Главная > Выпуск №23 > Бахта не забытая

Бахта не забытая

В. И. Чигарев

Привезли Вовку в Бахту с лесной, северной окраины Кировской области на гужевом транспорте мощностью в одну лошадиную силу. Несколько дней добирались до Бахты путники. Запомнил Вовка бесконечный лес, лес и снова глухой лес. «Несёт меня лиса за дальние леса». Мнилось Вовке: вот сейчас, за поворотом откроется взору белокаменный город с широкими улицами, но не открывалась сказка. Встречались лишь большие и малые деревни, где путники устраивались на ночлег. Хорошо запомнилась паромная переправа через реку Вятку, да высокие колокольни на крутом берегу в городе Орлове. С противоположного, низкого берега реки колокольни похожи на сказочные, нарисованные на голубом небе среди облаков терема. И в наше время поражают воображение колокольни своей высотой и гармонией. Бывая в городе Орлове, каждый раз вспоминал взрослый Вовка своё первое впечатление.

Поселились в Бахте приезжие вместе со своим фамильным сундуком в «казённой» квартире. Сундук этот, следует отметить, пережил и своих владельцев, и всё партийное руководство страны нашей. Пришло время, и Вовка в новых сандалиях, новой рубашке и с военно-полевой сумкой через плечо пошёл в первый класс. В Бахтинской средней школе не хватало помещений, и первоклассники занимались на втором этаже клубного здания. Говорят, раньше это был поповский дом. Если это так, то не бедный приход был у батюшки.

Кто не помнит учительницу первую свою? Но Ольга Владимировна Волкова была и вечно будет самой любимой и самой мудрой учительницей. Способных и не очень, умытых и мокроносых – всех одинаково любила и учила уму-разуму Ольга Владимировна. Безвременно ушла из жизни любимая учительница. Муж Ольги Владимировны, директор Кырмыжского предприятия Волков, с горечью говорил: «Я сейчас не живу без неё, я существую». В клубном здании было холодно, и Кырмыжское торфопредприятие выделило под класс бревенчатый дом. Здесь было светло и уютно, от натопленной печки исходило приятное тепло. Рядом находились торфяной карьер, лес и речка. На карьере плавали выводки утят в жёлтых распашонках, у речки жил бородатый коршун, а в сумках и портфелях у малолетних юннатов не переводилась всякая живность. Отгонял ребят от своего гнезда коршун диким, как в джунглях, криком. Летит коршун, никого не трогает, и атаковала его стая ворон. Спокойно и невозмутимо махал коршун своими метровыми крылами, но лопнуло и у него терпение. Пух и перья полетели по небу.

Иногда через Бахту на танковый полигон проходила колонна танков, и, услышав дальний рокот, вся ребятня сбегалась к Московскому тракту. Шли боевые машины, оставляя за собой чужой, тревожный запах. Погиб однажды на полигоне танковый экипаж, провалившись на танке под лёд на глубоком озере. Надо сказать, зимой различить, где берег, а где озеро, в районе танкового полигона было сложно. Уровень воды глубоких озёр был чуть ниже уровня плоского берега. Черны и загадочны эти озёра. «Двои вожжи связывали – дна достать не могли». Железки под рукой не оказалось, так в качестве грузила корягу привязали находчивые вятчане. Черти и водяные на озёрах вели скрытный образ жизни и на публике не засвечивались. А вот следы гидростроительной деятельности бобров повсюду заметны были. От перелесков к озёрам прокопали бобры каналы, по которым успешно транспортировали древесину.

Летом среди озёр, болот и русалок, зимой среди снегов и холодов жили постоянно на полигоне в казарме два-три десятка солдат. Случалось бывать там маленькому Вовке, когда мать и отец с сослуживцами выезжали на «эмтеэсовской» машине за луговой клубникой. Да и местные девки туда наведывались. «Порядок в танковых войсках». Видели сельчане и других солдат – пленных немцев, которые ехали с колхозного поля на бортовой машине с проколотым колесом. В немецкой полевой форме без погон, сидели немцы на скамьях аккуратными рядами, как в кино показывают. Да, вроде, не истощены были немцы. Ехали без всякой охраны и остановились около магазина. Захотел один фриц пообщаться с ребятами. Понаслышавшись о зверствах фашистов, в ужасе отпрянул Вовка от немца. «Не бося, не бося», – уговаривал немец струсившего Вовку. Нет в немецком языке звука «й». Может, жив ещё «добрый фриц». Привет тебе от Вовки.

Отец Вовкин, будучи, может быть, единственным механиком на весь в те годы Кировский район, имел «бронь». Просился на фронт, да не пустили. Состоял Илья Фёдорович в партии коммунистов, в бога не верил, нательный крест не носил, но и не осуждал верующих. Как и все деловые мужики, упоминал Илья, при случае, имя господа бога, чаще чужеземного, японского бога. А «сатана» да «лешачиха» – так это в адрес Елизаветы Семёновны, матери Вовкиной. При нехватке мужиков, ушедших на войну, организовал Илья Фёдорович девичью бригаду трактористок. Девчата ревели, да учились ездить на тракторе. Уже и в областной газете написали про Илью, уже и медаль ему улыбалась, но вместо медали попал Илья Фёдорович под суд. Разобрали на запчасти или, язык сломать можно, «разукомплектовали» 15-сильный трактор-колёсник. Суд постановил выплачивать стоимость раскуроченного трактора. Тут стало не до калачей, а у Ильи Фёдоровича начался длительный сухой, в смысле спиртного, великий пост. Хорошо, что свой дом был уже под тесовой крышей. Трудно давалось строительство дома. Может, и разбирался Илья в тракторах, но плотником он был никудышным. Плотников нанимать, лес покупать – не хватало на всё денег. Отдельно нанимал отец пильщиков пилить брёвна на «плахи». Два мужика установили козлы и специальной пилой распиливали брёвна вдоль, на две половины. Это ж надо, вручную проделать такую работу. Тоже немалых денег стоит. Зато полы и потолки в доме были толщиной в полбревна. В три окна на фасаде, с невысокими потолками, с сенями, оградой и двором для коровы построили дом. «Удобство» соорудили в пределах сеней, за бревенчатой стеной. Достойно приметить, сквозило в ватерклозете почему-то всегда снизу вверх, а не наоборот. Светло и тепло было в новом доме от ещё не потемневших стен и потолка, но тесновато стало со временем в родимом гнезде. Не думал Илья, что у него будет пятеро по лавкам. Впрочем, никто никому не мешал в своём доме.

В МТС установили нефтянку с генератором, и в домах появился свет. Выключателей к проводке не прилагалось и, если свет был не нужен, то выкручивали лампочку. А можно и не выкручивать – в десять часов само погаснет. После в потёмках, в тишине долго не спалось. Мухи и те летать перестали. Редко, очень редко проходила по Московскому тракту одинокая машина, освещая фарами окна дома. Смятение и ожидание, может быть, радостного события, посещало Вовкину душу. А вдруг кто в гости зайдёт. Есть ещё жизнь на земле. Невзирая на тесноту, ни отец, ни мать гостей в доме не чурались. Зачастую в доме ночевал какой-либо запоздалый путник, а то и жил целую неделю.

Утро на селе начиналось с первыми петухами. Шум, ор, мат кругами расходился по всей улице. Это Геннадий Трофимович, по прозвищу «богоматерь», дрался с агрессивным петухом. Виртуозно, проникновенно материл Трофимыч нарушителя спокойствия. Если спросят, где проживает Геннадий Трофимыч, то не каждый скажет, а где проживает «богоматерь» – все знают. А петух околел бесславно, как диверсант. Жена Трофимыча, Спиридоновна, доила корову, а придурочный петух атаковал её и клюнул в голову. Вздрогнула Спиридоновна и выронила из рук ведро с молоком. Побелели от гнева у хозяйки глаза, как пролитое молоко. Схватила Спиридоновна охламона за крыло и голыми руками оторвала ему масляну головушку вместе с шёлковой бородушкой. И поделом хулигану. Не один раз нападал петух на малышей, пугая их до смерти. Душегубство, совершённое в состоянии аффекта, законом не преследуется.

Продолжалось утро на местном радио со звоном Кремлёвских курантов и бодрой утренней гимнастикой, затем к делу приступал колхозный радиоузел, который на родном вятском наречии вещал о достигнутых успехах и задачах на ближайшие дни. Далее снова встревала Москва.

Родной дом стоял недалеко от речки, а за речкой, в разумном удалении от жилья, находилась база ГСМ. За базой, в перелеске, пёстрый и крикливый дятел-желна оборудовал для себя столовую. На высоком пне защемлял дятел еловые шишки и выклёвывал из шишек семена. На земле – гора пустых шишек. Поблизости росла старая ель. Вовка забирался на ель, вытряхивал семена из крупных шишек на ладошку и жевал их. Напоминало кедровые орешки. За перелеском простирался широкий сырой лог. Весной лог подтапливало от мельничного пруда, и в прогретой воде расцветала ярко-жёлтая калужница. Красовалась калужница не более недели. Вода спадала, и желтоглазая, но худосочная красотка исчезала из поля зрения. В тёплой воде, на траве лягушки развешивали широкие и длинные ленты своей лягушачьей икры. Жизненно важный процесс сопровождали лягушки свадебным пеньем. К осени лог пересыхал, и в бочагах, по уши в грязи, рваными сетками ловили «свободные каменщики» юрких щурят. Степень выживаемости у щурят и ребят была, приблизительно одинакова, а грязь высохнет, так сама отпадёт. За логом находилось место под названием «у Варварки». Гнетущее впечатление производили полуразрушенные дома, заплывшие колодцы, заросшие бурьяном огороды. Как там жила одинокая, неопределённого возраста женщина – загадка. Не вступала ни с кем в разговоры таинственная Варвара – Варварка. Попытался Вовка однажды поближе познакомиться с этим местом, но и до первого дома не дошёл. В знойный полдень цвела на «хуторе» черёмуха. Запах стоял такой сокрушительный, что дышать совсем нечем было. Видать не зря поётся в песне: «К похолоданию, ветрам неистовым цветёт черёмуха, цветёт душистая». Волков за логом не наблюдали, но лисы часто встречались. Облаяла Вовку большая рыжая лиса. Бежит лиса параллельно движению, хоть маленького, но человека, настырно лает. Как-то неправдоподобно и жутковато было, пока в отдалении не промелькнули два лисёнка. Отлегло и посветлело на душе у Вовки. Мамаша-то детей своих оберегает. Зимой, бухтили охотники, спит лиса, свернувшись калачиком и заложив нос под свой пушистый хвост. Воздух ходит у неё по кругу, и от того лисе не холодно. Мать-природа так же берегла подрастающую популяцию вечно голодных человеческих детёнышей и не скупилась на сок берёзовый, севериху, песты, молодую кислицу и прочий подножный корм. За диким луком по заливным лугам с лосихами и лосятами доходили отроки аж до озера Белужье.

За раками ходили вдвоём с соседским парнем и боевым другом Толь-кой-партизаном. Дальний, тяжёлый и опасный поход с ночлегом предстоял «промысловикам». Вперёд – на Стамбул! В старом еловом лесу барсуки ещё во времена царя Гороха построили подземное городище. Сухой, песчаный бугор с подземными ходами и, вероятно, квартирами содержали барсуки в идеальной чистоте. От городища к реке проложили они тропу, которая пересекалась с народною тропой. Поздно вечером пацаны нос к носу встретились с барсуком. Барсук утробно хрюкнул и с шумом ломанулся в кусты. У «промысловиков» душа ушла в пятки, а сердце рухнуло прямо в рваные штаны. В Берендеевом лесу со старых елей седыми космами свисали мхи и лишайники. На высокой ели, как нечистая сила, громоздился большой серый филин. Привычно повернув ушастую голову на сто восемьдесят градусов, филин немигающими глазами смотрел поверх деревьев и то ли дремал, то ли о чём-то думал. Ночью филин жутко ухал, напоминая всем, что лешие и «шишиги» – это вам не детские сказки. Ещё раз проверяла природа «промысловиков» на испуг, когда вблизи внезапно, оглушительно хлопая крыльями, словно из-под земли взлетал тетерев или, ещё страшнее, глухарь. И вновь холодело в брюхе, и учинялся столбняк. Адам тоже с испугу поперхнулся яблоком, которое подсунул ему змий-искуситель. Пощупайте, товарищи мужчины, оно до сих пор у вас в горле находится.

На глубоком и спокойном участке реки крупные голавли на глазах у парней занимались не совсем понятным делом. Стая голавлей стремительно проплывала участок реки, разворачивалась и так же стремительно плыла обратно. И так много раз. Знали парни, что когда голавли греются в верхних слоях воды, то не берут никакую наживку, но чтоб голавли занимались спортом, такой картины видеть не приводилось. На отдалённой опушке леса, на самых верхушках елей цепью, как нанизанные на нитку бусины, сидели какие-то крупные птицы. На вечернем небе были видны только силуэты, и, что это за птицы, мальчишки не знали. Героически преодолев все опасности, добирались «промысловики» до заветного места. Остаток летней ночи и утро коротали у костра. Не имея ни снастей, ни сноровки, раков ловили руками, по грудь в воде, вытаскивая их из глубоких нор. Облачённые в доспехи и вооружённые раки сопротивлялись и больно царапали пальцы своими клешнями. Хлеб давно закончился, в желудках у «промысловиков» было тихо и пусто, как в карманах у колхозника. Где ты ныне, Толька-партизан? Отзовись, друг ситный. Убедительно изображал Толька буфетчицу из чайной: «Тридцать да двадцать – рупь пятнадцать, пива не брал, итого рупь двадцать». «Ле-е-ет семнадцати, во-о-осемнадцати, девятнадцати лет, двадцати-и-и и лет семнадцати, восемнадцати, девятнадцати лет, двадцати!» – орал Толька какую-то бессмыслицу всю обратную дорогу. «Затыкай! Нанюхались! Мандрата-пупа, мандрата-па», – платил Вовка той же монетой. С полной корзиной живых раков приходили домой «промысловики» измученные и голодные. Потому и уходили ребята за раками ещё с вечера, чтобы принести их на следующий день живыми. Мать ставила в «тихую» печь ведёрный чугун с раками и вечером всей семьёй разбирали их на съедобные и несъедобные части. Последних было больше, и на столе вырастала гора рачьих панцирей. Самовар на столе стоял пузатый, и тоже ведёрный. Хватит кипятка на всех «вятских водохлёбов». Чай грузинский, № 36 или фруктовый, прессованный был весьма сомнительного качества. Пили чай с конфетами-«подушечками».

* * *

Уже взрослый парень – Санька Коли Стёпкина – брал Вовку на рыбалку. Нужно разобраться с этим сложным именем. Есть Санька, есть его отец Коля, был дед Стёпка. Людей по фамилии Метелёвы в Бахте – пруд пруди и потому был Санька Метелёв – Санькой Коли Стёпкина. Удачный улов делил Санька на три части. «Почему на троих?» – обижался Вовка. Третья часть полагалась Саньке за снасти. Добротные снасти были у Саньки Коли Стёпкина. Жахнули из Санькиного ружья по здоровенной щуке, да промазали. Ничего не сказала щука и ушла в глубокую яму. Отомстила щука рыбакам, когда они случайно «прищучили» её бреднем в речной траве. Как кувалдой колотила щука по ногам рыбаков своим острым носом. Несли щуку через всё село, красочно возложив её Саньке на плечо. Пожалуй, у одного Саньки имелась в Бахте на реке лодка. Никого не брал Санька с собой на эту рыбалку. Против Кедровского острова окружал он сетью куст речной травы и ботал «боталом». Красив был силуэт лодки на фоне тихой речки. Красив был и сам Санька, высокий в тёмной, облегающей одежде, с шестом в правой руке. Только как понять-то эту красоту? Без зазрения совести трепал щурёнок уклейку у самой поверхности воды. Уклейка была не меньше его самого. Серебристое, жемчужное облако рыбьей чешуи расплывалось по омуту. Красив был измочаленный ветрами куст чертополоха посреди бескрайнего поля. Часть рыбы, утаив от домашних, продавал Санька около чайной. И сразу же на вырученные деньги опрокидывал в чайной стакан водки. «Сань, не хорошо это», – укорял Вовка старшего товарища. «А жить-то надо!» – отрезал Санька.