Главная > Выпуск №22 > Ночь ледостава

Ночь ледостава

М. М. Решетников

Уже два дня по Вятке плыла шуя, после тёплой погоды неожиданно в ночь на 24 октября 1896 года подул северный ветер, и выпал снег. На другой день ветер стих, похолодало, и к вечеру температура упала до минус 15–18 градусов.

Авксентий Петрович закрыл очередное заседание губернского съезда агрономов, сложил в портфель бумаги, взглянул на часы: было одиннадцать. Он утомился: с утра – съезд зоотехников, затем – агрономов, кажется, уже довольно. «Завтра суббота, – подумал он. – В воскресенье надо будет сделать перерыв и хотя бы один день провести дома, а то семья последнее время совсем уж не видит меня. И Наде скучно – ведь мы всё же ещё молодожёны…»

Участники съезда почти все покинули зал заседания и толпились у вешалки. Швейцар, подавая пальто Авксентию Петровичу, доложил:

– Тут Вас этот нищий, барин, всё дожидается. Весь вечер – уйдёт, погуляет, видно, где-то и опять вот тут сидит и ждёт...
– Ах, это, верно, Шабалин? Где же он?
– Недавно только ушёл. Как услышал, что конец собрания, встал – и за дверь…
– Может быть, он не ко мне?
– Да нет, Вас добирался, мне, грит, господина Батуева надыть!
– В последнее время он стал возмутительно назойлив и безобразно груб, – заключил Батуев сам для себя.
– Действительно, ужасно настырный господин, – подхватил швейцар.
– До свидания!
– Будьте здоровы, Авксентий Петрович, спокойной ночи Вам!
– Спасибо, добрый человек…

Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул всей грудью холодный воздух. Медленно стал спускаться со ступеней крыльца, пропуская вперёд агрономов. Ему хотелось пройти одному эти два квартала до своей квартиры – наедине со своими мыслями, отдавшись целиком чистому морозному воздуху и тишине.

Но кто-то вдруг подошёл к нему справа и спросил:

– Позвольте, Авксентий Петрович, пройти с Вами и немного обменяться некоторыми соображениями?

Батуев узнал в прохожем одного из уездных земских скотоводов и, придерживаясь своей обязательной манеры, ответил:

– Пожалуйста. Я готов Вас выслушать. Сделайте одолжение. Господин Зылев, если не ошибаюсь?

Речь шла о подготовке ветеринарных фельдшеров, в которых была большая нужда. Земство не в силах было готовить их, существовали только школы при ветеринарных институтах Министерства народного просвещения. К сожалению, специалистов не хватало.

– Должно бы заниматься этим Министерству внутренних дел! – и Зылев попрощался.

Авксентий Петрович, наконец-то, остался один. Ещё раз с наслаждением втянул холодный воздух и стал припоминать последние строфы полузабытого стихотворения, которое увлекало его грустной романтикой.

Ты боишься, чтоб бедный твой друг
Не растратил последних слабеющих сил
И чтоб раньше бы часом его не убил
Пересиленный волей недуг…
Милый, добрый мой друг, не печалься
по мне.
Чем томиться на медленном тяжком
огне,
Лучше сразу блеснуть и сгореть…

Батуев не спеша пересёк Никитскую, миновал здание окружного суда, ему оставалось пройти одно здание до дома Сунцовых, где он с семьёй снимал квартиру. В окне третьего этажа увидел слабый свет лампы. «Это Верочка, сестрёнка, ждёт меня и читает, а Надя, наверное, уже уснула и не дождалась. Милая, скоро она снова станет матерью, теперь уже моего родного ребёнка».

Отделившись от колонны, к нему подошёл человек. Батуев без труда узнал по бледному, искажённому лицу, по обшарпанным пальто и шапке дворянина Шабалина.

– Господин Батуев, извольте выслушать мою последнюю просьбу.

Авксентию Петровичу хотелось ответить резко: ведь это бестактно и беспардонно преследовать даже на улице, в полночь, просто отвратительно. Но усилием воли он сдержался и ответил:

– Сделайте одолжение.

Шабалин подошел к нему вплотную и грубо, хрипло выговорил:

–Так Вы дадите мне место соответственно моему дворянскому званию и достоинству?

Батуев не хотел больше сдерживаться:

– Вы задаёте мне бесполезный вопрос. Я уже давно Вам сказал: места для Вас у меня нет и не будет! Вы же сами отвергли всё, что Вам не раз предлагали и я, и Василий Азарович.

И, давая понять, что разговор закончен, Батуев, не оглядываясь, пошёл вперёд. Но вдруг услышал звук выстрела и почувствовал, как его что-то толкнуло в спину, повыше крестца и затем обожгло резкой болью в животе. В ту же минуту им овладел панический страх, подобно тому, который он мальчишкой испытывал в детстве, когда жил у бабеньки в Казани…

Батуев метнулся на середину булыжной мостовой и снова услышал выстрел. Боль уже была не такой резкой, а тяжко-тянущей, медленно разрывающей внутренности. Второй выстрел был явным промахом, но у Батуева мелькнула мысль: неужели Шабалин ещё погонится за ним?

Он словно в тревожном тумане интуитивно перешёл улицу и очутился у крыльца председателя окружного суда. Схватился за деревянную ручку звонка и несколько раз дёрнул. Из калитки в воротах высунулся полуодетый сторож.

– Помогите, я тяжело ранен, – простонал Батуев, но сторож, испугавшийся спросонок, захлопнул калитку и скрылся.

Авксентию Петровичу показалось, что Шабалин гонится за ним, он двинулся через улицу, но тут фонари и дома закачались в его глазах, голова закружилась, и он успел только крикнуть, сколько было сил: «Помогите, помогите!»

В это время чьи-то сильные руки подхватили его, и он услышал словно сквозь сон:

– Бабюшки-светы! Да ведь это Авксентий Петрович, председатель земской управы! Ах ты, господи, да кто ж это Вас так?

Сознание, что кто-то пришёл ему на помощь, придало силы, да и боль словно начала утихать. Вглядевшись, он узнал Рязанцева, служащего окружного суда. Рядом с ним, дрожа от холода, стоял, кажется, его сын.

– Рязанцев, – промолвил Батуев, – помоги мне добраться до дома. Это тут, близко. В меня стрелял Шабалин… И, кажется, убил… Да, точно убил Шабалин.
– Бог милостив, Вашскородие, ничего, поправитесь, может, ранил только, – старался успокоить его Рязанцев, но при свете фонаря разглядел сильно намокшее сзади кровью пальто.
– Ничего Авксентий Петрович, потерпите малость, счас за дохтуром пошлём, – и повернулся к сыну-подростку:
– Ну-ка, малый, бежи счас сходу в губернскую больницу, так и так, мол, всё обскажешь, что господин Батуев сильно ранен разбойным человеком. И чтоб немедля к нему на дом дохтур прибыл! Понял?
– Не надо, Рязанцев, я сам пошлю караульщика. А мальчик и так замёрз, ведь он не одет.
– Да мы с сыном на выстрел выскочили, не одемшись, спать уже легли.

Батуев и не заметил, как к ним подошли ещё двое из земской управы. У ворот дома он отпустил сопровождающих, сказав, что дойдёт сам – полегчало. Оставалось позвонить и подняться по лестнице. Парадную дверь открыла сестра, Вера Петровна.

– Как ты поздно, Акся, уже двенадцать, – улыбнулась она, ничего не заметив, и пошла со свечой впереди по лестнице.

Он с трудом преодолевал усиливающуюся боль в животе и пояснице, медленно поднимаясь по широкой деревянной лестнице.

– А что Надя? Уже спит? – спросил он сестру, боясь напугать женщин.
– Да, она легла, – всё ещё ничего не чувствовала Вера Петровна, – я сказала, что посижу у тебя в комнате. Ты ведь не любишь, чтобы она из-за тебя не спала.

Наконец, она обернулась и охнула, закрыв рот руками и сдерживая крик….

Всю ночь до вялого осеннего рассвета окна третьего этажа в доме Сунцова тревожно светились, за лёгкими белыми шторами то и дело мелькали тени.

По свежему снегу, на ночь покрывшему мостовую, до самого утра к дому то подъезжали, то отправлялись обратно экипажи и пролётки с врачами, чиновниками, священниками. Не спеша подходили просто одетые интеллигенты, служащие и прочие, взволнованно перешёптываясь, поднимались наверх.

Всю ночь и весь следующий день квартира была заполнена друзьями и сослуживцами хозяина, который теперь неподвижно лежал на диване в тишине своего кабинета. Возле него попеременно дежурили врачи.

Ещё до выхода первых газет по частным сообщениям начали поступать тревожные телеграммы из Москвы, Петербурга, Казани, Тамбова и других городов – с соболезнованиями, сожалениями, пожеланиями быстрейшего выздоровления.

Рано утром уже вся Вятка знала о ночном происшествии. У дома толпился народ. Женщины – из простых – говорили мало, больше плакали, тихонько, вытирая слёзы концами платков. Даже барыньки при разговоре об этой трагедии, особенно те, которые знали недавнюю романтическую историю женитьбы умирающего теперь человека, опускали на глаза вуали и подносили батистовые платки к губам.

Газета «Вятский край» сообщила: «Вчера вечером в 11 часов 30 минут тяжело ранен выстрелом из револьвера председатель губернской земской управы А. П. Батуев. Выстрел произведён Шабалиным (как говорят, человеком психически расстроенным) на Спасской улице возле здания окружного суда, когда Авксентий Петрович возвращался из управы».

26 октября в девять вечера господа газетчики – Голубев и Бородин – прямо из квартиры Батуева, не заходя домой, направились в редакцию «Вятского края». Вошли в рабочий кабинет, не снимая пальто, присели к письменному столу, заваленному рукописями. Сдерживаемое весь день душевное напряжение, наконец, прорвалось. Пётр Алексеевич уронил свою большую голову на сложенные на столе руки и беззвучно зарыдал. Бородин тихо всхлипывал.

Вытерев руками воспалённые веки, Пётр Алексеевич спросил:

– Ты веришь, Миша, ты веришь, что он умер? Что его уже нет?

Бородин, немного помолчав, в задумчивости проговорил:

– Пожалуй, нет, как-то не верится… Но ведь это правда!

Не говорите мне «он умер». Он живёт!
Пусть жертвенник разбит –
огонь ещё пылает,
Пусть роза сорвана – она ещё цветет,
Пусть арфа сломана –
аккорд ещё рыдает!..

Понимаешь ли ты меня? Первые дни, нет, не дни, а месяцы – каждая мелочь, всё будет напоминать о нём…

– А-а! Всё сантименты разводишь! А я говорю – не стало человека, че-ло-ве-ка не стало… Понял? Пройдёт, может быть, год, и полетит всё к чёртовой матери, всё, что так начало расцветать, разгораться и звучать. Первое – закроют, конечно, книжный склад. Так и газету нашу могут закрыть. Реакционеры и охранники давно на него зубами скрежещут. Найдут «тенденциозную» литературу, не подлежащую распространению. Да мало ли что ещё найдут – и прихлопнут.
– Новый губернатор, кажется, – не только тупица, но и страшный хитрец.
– Да, не стало нашего заступника. Нет больше Авксентия Петровича. Не стало инициатора, не стало вдохновителя и поборника добра и света.
– А мы ведь должны кого-то послать? Ведь Авксентий Петрович был деятельным сотрудником нашей газеты.
– Это ты хорошо придумал. Окуневич – умница и слогом владеет.

Утром, в воскресение, 27 октября, Надежда Ивановна, вдова скончавшегося накануне вечером Авксентия Петровича, и его сестра Вера Петровна проснулись поздно. Утомлённые предыдущей бессонной ночью и следующим днём, наполненным то неверной надеждой, то отчаянием и безысходностью, они в слезах заснули уже после двенадцати ночи, когда тело Авксентия Петровича положили в гроб.

Обшитый глазетом гроб на точёных ножках, с крученым серебряным шнуром и тяжёлыми кистями по бокам, стоял в зале, посередине, как полагалось, ногами в передний угол, где висели в большом чёрном киоте под стеклом венчальные иконы в серебряных под золото ризах. Перед киотом горела тяжёлая серебряная лампада. В головах покойного и с боков стояли подсвечники с зажженными толстыми свечами.

Круглые сутки монашки из городского Преображенского монастыря читали псалтырь, сменяя друг друга тихо и незаметно.

Зеркала в зале и других комнатах были закрыты простынями. Большие башенные часы в гостиной остановились на 7 часах 37 минутах вечера – моменте кончины хозяина.

Полуспущенные гардины на окнах создавали в комнате полумрак. Во всём доме стояла торжественная унылая тишина, осиротевшие обитатели дома – жена и сестра умершего, а также прислуга – двигались медленно, ступая не слышно. Даже дети, которых не выпускали из детской, притихли и не гремели игрушками.

Усопший лежал одетым в чёрный сюртук и белую сорочку с галстуком. Ещё недавно столь подвижный и неугомонный, он теперь казался спокойно-равнодушным ко всему – со сложенными на груди руками и вложенной в них небольшой иконкой святого мученика Авксентия.

«Авксентий в переводе с греческого – возрастающий, – сказал ему отец Пётр Иванович, когда дарил ему эту икону, благословляя своего единственного и любимого сына на новое поприще деятельности при отъезде из Малмыжа в Вятку.

Пахло свечами и лампадным нагаром. Надежда Ивановна почти не выходила из своей спальни. Она то молилась на коленях перед образом, то сидела около рабочего столика с рукоделием и неподвижно, молча, сквозь слёзы подолгу смотрела на портрет мужа, обитый чёрным крепом.

Возле неё постоянно находилась сестра милосердия, так как Надежда Ивановна вступила в шестой месяц беременности, и акушерка городского родильного отделения потребовала постоянного присмотра за ней. Во время монотонного чтения монашек слов «приидите все любящие мя и целуйте мя последним целованием» вдова вставала и шла в залу, подходила к гробу и целовала мужа в холодные запёкшиеся губы, мелко и быстро крестилась и снова уходила к себе.

В городе служили панихиды. Первая была заказана на квартире покойного утром 27 октября для всех знакомых и незнакомых людей разного звания, которые заполнили всю парадную лестницу, сени, переднюю и даже часть залы.

Вторая панихида состоялась в присутствии обоих вятских епископов. Служили её при закрытых дверях для интимного круга домочадцев. Панихиды служили также в земской управе, губернской больнице, в богоугодных заведениях, в богадельне, детском приюте. Причём, не только в Вятке, но и в других городах.

От духоты, запаха ладана и нагара свечей Надежда Ивановна почувствовала себя дурно, её увели в спальню, но, вдохнув нашатырного спирта, она быстро пришла в себя и все порывалась вернуться в залу, чтобы достоять панихиду. Почти насильственно её уложили в постель.

– Надя, милая, ради того, кто должен скоро войти в этот мир, в нашу семью, кто всегда будет напоминать нам любимого Аксю… – дальше слёзы перехватили голос Веры Петровны, она опустилась на колени возле кровати Надежды Ивановны и заплакала.

В день выноса тела в губернской земской управе среди многочисленных служащих, а также агрономов и ветеринаров, приехавших на съезд, возникла мысль организовать в Вятке в память покойного А. П. Батуева общественную библиотеку, и тут же представители обратились к губернатору за разрешением немедленно начать подписку.

Господин Клингенберг отнёсся к этому сверх ожидания весьма сочувственно, выразил даже удовлетворение и тут же начертал своё разрешение.

Не более чем за полчаса было собрано по подписному листу свыше двухсот рублей. Начинание быстро подхватила газета «Вятский край»: «На этот добрый почин, – писалось в одной из статей, – без сомнения отзовутся не только служащие земства, но и все, лично знавшие покойного и сочувствующие самой идее общедоступной библиотеки, в которой Вятка так настоятельно нуждается».

На почин земцев и призыв газеты откликнулись не только в самой Вятке и губернии, но и далеко за её пределами. Пожертвования деньгами и книгами поступали в течение последующих полутора лет.

Молодой популярный публицист Владимир Бонч-Бруевич, находившийся в эмиграции в Лондоне, прислал письмо с глубоким сожалением по поводу утраты «одного из самых крупных земских деятелей России». В конце письма он сообщал: «Через несколько дней вам доставят при посредстве Московского книжного магазина “Русская мысль” сорок, как моих личных изданий, так и тех, которые появились при моём участии, каждый в двух экземплярах. Будьте добры, передайте их организаторам библиотеки».

Газета сообщала, что 50 рублей прислал председатель Кишинёвского окружного суда, 30 рублей пожертвовали студенты и курсистки Вятки, взносы делали многие частные лица и целые коллективы.

… Стояла тихая и тёплая погода, ветер утих, и повалил крупными хлопьями пушистый и мягкий снег. Зима словно хотела приласкать горожан, переживших невозвратимую утрату.

С утра во дворе дома Сунцова уже толпился народ, а к полудню толпа нарастала в ожидании выноса в собор гроба с телом Батуева. К трем часам заполнился весь квартал, тротуары и часть мостовой.

Вскоре к воротам подъехал в лёгких санях губернатор Клингенберг с супругой, за ним – вице-губернатор Новосельский (оба всего лишь месяц как вступили в свои новые должности на Вятке).

Наконец подошёл катафалк с чёрным балдахином, запряженный четвёркой рослых лошадей, с кучером, восседавшим на высоких козлах (на нём тоже был балахон до пят, а на лошадях – траурные длинные попоны с прорезями для ушей, глаз и ноздрей).

Когда панихида закончилась, в толпе зашикали, потому что многим хотелось услышать речь ветеринарного врача Окуневича. Через раскрытые парадные двери доносились лишь обрывки слов: «Погиб! Не просто скончался или помер, а именно погиб… внезапно, ужасно и обидно. Внезапно для себя, ужасно для родных, обидно для всего вятского общества… В самый разгар кипучей общественной деятельности, не дожив до 35 лет… от руки какого-то жалкого бедняги, вряд ли даже осознавшего, что он сделал… Потеряли не только гуманного председателя губернской земской управы, но и умелого руководителя, верно направлявшего сложный механизм многочисленных земских учреждений к определённой цели – общественному народному благу…»

Потом он долго ещё перечислял заслуги А. П. Батуева, и, наконец, прозвучали последние его слова: «Прощайте, дорогой товарищ, гуманнейший председатель, замечательный общественный деятель и редкий по доброте и воспитанию человек. Пусть будет тебе так же легка земля, как легко и приятно было с тобою служить и работать…»

На смерть А. П. Батуева в 1896–1897 гг. откликнулись издания: «Русские книги», «Нива», «Новое время», «Сын Отечества», «Волжский вестник», «Камско-Волжский край», «Русские ведомости», «Орловский вестник», «Луч» и другие.

После смерти Батуева Вятская губернская управа заказала в местной типографии несколько его портретов. Он был изображён в рамке из дубовых и лавровых листьев, вверху размещался герб Вятской губернии под императорской короной. Герб, корона и часть рамы окутаны флёром, внизу размещены виды из сельскохозяйственной и промышленной жизни, а на вьющейся ленте – день смерти А. П. Батуева.

Но сложилось так, что уже через год после смерти по приказу губернатора Клингенберга в управе, школах и других учреждениях были сняты со стен портреты Батуева. Было запрещено открытие городской библиотеки его имени, несмотря на собранные книги и пожертвования.

В апреле 1897 года губернатор послал шифрованную телеграмму Министру внутренних дел Горемыкину, где говорилось следующее: «Ввиду явной тенденции и особого характера земского деятеля Батуева, применяясь ст. 115 Цензурного Устава, я не разрешил выпуск портрета приложением в “Вятской газете”, находя вообще распространение его каким бы то ни было способом – нежелательным, могущим вызвать в населении ложное представление о значении жизни и смерти Батуева, как общегосударственного деятеля, приравнивая его к самодержцу. Доношу, Ваше превосходительство, не будет ли признано необходимостью запретить самое издание портрета».

Имя Батуева перестало появляться на страницах вятских газет. Лишь в 1916 году в «Вятской речи» в связи с 50-летием создания Вятского земства была напечатана статья Чарушина о жизни и плодотворной деятельности А. П. Батуева на благо Вятского края.

После революции тема земства считалась запретной, и поэтому А. П. Батуев был начисто забыт. Однако в 1962 году в издательстве «Политическая литература» вышли в свет мемуары старейшего вятского издателя И. Д. Сытина «Жизнь для книги», в которой рядом с воспоминаниями о Льве Толстом и Максиме Горьком был помещён очерк «Батуев».

С этого момента началось второе рождение Авксентия Петровича Батуева.