.
Т. К. Николаева
