Главная > Выпуск №22 > Воспоминания о Вятке1920–1930-х годов

Воспоминания о Вятке1920–1930-х годов

С. В. Заруская

Софья Вацлавовна Заруская некоторое время была сотрудником библиотеки им. А. И. Герцена. Личность яркая, незаурядная, которую интересовало искусство, музыка, театр, оставила свои воспоминания о культурной жизни в Вятке 1920–1930-х годов. Небольшие отрывки из её воспоминаний были опубликованы в альманахе «Герценка: Вятские записки» (вып. 3) и других сборниках. В этом выпуске публикуется её рукопись полностью (хранится в отделе краеведческой литературы Кировской областной научной библиотеки им. А. И. Герцена); фрагменты переписки С. В. Заруской с Е. Д. Петряевым подготовлены А. Л. Раш-ковским.

 

Наша школа

Восьми лет меня отдали в школу имени Леонида Борисовича Красина – бывшее коммерческое училище, организованное ещё до революции передовым русским педагогом Иваном Григорьевичем Манохиным и его товарищами.

Совместное обучение мальчиков и девочек осуществлялось сразу же при создании училища. В группу учителей-организаторов, кроме И. Г. Манохина, вошли Елизавета Никаноровна Чунихина (зав. учебной частью), Вера Александровна Рауш, Зоя Николаевна Алафузова (зав. учебно-производственными мастерскими).

В 20-х годах школа была однокомплектная, то есть не было параллельных классов. Младшие классы иногда учились во вторую смену. Наш первый класс находился в отдельном здании, которое находилось на улице восточной стороной, а весь остальной его корпус был во дворе.

Школа находилась на улице Ленина, 99, напротив Александровского собора. Основное здание из красного кирпича расположено в глубине двора. Теперь это механико-технологический техникум. Здание двухэтажное. Имело два крыла и арку, сдвинутую вправо. Впереди было пристроено небольшое одноэтажное здание столовой. Внутри было очень светлое помещение с множеством окон на восток и на запад.

Позади основного здания находился сад со скамейками. Там иногда проводили уроки отдельные преподаватели. На первом этаже в правом крыле был кабинет директора, канцелярия, раздевальня, кабинет географии окнами в сад и ход через раздевальню в столовую. Арка имела слева и справа двери. Это были входные двери в правое крыло, а левая – в левую сторону первого этажа. С этой стороны находилась библиотека, кабинет обществоведения, кабинет истории, кабинет литературы и IV класс.

В обоих крыльях были лестницы на второй этаж. Если подняться из правого крыла на второй этаж, то сначала шла лаборатория химии, физический и химический кабинет, зал – из него дверь в учительскую. Дальше класс общеобразовательных предметов, естествознания и рисования. Затем второй класс и третий (в две смены) и в углу – кабинет математики. Биологический кабинет – в правом крыле второго этажа на углу, весь пронизанный солнцем, птичьим пением, наполненный яркой зеленью растений и цветов. Здесь иногда проходили уроки химии. Над каждой из лестниц на втором этаже была большая площадка.

Напротив второго класса был буфет для учителей. Учащиеся кушали в столовой. А иногда продавщицы приносили большие корзины с плюшками и слойками. Их продавали ученикам за 5 копеек. Учителя имели в учительской самовар. В зале стоял рояль. Здесь проходили уроки пения. В столовой тоже был рояль. Там проводились уроки пения для младших классов.

Иван Григорьевич Манохин был выдающимся педагогом начала века. Его деятельность получила высокую опенку в книге Е. Н. Чунихиной «20 лет...» Но, как все передовые люди, он испытывал немалые трудности во всех отношениях, в том числе гонения со стороны царского правительства. Однако по приезде в Вятку вместе с группой товарищей ему удалось основать училище по своему методу и даже создать совместное обучение в его классах. Я поступила туда в 1923 г. и хорошо помню, что все видные деятели города стремились отдать в училище своих детей; к этим прогрессивно настроенным и высокообразованным людям относились местные педагоги, врачи, деятели искусства, инженеры и рабочие (я имею в виду дореволюционный период и первые годы Советской власти).

Наша учительница в первом классе Надежда Ивановна Сырнева очень любила детей и своё педагогическое призвание. Мы занимались во вторую смену. Окна класса выходили на улицу Ленина. Я сидела на первой парте, и в окно был виден знаменитый Александровский собор архитектора Витберга. В сквере у собора проходили у нас весной и ранней осенью уроки по физкультуре.

Я помню собрания учащихся всей школы в зале или столовой (они назывались «коллектив»), которые проводил Иван Григорьевич. Он с большим вниманием относился к малышам из младших классов. В первый день занятий, 1 сентября, он представлял школьникам учеников первого класса таким образом: они уже стояли около него, поставленные в пары, он брал на руки каждого, показывал их коллективу, называл имя и фамилию.

Коллективы собирались по разным вопросам жизни школы, также по срочным важным событиям. Например, когда наша любимая преподавательница географии и немецкого языка Вера Александровна Рауш тяжело заболела, её положили в больницу, де­лали операцию, то Иван Григорьевич постоянно справлялся о её здоровье и каждый раз на специальном собрании коллектива в большую перемену зачитывал нам бюллетени о её состоянии.

Стоя однажды на улице, у ворот нашего дома против главпочтамта, я вдруг увидела Веру Александровну, которая возвращалась из губбольницы пешком со своими ученицами. А жила она в одноэтажном домике на улице Ленина против бывшего особняка Булычева... Он цел и теперь.

Иван Григорьевич любил иногда встречать нас, малышей, по утрам, когда мы раздевались и направлялись в класс. Он сидел на стуле в правом крыле на площадке второго этажа вблизи лестницы. Проходя, мы все здоровались с ним, а он часто подзывал к себе кого-нибудь из ребят, обнимал одной рукой и расспрашивал о наших ребячьих делах, об уроках, о доме. Меня он спрашивал, слушаюсь, ли я отца.

Иван Григорьевич вёл химию в старших классах и в техникуме. (Позже школа называлась уже не коммерческим училищем, а школой-десятилеткой при промышленно-экономическом техникуме). Те из учащихся, кто хотел, могли из школы перейти в техникум. Кроме учебных мастерских, Иван Григорьевич построил небольшую школьную дачу с приусадебным участком – там был огород и метеорологическая станция. Все классы школы ездили туда – это было на берегу реки Вятки при деревне Лянгасы, недалеко от села Красного по Казанскому тракту. Круглый год, соответственно учебной программе, проводили там учащиеся метеорологические наблюдения, выращивали овощи летом, ходили в лес, купались. Перед верандой, которая выходила на Вятку, часто разжигали костёр из вереска от комаров. Их было множество.

Обед и завтраки готовили нянечки. Раздавали дежурные. Спали в комнатках, где вместо кроватей были двухэтажные нары. День распределялся строго по часам. Вставали в 8 утра, умывались, завтракали и шли выполнять каждый свои задания, которые мы получали от дежуривших с нами преподавателей. В мою смену летом дежурили Ксения Яковлевна Столбова – биология, Василий Александрович Денисов – физика, Лидия Ивановна Бровкина – пение.

Занятия проводились до обеда: наблюдения за погодой, за растениями на грядках, уход за ними. После обеда шли гулять в лес, на реку, в поле к Казанскому тракту. Сидели с учителями на веранде, читали. Каждая смена жила на даче (базе) две недели. Дежурила даже Наталия Александровна Вознесенская. Привозила сына Серёжу. База стоит до сих пор.

С Верой Александровной Рауш мы встретились во втором классе. Тогда у нас началось изучение немецкого языка. Она хорошо знала тот язык, так как сама была по происхождению прибалтийская немка. Она начала урок со знакомства с каждым учеником, вопросом: «Ви хейст ду?» Ученик вставал и отвечал: «Их хейзе Петя» или «Их хейзе Ляля». Мы учили стихи, рисовали к ним картинки, учились отвечать на вопросы. А в четвёртом классе она преподавала нам географию. Позже наши уроки проходили в её кабинете географии. Там стоял «волшебный фонарь», с помощью которого нам показывали на экране картинки, где мы увидели города России и других стран, природу, фауну и флору. Вера Александровна часто водила нас на экскурсии на берег Вятки, показывала почвенные слои, хорошо заметные на скосах, объясняла строение фарватера. Был и географический кружок. Вокруг Веры Александровны было всегда много учащихся. Её даже провожали по улице домой.

Историю в старших классах вёл Сергей Яковлевич Столбов, который являлся и преподавателем пединститута.

Литературу в младших классах преподавал Сергей Александрович Сушков. Он же заведовал библиотекой.

Пение в старших классах вела бывшая солистка пермской оперы Лидия Ивановна Бровкина. В разговоре её голос изобличал в ней певицу с низким контральто. Она аккомпанировала на фортепиано, а мы стояли по голосам по обе его стороны, пели: «Мы красная кавалерия...», «Вниз по Волге-реке», «Заводы, вставайте». В нашем классе был мальчик с очень хорошим голосом – Саня Зубарев. Он часто выступал в сольных партиях на школьных концертах. Например, прекрасно прозвучала в его исполнении «Он был шахтёр, простой рабочий...»

Замечательной певицей и спортсменкой была ученица старших классов Мура Трейтер, бессменная солистка школьных концертов. Но судьба её несчастна. Я помню, как в ожидании репетиции она гуляла по коридору с подругой и вдруг взлетела чуть ли не до потолка гигантским прыжком с криком: «Пришла, пришла!» Так приветствовала она Лидию Ивановну Бровкину, с нотами в руках шедшую на репетицию. У Мурочки были золотистые вьющиеся волосы, пучком связанные на затылке. Она – родная сестра Василия Васильевича Трейтера, драматического тенора, ученика Наталии Александровны Моревой, проводившего старшие годы в психолечебнице.

А Мура Трейтер, с увлечением занимаясь конькобежным спортом, жестоко простудилась, получила суставной ревматизм. Ходила с забинтованными пальцами, вынуждена была оставить занятия по фортепиано у К. А. Герасимова. После получила ревмокардит, едва могла двигаться, слегла. Но долгими усилиями её поднял доктор Николай Владимирович Никольский, друг её отца. Однако Мура плохо воспользовалась оказанной ей помощью и пренебрегла предостережением врача об ограничении движения. Она... пошла танцевать. Вскоре снова слегла. Умерла Мурочка в возрасте 35 лет. Сейчас в городе нашем живёт Нина Васильевна Трейтер, её родная сестра.

В нашем классе были три выдающихся ученика: Миша Зубарев, Ляля Векшина и Зоя Андреева. Первый до сих пор ещё читает лекции по специальным предметам в Волгоградском институте. Ляля Векшина – инженер в Ленинграде.

В 1927 г. нашу школу имени Леонида Борисовича Красина постигло большое несчастье. В «Кировской правде» появилась клеветническая статья относительно нашего любимого педагога Веры Александровны Рауш. И школа опустела. Все педагоги-основатели уехали в Москву. Там они работали до конца дней в институтах по своей специальности. В. А. Рауш была какое-то время одной из учительниц сына И. В. Сталина. Она целиком посвятила себя науке – географии, очень много путешествовала по странам мира, была старейшей туристкой Советского Союза – как объявили однажды в 1946 г. в последних известиях по радио, когда Вера Александровна возвратилась из очередной туристической поездки. Она сотрудничала в журнале «География в школе». Я помню её фотографию на страницах журнала в 40-х гг.

Несмотря на уход из нашей школы, Вера Александровна поддерживала связь со своими учениками до конца жизни. Одна из последних коллективных встреч её была в 70-х годах в одном из московских кафе. В книге Е. Н. Чунихиной приведены письма и воспоминания бывших учащихся нашей школы тех лет.

В нашей школе учились дети Никодима Ивановича Крестьянинова (врача-фтизиатра) – Ирочка и Серёжа; Николая Владимировича Никольского – Верочка; доктора Ипполита Евлампиевича Молчанова – дочь Шура и сын; дети врача-психиатра Василия Васильевича Трейтера – Мура и Галя; дочь детского врача Николая Евлампиевича Россихина – Ляля (Ольга Николаевна Россихина и теперь сотрудничает в издательстве «Искусство» в Москве); дочери профессора пединститута Белоновского.

При школе действовал родительский комитет. Он периодически переизбирался. Он занимался хозяйственными делами – организовывал горячие завтраки для нас, помогал в устройстве вечеров. У нас были очень добрые нянечки. Они встречали нас утром в правом крыле, в раздевальне. Мне запомнилась Аннушка. Она ещё и давала звонки – ходила по коридорам с колокольчиком. Когда происходила уборка, мы не видели. Наша помощь выражалась в дневном дежурстве по раздевальне.

После ухода Ивана Григорьевича школа сошла на уровень заурядных школ. Во-первых, нас заставили покинуть наше великолепное здание напротив Александровского собора и переселили кварталом выше, в купеческий особняк, тесный и негодный для школьного помещения, напротив теперешнего магазина «Искра», за полквартала до пединститута. Там было скученно и неудобно.

Наших учителей почти никого не осталось: лишь по литературе – Анна Андреевна Фёдорова, остальные – все новые, кроме Н. А. Вознесенской – по иностранному языку. Через два года школа переехала на улицу Свободы в бывший «Дворец труда» (угол улицы Герцена). Здание это в 30-х годах было свежее, оригинальное, с изящной чугунной решеткой. Там у нас появился новый учитель пения – Александр Семёнович Ерёмин. Он же руководил драмкружком. Уроки пения проводились в зале Дворца, на втором этаже, на сцене у рояля. Часто пели русские песни, например, «Что ты рано, травушка...» Все преподаватели пения прослушивали каждого ученика, определяли его голос и направляли на своё место в хоре – сопрано, дисканты, альты. Это здание школы было гораздо просторнее, в нём были длинные коридоры, прекрасный зал, довольно хорошие классы. Но здесь мы окончательно потеряли своё лицо – нас слили со школой имени Герцена, которая прежде находилась в конце улицы Дрелевского, около Октябрьской улицы. В этой школе тогда мало было сильных учащихся. Появился новый педагог по обществоведению – Болванович. Директора часто менялись. Менялись и педагоги.

Если в конце 20-х годов у нас были такие видные математики, как В. Русанов (из пединститута), Николай Иванович Зубарев, то в 30-е годы – малоизвестные люди, мелькавшие перед нами и мало запоминающиеся.

Уже не было того блестящего порядка, дисциплины, тишины, увлечённости кружковой работой, спортом. Правда, мешали и новые методы – групповой метод, метод проектов, не стало уже той задушевности во взаимоотношениях с учителями. Только Анна Андреевна Фёдорова являлась слабым отголоском тех лет.

Дети очень чутки и тонко понимают отношение к ним взрослых, даже безмолвное. Хорошо понимали и мы с первых дней появления в стенах нашей школы, как любят нас учителя, как внимательны они к нам, хотя лица их бывают порой и суровы – глаза светятся теплом и участием. Но своей строгостью они стремились привить нам трудолюбие, которое было присуще им всем, воспитать в нас стремление и любовь к познанию, привить привычку к порядку, чистоте, дружелюбие к товарищам, терпение и выдержку, честность. Мы никогда не видели у наших учителей на лице равнодушия, беспечности, холодности, в занятиях – небрежности, невежества, грубости. Это были люди высокой духовной культуры, душевно богатые и щедрые. Этот нравственный климат воспитывал нас и без слов. Чувствуя взаимоотношения учителей друг с другом, мы и сами невольно перенимали их.

Когда в 9-м классе у нас уже вели занятия разные учителя, то вместо Веры Алек­сандровны Рауш приехала Виктория Григорьевна Душевская, весьма немолодая преподавательница. И вот перед тем, как представить её нам, Вера Александровна Рауш рассказала, как хорошо она знает язык, как много путешествовала, как разнообразны и богаты её познания. Потом она пришла на урок вместе с ней, познакомила её с нами и ушла. А после занятий с В. Г. Душевской на своём уроке географии Вера Александровна осведомилась о впечатлении от неё и даже сказала: «Не правда ли, какие у неё умные глаза!» – наше первое впечатление тоже было хорошее.

Нужно немного сказать и о том, как вела занятия по немецкому языку Вера Александровна Рауш в младших классах с нами.

Учебника у нас первое время не было. И она сразу же начала прививать нам практические навыки произношения и письма, несложной разговорной речи. Начав, как я уже говорила, с вопроса «Ви хейст ду?» (как тебя зовут?) и требуя с каждого ученика ответа, она так и продолжала обучение до третьего класса, усложняя материал.

Мы учились писать то, что говорили. Но шрифт был готический, сейчас почему-то забытый. Ведь все книги и журналы, а также и газеты Германии издавались на готическом шрифте. И мы прилично писали. Позже мы хорошо читали печатный готический шрифт в учебниках и книгах. И её уроки так называемого «скучного немецкого языка» всегда пролетали незаметно. В работу вовлекался весь класс. Учили коротенькие стишки для запоминания слов. Текст учебника никогда не изучался как самоцель. На его тему всегда были разговоры, пересказы и всегда его лексика вживалась в последующий материал.

Однажды в большую перемену мы увидели, как к роялю, стоявшему в зале, подошел плотный брюнет в пальто, чуть напоминавший Фридерика Шопена. Придвинул скамью, открыл крышку и заиграл!

Это был молодой Александр Урбанович Арамович. Он пришёл испытать инструмент перед предстоящим концертом. Рояль настроили. В один из вечеров в зале собрались ученики и учителя, чтобы слушать фортепианную игру. Многие учащиеся нашей школы обучались игре на фортепиано у Константина Александровича Герасимова, только что окончившего консерваторию в Ленинграде А. У. Арамовича, Ольги Михайловны Щуравиной, Марии Ивановны Мышкиной, Елизаветы Ивановны Ергиной, позже – у Константина Степановича Сорокина. Их ученики выступают в концертах в нашей школе – всё это было ещё при Иване Григорьевиче Манохине.

Когда в 30-х годах школа помещалась в здании бывшего «Дворца труда», то в её просторном зале весной часто проходили концерты для широкой публики пианиста Владимира Васильевича Товстолужского и певца Дьяконова. Исполнялись произведения Бетховена, Листа, Даргомыжского, Мусоргского. Однажды в летний вечер, когда зал был погружён в звучание Бетховенской сонаты, внезапно погас свет. Но и в полной темноте продолжала звучать торжественная музыка, и стало ещё прекраснее и таинственнее.

На всю жизнь сохранились в нашей памяти дорогие лица и голоса наших учителей. Они до сих пор утешают нас своим приветным звучанием. Учителя школы (И. Г. Манохина и др.) были тем замечательны, что привлекали к себе не только талантом, любовью, образованностью, но и необыкновенным мастерством общения с детьми, знанием своего дела, то есть предмета. Это не те люди, что формально окончили то или иное учебное заведение, получили диплом и приступили к изложению материала и скучному опросу. Они жили своим делом постоянно, вне школы, дома и даже на отдыхе. В. А. Рауш не только знала теорию своей географии, но она была путешественницей, любознательной и наблюдательной. Очень многое, о чём говорила, она видела своими глазами, любовалась, у неё были фотографии, которые мы рассматривали через особые стёкла. Ксения Яковлевна Столбова – биолог-ботаник. Знала в поле каждый цветок, траву, дерево, птицу. Мы ходили с ней по лесу, по высокому берегу Вятки, собирали цветы и травы, делали гербарии, ловили бабочек, надписывали названия, определяли голоса птиц, ловили жучков, препарировали лягушек, определяли структуру почв по срезу, на тёмном вечернем небе наблюдали хороводы звёзд. И тогда перед нами открывался широкий мир.

Мне кажется, что любовь к чтению привили нам в школе. Анна Андреевна любила и хорошо знала литературу. Умела увлечь и нас, ведь недаром я читала «Войну и мир» с двенадцати лет. Конечно, не всё там понимала, обращалась с вопросами к взрослым. Но читала с увлечением, любила героев романа. При знакомстве с Грибоедовым мы читали, учили наизусть наиболее значительные монологи из «Горя от ума». Читали даже в концерте.

Первые годы работы в Кировском бибколлекторе (1935–1936)

Я поступила на работу в молодой Кировский бибколлектор весной 1935 г.

Все руководящие должности – и заведующего, и начальника производст-ва – выполняла Августа Антоновна Носова. Она приехала на работу в Киров из Свердловска вместе с мужем Павлом Геннадиевичем Кузнецовым.

Оба очень образованные, опытные товароведы, преданные целиком своему делу. Августу Антоновну мы знаем лучше, так как работали под её непосредственным руководством. Это было большое счастье для нас, молодых.

Бибколлектор в те годы находился на углу ул. Коммунистической и Большевиков в каменном доме на первом этаже. В его помещении теперь находится библиотека им. Салтыкова-Щедрина. Здание сильно изменено, так как ему предоставлен и второй этаж.

На месте теперешнего книгохранилища библиотеки у нас был зал, где находился отдел обработки книги, отдел комплектования, стол библиографа, и также помещались консультанты. В штате не было ни одного мужчины, кроме Александра Ивановича, заведующего хозяйством. Он располагался в первой половине помещения, где теперь раздевальня и лестница наверх в детскую библиотеку. Кабинет директора был в глубине той части помещения, приблизительно, где теперь кладовая и туалет.

В отделе обработки книги работало 6 человек. Было два комплектатора – они отбирали и укладывали литературу по указанию заведующей для библиотек районов и города, раскидывали по ячейкам. Консультанты (четыре человека) знакомились с литературой и во время комплектования (день сбора зав. библиотеками) знакомила библиотекарей с поступающей художественной, детской и другой литературой.

Для проведения обзоров художественной литературы был приглашён из пединститута профессор Константин Владимирович Дрягин. Я помню его обзорные лекции по книге А. Н. Толстого «Пётр I». Очень интересные мысли высказывал он тогда о творчестве этого писателя. Увлечённость А. Н. Толстого эпохой ХVIII–XIX вв., в частности, эпохой Петра I, профессор объяснял желанием уйти от окружающей действительности.

Характеризуя одну современную книгу мало известного автора, Константин Владимирович, передав её содержание, прокомментировал цель автора и в заключение заявил: «Если эта книга не вредная, то и абсолютно бесполезная». Его лекции всегда привлекали внимание библиотекарей, были глубоки по содержанию, остроумны, основательно знакомили слушателей с литературой.

Обзоры нашей дорогой учительницы Зинаиды Георгиевны Корчёмкиной были так же прекрасны, как и её уроки по педагогике в художественно-педагогическом техникуме в 1932–1934 гг. Её пригласила Августа Антоновна Носова. Это была широко образованная учительница, хорошо знакомая не только с русской и мировой классикой, но и историей искусства, историей Греции, Рима и Европы. Несколько позже она преподавала историю в классах 17-й школы (угол улиц Свободы и Степана Халтурина).

Учащиеся всех возрастов любили и уважали Зинаиду Георгиевну, выпускницу педагогического института, одарённого педагога, светлой памяти которой я посвящаю эти строки.

Бибколлектор подчинялся в своей работе КОГИЗу (Государственному книжному издательству), которое находится и теперь на улице Ленина.

Августа Антоновна часто ездила в служебные командировки в г. Ижевск. Её заменяла старшая из консультантов – Александра Афанасьева. Но Августа Антоновна находила время и для работы с молодёжью. Она вела драмкружок и поставила с молодёжью обоих учреждений пьесу «Шестеро любимых». Все мы были очень увлечены этой работой. Наш небольшой коллектив принял её хорошо.

Августа Антоновна была умным, проницательным дипломатом в отношениях с клиентами, добрым и заботливым старшим товарищем со своими сотрудниками.

Вскоре ей стало легче работать, так как в бибколлектор назначили директора Панну Евстигнеевну Карпову, члена партии. Но вскоре её взял в свой аппарат, в состав бибгруппы облоно Давид Борисович Марчуков.

Отпраздновав юбилей библиотечного коллектора в 1936 г., Августа Антоновна и Павел Геннадиевич уехали из Кирова на работу в Архангельск.

А я осенью поступила в библиотеку имени Герцена, где тоже встретилась со многими замечательными людьми.

Это был печальный период конца тридцатых годов. Павел Геннадиевич Кузнецов был отправлен из Архангельска на север. Там он погиб. Августа Антоновна была с ним до конца.

В библиотеке имени А. И. Герцена
(Воспоминания расстановщика)

Милая и дорогая Герценка! Так звали мы её все, кто там читал, работал, был активистом со школьных лет.

Мое первое знакомство с ней относится к тридцатым годам. Директором тогда был строгий, но добрый Степан Кузьмич Шихов. Его помощником по производству – Николай Иванович Загарских. Библиографическим отделом заведовала Юлия Рафаиловна Борисова. В этом же отделе работал Алексей Иванович Мильчаков. И, конечно, Василий Иванович Шерстенников.

Я часто ходила в Вятский драматический театр. Много раз видела (и не могла насмотреться) знаменитый спектакль «Горе от ума» – режиссёр Ю. В. Юренев, Фамусов – Чернышёв, Чацкий – Ю. В. Юренев, Софья – A. M. Камышникова, Лиза – Скавронская, Молчалин – Мачтет. И вот мне захотелось увидеть иллюстрации этого спектакля в постановке Московского художественного театра. Я пошла впервые в Герценку, мне дали роскошный альбом с текстом Н. Е. Эфроса (Эдуарда Старка). Там я увидела В. И. Качалова – Чацкого, К. С. Станиславского – Фамусова.

Помню великолепный альбом «Евгений Онегин». Особенно мне запомнилась цветная иллюстрация, где в полонезе в первой паре идёт Евгений Онегин с Татьяной Лариной.
В читальном зале библиотеки тогда горели светлячки – лампы с зелёными абажурами перед каждым читателем. Очень красиво было смотреть вечерами в окна с ул. Герцена – виднелись десятки зелёных точек. В зале и на хорах – тишина. Читатели двигались бесшумно. В справочном отделе и даже на выдаче – тишина. Ясно вижу, как вдоль стены каталогов на цыпочках идёт Алексей Иванович, мимоходом приветливо кланяется и проходит через справочную в библиографию.

Лекция К. В. Дрягина «Жизнь и творчество А. С. Пушкина»

Постепенно я познакомилась с работниками библиотеки и вошла в читательский актив. Моя помощь библиотеке выражалась в художественном оформлении тематических витрин. Помню, как оформляла витрину памяти Николая Островского. Возле меня то и дело появлялась, наставляя, Юлия Рафаиловна. Стенд установили возле отдела выдачи (теперь на этом месте дверь в фонды замурована, и стоят каталоги).

Помню читательские конференции и лекции профессоров в читальном зале. Например, лекцию об А. И. Герцене читал Константин Владимирович Дрягин. Конечно, выражение «читал» не передаёт его манеры – он ходил взад и вперёд по эстраде и как бы вслух размышлял. На лекции его в тот же вечер присутствовала и сидела рядом со мной Наталия Александровна Морева, педагог, музыкант, свободный художник – воспитанница С.-Петербургской консерватории им. Римского-Корсакова (теперь Ленинградской).

После читательских конференций Степан Кузьмич в зале громко приглашал читателей-активистов в малый зал библиотеки (рядом с его кабинетом) на чашку чая. Вход был напротив лестницы на площадке второго этажа. Мы входили в ярко освещённый зал. Там стояли накрытые буквой «П» столы. Каждому подавался стакан горячего, крепкого чая с пирожным.

На вечерах, организуемых для читателей и сотрудников, выступали отличные пианисты. Константин Степанович Сорокин не только выступал сам, но и аккомпанировал певцам-ученикам Н. А. Моревой. Выступал в этих концертах и Александр Семёнович Ерёмин, воспитанник Н. А. Моревой. После года работы в бибколлекторе я перешла на работу в библиотеку им. Герцена на должность работника отдела выдачи, затем расстановщика книг – очень интересная работа.

Задолго до моего поступления в библиотеку туда была направлена на работу Валентина Петровна Фаворская – яркая звезда на её небосводе. Она приехала с мужем из Горького, где по окончании института тоже работала в областной библиотеке. Я сразу её заметила, когда она дежурила в справочном. Она была методистом и сидела вверху в специальном кабинете напротив хор.

Валентина Петровна с лицом негритянского типа не была красива. Разносторонне образованная, начитанная, отзывчивая и необыкновенно трудолюбивая. Хороший организатор, она была сильным помощником Степана Кузьмича. Помню, как она вела подготовку к краевой конференции, которая проходила в зале библиотеки, руководила работой передвижных библиотек. Скромный, обаятельный человек. Но она была нездорова (болела туберкулёзом). У нее часто повышалась температура. Ей предписывался постельный режим. Её муж Сергей Александрович Фаворский (в настоящее время живёт в Риге) был начальником конвойного батальона при остроге на ул. Труда. Его очень беспокоило состояние здоровья Валентины Петровны. Вскоре они вернулись в Горький, так как климат нашего города был для неё суров. Однако задолго до отъезда её заметил заведующий облоно Давид Борисович Марчуков, который формировал аппарат своего учреждения. Без ведома Степана Кузьмича, бывшего в командировке, он перевел Валентину Петровну в бибгруппу облоно, куда уже были переведены П. Е. Карпова из бибколлектора и Покровский из библиотечного техникума. На собрании актива библиотеки им. Герцена и библиотек города Степан Кузьмич попенял Марчукову за самоуправство в его отсутствие, на что в своём выступлении тот сказал: «Мне нравится Фаворская потому, что она зубастая». Это вызвало дружный хохот, так как у неё и в самом деле были великолепные зубы.

В 1937 г. наша библиотека, как вся страна, отмечала столетие со дня гибели А. С. Пушкина. Мы готовили концерт из произведений поэта: сцены из «Бориса Годунова», «Русалки», стихи. Для «сцены» всегда определялась передняя часть зала, обращённая на ул. Карла Либкнехта. Занавеса не было. Кулисами служили читательские столы, поставленные набок.
Зав. краеведческим отделом Надежда Дмитриевна Попыванова вела репетиции. Меня пригласили на роль Марины Мнишек в сцене у фонтана. На роль Самозванца был приглашён журналист Владислав Владимирович Заболотский. В «Русалке» князя играл В. И. Шерстенников, русалку – Маруся Сарнит, заведующая отделом выдачи. Костюмы взяли из драмтеатра. Гримировались в библиографическом отделе. Пока шло торжественное собрание, мы одевались и гримировались. Так как костюм ХVIII века не имел пуговиц или каких-либо застёжек, Юлия Рафаиловна зашивала его на мне сверху донизу. У платья был длинный шлейф. Мне пришлось идти в таком виде из библиографического отдела за «кулисы», то есть через весь зал, заполненный публикой. Хорошо, что я держала под руку Юлию Рафаиловну. Играли без суфлёра. Нас снимал после концерта в гриме и костюмах сын библиографа Лидии Александровны Огородниковой. Снимки сохранились также у Владислава Владимировича Заболотского. Был банкет и танцы. Значительно менее уютно прошёл юбилей – 100-летие нашей библиотеки, так как были приглашены артисты местной филармонии.

Расстановка книг

На юбилей собиралась приехать Н. К. Крупская, но перед самым отъездом заболела.

Принимая меня на работу, Степан Кузьмич шутливо сказал: «Мы встаём поздно». Это означало, что он берёт меня в отдел выдачи, где не хватало работников. Я по неопытности согласилась. Но отдел этот в те годы был трудный, так как нужно было хорошо знать расположение книжных фондов по отделам и многие детали – по вечерам в субботу и воскресенье было очень много читателей. Их следовало быстро обслужить, подобрав требуемую литературу. В обычные дни в отделе дежурили по два человека. А в напряженные – по три. Они носились по коридору и отделу, взлетали на лестницы, брали книгу и мчались к заказчику. Все они были опытные, так как работали по несколько лет. Но в отдел выдачи, и особенно в отдел расстановки книг, брали людей без особого разбора с образованием 7 классов и менее. Поэтому книги в хранилищах, и особенно в фондах, как тогда говорилось, часто стояли не на своём месте. Иногда их вообще было невозможно найти, Недаром все работники библиотеки взяли на себя обязательство проверить определённый участок во внерабочее время. Например, инвентарный номер книги – 1500, а поставлен на 150.

Мне при первом знакомстве показали бегло 1-й, 2-й, 3-й, 4-й и другие отделы, местонахождение фондов и систематики. Но для хорошего своевременного обслуживания читателя этого было мало, и мне следовало бы сначала поработать недели две в отделе расстановки.

Наверное, Степан Кузьмич возложил на меня слишком большие надежды, видя мою работу в читательском активе, дружбу с В. П. Фаворской, у которой я часто бывала в библиотеке. И вот каково мне пришлось в первые 2–3 недели работы, особенно в воскресенье!

Взяв требование, я надолго пропадала, силясь найти нужную книгу. Я спрашивала у бегающих девиц, где можно найти такую-то книгу, например, «Научный материализм» Митина, очень популярную книгу среди студентов пединститута. Та или другая на бегу махала рукой в сторону отдела: «Там!» – кричала она. Но ведь это было только направление пути, а в какой стороне отдела, на которой полке – всё это оставалось тайной, И вот я бродила по отделу, отыскивая нужный указатель шифра. Наконец, найдя книгу, я появлялась перед негодующей толпой и пришедшим в ярость заказчиком. Долго ещё меня ругали читатели, критиковали на комсомольских собраниях, на производственных совещаниях, ругал и Степан Кузьмич, который часто бывал на комсомольских собраниях. Наконец, я освоилась, отлично знала все книги отделов, фондов и, кажется, я одна только знала систематику. Она располагалась в холодных сенях перед жилищем Алексея Ивановича Мильчакова, куда со двора вела лестница. К этому отделу относились книги, зашифрованные по старинной системе римскими цифрами. Сюда относились иностранные старинные романы. Книги были старые с пожелтевшими листами, но вполне сохранившиеся. В ту пору за мной даже специально присылали из справочного, когда книгу не могли найти, так как её не было на месте. Один случай весьма высоко поднял мою репутацию. Искали рассказ Д. В. Григоровича «Гуттаперчевый мальчик» по инвентарному номеру в фондах. Я взяла требование, поднялась по небольшой деревянной лестнице внутри нашего отдела на второй этаж, мимо краеведения прошла в большое книгохранилище. И вот странный случай: книги на месте, действительно, не оказалось. А я увидела на большом расстоянии, на той же полке тоненькую брошюрку, выпиравшую из книг на полке, так как ставить там было уже некуда. Видимо, много книг стояло не на своих местах. Я наугад подставила лестницу, поднялась наверх и вытащила брошюрку. На обложке нарисован кудрявый мальчик в трико. Смотрю заглавие: Д. Григорович «Гуттаперчевый мальчик»!!! Кто умудрился его сюда втиснуть? Так далеко от своего номера? До сих пор остаётся тайной. Но когда я вручила книгу в справочном, работники были вне себя от изумления.

И вот тогда-то меня перевели в отдел расстановки... Нельзя сказать, чтобы в нём было много молодёжи. В нашей бригаде, например, была весьма пожилая портниха, которая знала только грамоту. Поэтому она поставила К. Маркса вместо 3-го отдела рядом с... Ги де Мопассаном потому только, что шифр К. Маркса – М-92, а ярлычок стёрся и цифра отдела не была видна. Она не знала, что за книга у неё в руках, видела только ярлычок. Эту книгу никто никогда бы не нашёл. Только если бы пришли за Ги де Мопассаном. Да и то неизвестно. А я заметила, потому что я слишком хорошо знала это издание К. Маркса: синие тома с золотым тиснением, большого формата – оно чётко выделялось среди книг дешёвого издания, малого габарита и попалась мне на глаза. К нам, молодёжи без особого образования на незначительной должности, все старшие товарищи с высшим образованием относились чутко, доброжелательно, терпеливо. Не были злопамятны. Например, зав. отделом расстановки Харкевич первое время ругала меня чаще не за работу, а должно быть, за своеволие. Всё это она заявляла на собраниях, даже ходила к директору, а он меня вызывал. В общем, доводили меня иногда до слёз. Однако сама же Харкевич некоторое время наблюдала за мной, со вниманием присматривалась и, наконец, первая заявила на одном из собраний: «Я ошиблась, товарищи: С. З. работает хорошо, я думаю назначить её бригадиром расстановщиков». В таком звании я и покинула нашу библиотеку. Меня тогда собирались перевести в театрально-иностранный отдел, он располагался в проходной комнате с тремя дверями и окном на юг, перед входом в краеведческий отдел. Но в Кирове в то время, кроме курсов иностранных языков, открылся учительский институт иностранных языков (директор И. Серебренников), куда я решила поступать, так как всегда хорошо успевала по французскому и немецкому языкам и любила их.

Но это было в феврале 1939 г. Библиотека оставалась для меня всегда родным домом, я больше всего любила там заниматься. Нигде и никогда после я не встречала таких людей, такого внимания и доброго отношения, такой культуры духа. После окончания института я проработала 30 лет в школах, техникуме и институте. Но всегда и везде вспоминала родную Герценку, горько сожалея о разлуке.

Тася Овечкина

Её невозможно забыть. Я и сейчас ясно вижу её, постоянно заботливую, инициативную, любящую библиотеку, как родной дом.

Немало было тогда технических служащих, которые обслуживали читальный зал, книгохранилища и служебные помещения. Но если они честно выполняли свой долг, то большая часть их трудов совершалась под внимательным наблюдением и руководством Таси Овечкиной. Её пример оказывал большое влияние на вновь поступающих, воспитывал в них характер, трудолюбие и дисциплину. Уборка проводилась после закрытия библиотеки, а в отделах – после окончания рабочего дня сотрудников. Но никогда мы не слышали шума передвигаемой мебели, громких разго­воров, топота, хлопанья двери. Все двигались молча, бесшумно. В справочном говорили вполголоса. На выдаче слышны были голоса, но она была вдали от читального зала. Сотрудники, проходя мимо читателей, шли на цыпочках, говорили шёпотом. И только внутри отделов говорили вслух. Очень приятно было выйти в вестибюль и раздеваться, когда дежурила Тася. Всегда приветливая, доброжелательная, услужливая, она хорошо влияла на младший состав и на публику. А кто ухаживает теперь за её любимицами-пальмами?

Тася жила в общежитии в здании абонемента, в подвальном этаже. Там же жила наш комсорг Маруся Зворыгина. Маруся любила искусство. Она поступила в класс сольного пения к Н. А. Моревой, ходила в городской театр на спектакли драмы. И Тася была ей верным другом, сопровождала её в театр, чтобы та не возвращалась одна поздно вечером, так как её было легко обидеть. Часто видела я их в ложе бельэтажа в антрактах. Утомлённая Тася жмурится от желания уснуть, но терпеливо сидит до конца спектакля. Тася любила читать.

Рабочий день расстановщика

Те работники выдачи книг, которые дежурили во вторую смену, то есть с четырёх часов дня, укладывали принятые от читателя книги на длинный прилавок, которые стоял вдоль наружной стены, то есть под окнами в книгохранилище нижнего этажа, рядом с отделом выдачи. Книги раскладывались по отделам, чтобы расстановщик затрачивал меньше времени на расстановку книг. Но прилавка часто не хватало, и книги лежали на полу. Это было в субботние и воскресные дни.

Рабочий день расстановщика начинался в 9 часов утра и кончался в 3 часа дня. Заработная плата – 70 рублей. За это время нужно было расставить по местам книги всех отделов, фондов и систематики. Днём в рабочие дни недели читателей было мало. Но для работников выдачи было затруднительно рыться на прилавке, так как книги лежали без алфавита. Поэтому опытный расстановщик старался быстрее расставить наиболее популярную литературу. Например, учебные пособия для студентов институтов, техникумов, художественную литературу. Некоторые пособия, которые были в библиотеке в одном экземпляре и постоянно использовались учащимися, вовсе не убирались и лежали под прилавком отдела выдачи. Иногда расстановщики со стажем помогали отделу выдачи или справочному отыскать ту или иную, не на место поставленную книгу, так как, часто бывая у книжных полок, запоминаешь заметные книги. Работа расстановщика очень много даёт человеку, если внимательно к ней относиться. Прежде всего, хорошо знаешь расположение книг. Затем знакомишься с различной интересной литературой и в свободное время её читаешь. Ведь ты мог и не знать о существовании такой книги, не попадись она тебе во время работы. После работы часто остаёшься в библиотеке читать. А позже, часам к шести, – в музыкальную школу на занятия или на прослушивание. Школа тогда была на улице Дрелевского, напротив банка. К сожалению, с младшим составом в те годы не велось работы по повышению квалификации. Как я уже упоминала, люди на расстановку принимались без особого разбора, имеющие слабое понятие о литературе. Например, получив требование на пьесу Островского, такая работница возвращалась к читателю и уверенно заявляла: «Островского “Грозы” на месте нет, но зато есть “Как закалялась сталь”».

Было очень приятно работать целый день среди книг в полной тишине. Изредка беззвучно пройдёт Василий Иванович – сверху из кабинета через нижнее книгохранилище в библиографический отдел. Или Степан Кузьмич в высоких валенках выше колен остановится у полки, просматривая литературу. А за высокими окнами – сад весь в снегу. Запорошенные ветки деревьев. А летом прохлада в жаркие дни, когда сквозь листья на книжных полках мелькают солнечные зайчики. Тишина…

Музыканты в Вятке в 20–30-е годы

В нашем городе в те времена не было специальных концертных залов.

Приезжие и местные музыканты концертировали в городском театре, в зале горсовета (угол ул. Карла Маркса и Дрелевского), в зале педагогического института, наконец, в школе им. Тургенева (ул. Дрелевского напротив банка). Летом в маленьком театре «Аполло» в летнем саду по улице Володарского гастролировала оперетта. Там же проходили иногда и концерты – Елизаветы Капелли, негритянской певицы Коретти Арм-Тиц – у рояля Б. Тиц, Ирмы Яунзем.

Но, несмотря на это, все выступления пользовались успехом и привлекали порядочно публики.

Я помню двадцатые годы, потому что меня начали пускать в концерты с 10–11 лет. Я бывала там вместе с отцом. Первое впечатление от выступлений симфонического оркестра – дирижёр Залевский – в летнее время на открытой эстраде сада «Аполло». В тот год сад заново отделали, построили эстраду в форме раковины для улучшения акустики, летний кинотеатр в китайском стиле. Там была за экраном сцена, и выступала итальянская оперная певица Мина де Леоне, скрипач Борис Сибор и Леонид Витальевич Собинов. Кроме того, построили ресторан в мавританском стиле с эстрадой для небольшого оркестра. Это было время, богатое талантливыми вокалистами и инструменталистами высокой школы различных жанров.

В том же здании кинотеатра выступала исполнительница старинных романсов и эстрадных песен тех лет Тамара Церетели с виолончелисткой Анной Ростэн и пианистом Зиновием Китаевым. Симфонический оркестр Залевского играл два часа – с 5 до 7 часов вечера. В программе – произведения русской и зарубежной классики. Публика слушала, сидя на скамейках перед эстрадой. После его выступления через час-полтора начинался эстрадный концерт.

Но так было лишь один год. А в остальное время публика гуляла в ожидании концерта, слушая духовой оркестр.

В антрактах оперетты добавлялась театральная публика. Вся современная площадка бывшего «Аполло» была заполнена говорящей нарядной толпой, гуляющей по кругу. Перед театром журчал фонтан, благоухал цветущий душистый табак. Всё было в миниатюре, на небольшой территории сада, но очень уютно, красиво, поэтично.

В концертах на эстраде участвовали местные городские актёры. В отдельных случаях концерт устраивался силами артистов оперетты. Они выступали в антрактах своего спектакля.

Среди артистов оперетты бывали такие известные исполнители, как Наум Павлович Нальский, Григорий Маркович Ярон, Николай Данилов. Концерты на эстраде кончались в 11 часов. В кинотеатре гастролировал летом Анатолий Петрович Кторов и Вера Попова. Играли сцены из кинофильма «Процесс о трёх миллионах».

В летнем театре «Аполло» ставил спектакли после зимнего сезона и Вятский театр драмы. Лето 1932 года: главный режиссёр Константин Фёдорович Степанов-Колосов, художник Симонян, ведущие актёры – Николай Григорьевич Старцев, Аркадий Никанорович Аркадьев, Николай Фирсов, Изабелла Александровна Калантар, Антонина Ивановна Чумак; летняя программа – Островский «Последняя жертва», «Смерть Пушкина», «Болото».

В программы эстрадных концертов входили: юмор – часто на политические темы, сатирические куплеты, народные танцы, старинные романсы, инструментальная музыка и даже цирковые номера.

В Вятке было немало местных артистов, так называемых любителей, и даже профессионалов. Это инструменталисты А. А. Румянцев (ученик профессора А. Б. Гольденвейзера), Александр Урбанович Арамович (ученик профессора Николаева), Константин Степанович Сорокин (ученик профессоров К. Н. Игумнова и Николаева), Б. Д. Кубланов и М. Н. Синицын. Б. Д. Кубланов создал местный симфонический оркестр, которым управлял сам. Солист – А. У. Арамович. Концерты состоялись в городском театре.

Выдающимся исполнителем был баритон Александр Семёнович Ерёмин, ученик ведущего музыканта, выпускницы С.-Петербургской консерватории по классу фортепиано и классу сольного пения Наталии Александровны Моревой (Мохначевой). Нелегко давалось ему учение, так как и в общем образовании имелись существенные пробелы. Например, слабые знания по литературе, как русской, так и зарубежной, не было средств для музыкального образования. Наталия Александровна, обнаружив незаурядный талант у молодого человека, взялась дать ему не только музыкальное образование, но и приобщить к теории и литературе. Жила она тогда ещё в Петрограде.

Она занималась с ним совершенно бесплатно и даже помогала ему материально, снабжала одеждой. Она развила и поставила его голос по итальянской методе, применяя масочный резонатор. Это была распространённая в те годы система у певцов высшего класса – Шаляпина, Собинова, Неждановой, Обуховой, Катульской, Барсовой.

Н. А. Морева даже начала выпускать А. С. Ерёмина в ученических концертах через два-три года учения. И он обратил на себя внимание петроградской публики. К Наталии Александровне даже обращались различные устроители концертов с просьбой разрешить Ерёмину участвовать в них с сольным пением. Но она не считала возможным уступить их просьбам, так как постановка голоса ещё не завершена, певец ещё не владеет в достаточной степени техникой.

И вот однажды он не явился на урок. Некоторое время Наталия Александровна ждала его появления, а затем послала одного из учеников съездить к нему домой и узнать о причине отсутствия. Посол вернулся с печальной вестью. Оказывается, Ерёмин скрыл, что у него семья. Живёт в плохих условиях, простужается, сам ходит за водой в любую погоду. Всё это нарушает режим певца и угрожает голосовому аппарату. Через некоторое время он выздоровел и вернулся на занятия. А в 30-х годах тайно от Моревой подал заявление на музыкальные курсы Лохвицкой-Скалон, где и начал заниматься, чтобы получить справку о музыкальном образовании, так как Морева преподавала частные уроки и её ученики не получали официального свидетельства об образовании. Ерёмин, конечно, мало думал о том, что, поступая к другому педагогу, он искажает постановку голоса, портит с таким трудом накопленное мастерство.

Но тогда он, может быть, мало разбирался в методах постановки голоса. Получив документ, он, как известно, ринулся в провинцию. Однако, прибыв в Вятку, остался здесь навсегда, удовольствовавшись положением школьного учителя пения, а позднее руководителя хоров. Но всё же принимал участие в концертах местных музыкантов с программой русской и зарубежной классики. Исполнял также песни советских композиторов.

Мы говорим в таком тоне о его деятельности в Вятке, потому что талант его достоин был лучшего применения. Он мог стать видным вокалистом, а, может быть, и солистом оперной сены. Его голос обладал богатой тембровой окраской, величием и мощью в патетических оттенках и, конечно, разнообразием модуляций фразировки. Ерёмин в концертах завораживал аудиторию, властно управляя её настроением.

Глубокая грусть охватывает вас, когда вы слушаете романс П. Чайковского «Мы сидели с тобой у заснувшей реки». Перед вами встаёт картина надвигающейся грозы, внезапная тоска двух невысказанных сердец и горькое сожаление, отчаяние в финале.

Или «Во сне я горько плакал, мне снилось, что ты умерла...» Ф. Шуберта. Глубокая, неизбывная печаль при воспоминаниях о тревожной ночи, её трепетных видениях. И самая сильная обида в словах: «Мне снилось – забыт я тобой» – трагическое звучание прекрасного голоса. Зал замирал в очаровании.

А однажды в дождливый тёмный вечер мы пришли на концерт в Тургеневскую школу и были поражены, услышав мощное бетховенское «Дай мне за камнем могильным…» Скорбные звуки потрясали. Мелодия величавшей красоты захватывала целиком. С великим искусством передавал певец жизнь человеческого духа в произведениях русских и западных мастеров. Как и все талантливые артисты, Ерёмин играл в жизни. Играл очарование, благодушие, гнев, строгость. Но был ни тем и ни другим, а себе на уме. Там где было можно, он был небрежен. Но эта постоянная игра обманывала иногда людей. Не ценил он своих воспитателей. А Наталия Александровна любила учеников, была к ним привязана и покинула родной Ленинград, переехала из-за них в Вятку. Здесь ещё был тогда Василий Трейтер – тоже ученик по Ленинграду. Родом из Вятки, сын доктора-психиатра Василия Алексеевича Трейтера. Но, к сожалению, поражённый, как и его брат, психическим заболеванием. Голос Трейтера я слышала лишь раз в психолечебнице, где он тогда уже находился. Широкого диапазона баритон приятного тембра. Но, проучившись у Н. А. Моревой несколько лет в Ленинграде, он недолго уже мог порадовать слушателей, сражённый тяжёлым недугом. Наталия Александровна не оставила его в беде. Она стала его опекуном, заботилась о нём, выхлопотала для него комнату и в моменты улучшения болезни брала его домой. В последний раз она взяла его летом 1937 г., за год с небольшим до своей смерти. Мы даже ездили втроём на прогулку за город, на Филейку. Вася нёс корзину с посудой и продуктами. А когда приехали на место, на высокий берег Вятки, где был молодой лесок и свежая травка, он собирал валежник и разжигал костёр. Был смирен и тих. Мы уютно пили чай, гуляли, дышали чудесным воздухом. Когда стемнело, возвращались в город.

Наталия Александровна Морева (Мохначева) – выдающаяся пианистка и певица – проработала в Вятке много лет. В юности она держала экзамен в родном городе Петербурге по классу фортепиано у самого Антона Григорьевича Рубинштейна – директора консерватории. Будучи председателем экзаменационной комиссии, Антон Рубинштейн участвовал в прослушивании абитуриентов. Но далеко не всех он слушал до конца и останавливал коротким «спасибо». Наталию Александровну выслушал до конца и заявил педагогам: «Обратите внимание, очень одарённая девочка». Окончив консерваторию по классу фортепиано, Наталия Александровна выразила желание поступить на вокальное отделение, так как у неё открылся голос. Сначала она занималась в классе профессора Наталии Александровны Ирецкой. Но её метода не удовлетворяла Н. А. Мо-реву, и она перешла в класс профессора Николая Михайловича Спасского. Там за своё обучение она возмещала работой в качестве аккомпаниатора. Н. М. Спасский – приятель Николая Николаевича Фигнера, обучал певцов по итальянской методе, направляя звук в масочный резонатор. При этом он пел одновременно с учеником специальные упражнения. Дышать при пении полагалось не грудью, а животом, чтобы звук опирался на диафрагму. Сопрано распевались на букву «Ю», меццо-сопрано – внизу на букву «Э», так же и тенора. Баритон и бас на низких нотах распевался с закрытым ртом на букву «М». Чтобы вернее направить звук в маску, рекомендуется первое время держать руки на масочном резонаторе и даже наклонять голову. Для укрепления диафрагмы была специальная гимнастика. В классе у Наталии Александровны стояла скамейка с рамочкой для укрепления ног. Каждый, ложась на спину, зацеплялся ногами за рамочку, проделывал дыхательные упражнения: поднимаясь – вдох, опускаясь снова на спину – выдох. И так несколько раз, ежедневно.

Н. М. Спасский, будучи дружен с Н. Н. Фигнером, познакомился с некоторыми фактами из жизни П. И. Чайковского, так как Фигнер музицировал с ним в Зимнем дворце, участвуя в ансамбле с Александром III. Состав такой: Чайковский – фортепиано, Александр III – флейта, Н. Н. Фигнер – соло (др. тенор). Н. М. Спасский передавал разговоры о болезни и кончине Чайковского.

Окончив консерваторию по классу сольного пения, Н. А. Морева поступила в итальянскую оперу в Петербурге (в большом Михайловском театре). Там, в частности, исполняла партию няни в опере П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Музыкальная критика отметила первое выступление молодой певицы, оценив по достоинству её музыкальность, красоту голоса, выразила сожаление, что она исполняла такую скромную партию, а не заглавную – Татьяны Лариной. В дальнейшем Н. А. Морева поступила в Тбилисский оперный театр, где под управлением Захария Палиашвили исполнила партию Тамары в опере А. Г. Рубинштейна «Демон». Эти фотографии её в партии Тамары находятся у бывшей ученицы Н. А. Моревой Нины Печёнкиной – меццо-сопрано. На Кавказе Н. Морева вышла замуж за известного драматического тенора Александра Михайловича Давыдова. Их совместная фотография передана мною в 1978 г. Р. М. Преснецову (работавшему на областном радио) по его просьбе. Я тогда ещё болела, жила в Ульяновске и переслала ему фотографию по почте заказным письмом. P. M. Преснецов был недоволен, что фотография разрезана пополам, так как там могли быть интересные для исторической справки люди. Но я написала ему, что он напрасно беспокоится, – на фотографии была молодая пара, очевидно, учеников Н. А. Моревой, так как надпись на карточке гласила: «Наталии Александровне, которая всегда напоминала мне…»

Н. А. Морева и А. М. Давыдов сняты в верхней одежде. А. М. Давыдов стоит слева от Н. А. Моревой в зимнем пальто и каракулевой шапке, Н. А. Морева – в меховой ротонде из ангорской козы с высоким воротником и каракулевой шапочке. Фотография уникальная. Кроме того, Н. А. Морева концертировала, участвуя в турне по югу России. Позже она посвятила себя педагогической деятельности.

Она родилась в Петербурге в 1875 г. Отец, известный просветитель, Александр Дмитриевич Мохначев, по национальности татарин, служил инспектором народных училищ Петербургской губернии. Его фотография и статья о нём есть в петербургской газете «Новое время» 70–80-х гг. Николай Михайлович Синицын, будучи в составе оперного оркестра в Петербурге в Михайловском театре одновременно с Н. А. Моревой, служил там. Он ей говорил об этом, а также повторил своё заявление в некрологе, посвящённом её памяти в газете «Кировская правда» за декабрь 1938 г.

Н. А. Морева сохранила голос, так как её концертная деятельность была непродолжительной. Поэтому мы ещё слушали её на уроках, когда она исполняла вокальное произведение, перед тем, как дать его ученику. Я слышала «Баркаролу» Шуберта, «Пронеслась над полем тучка» Гречанинова, «Ласточка» Гурилёва.

Когда я поступила в класс Н. А. Моревой (сольного пения) в 1936 г., я все вечера слушала её учеников, её уроки сначала в свои дни, а затем во все дни недели. Это были очаровательные концерты с аккомпаниатором высшего класса. Учащиеся тех лет: П. С. Сме-танина – меццо-сопрано, Барт – баритон, Стульников – баритон, Кострова – сопрано, Коробова – сопрано, Носырева – сопрано (уже исполняла арию Заремы из «Руслана и Людмилы» – «О, мой Ратмир!»), Вера Никитина – колоратурное сопрано, Нина Печёнкина — меццо-сопрано (эти два прекрасных голоса невозможно забыть), Лина Антонова – студентка пединститута – меццо сопрано, Рождественский, Салатов – бас.

Все эти учащиеся принимали участие в концертах музыкальной школы и музыкального училища, устраиваемых в городе. Аккомпанировала Н. А. Морева.

Она также проводила лекции-концерты. Например, зимой 1936–1937 г. состоялся концерт «Жизнь Бетховена». Лекцию читала Наталия Александровна, по ходу лекции исполнялись произведения Бетховена. Участвовали вокалисты – Лина Антонова, Эльза Брагинская, Нина Печёнкина, Нина Кострова, Саламатов. Концерт состоялся в Доме Советской Армии – теперь Дом офицеров.

Н. А. Морева – блестящая пианистка. Я слышала её игру дома: рапсодию № 7 Ф. Листа. Не раз во время занятий её вызывали в большой класс нашей музыкальной школы исполнить с листа концерт для двух фортепиано в ансамбле с Константином Степановичем Сорокиным, так как никто из учителей не смог бы исполнить концерт с листа, кроме неё. Её блестящий, часто труднейший аккомпанемент учащимся на уроках и в концерте доставлял не меньшее наслаждение, чем её пение.

В своём классе Н. А. Морева создавала и вокальные ансамбли. Например, во время войны в Испании исполняли гимн Риего.

Н. А. Морева была очень строга к исполнительскому труду своих учеников, тщательно отрабатывала каждое произведение и далеко не всегда после генеральной репетиции выпускала того или иного исполнителя на сцену. Если же учеников приглашали участвовать в других концертах, они должны были получить у неё разрешение на выступление. Она узнавала, что исполняют, кто аккомпанирует.

Н. А. Морева, когда могла, всегда присутствовала на концертах И. С. Ерёмина.

Общение с ней очень много дало для музыкального развития, знакомства с творчеством наших великих певцов. Ведь Н. А. Морева участвовала в одном концерте с Л. В. Собиновым. Она слышала Н. Н. Фигнера и М. И. Фигнер во всех операх. На её дипломе – подписи Н. А. Римского-Корсакова, Л. Ауэра, Ипполитова-Иванова и других мировых имён русской музыки. В консерватории с ней учился скрипач Каминский.

Я никогда не забуду зимние вечера, проведённые во время занятий в классе. Сколько прекрасных произведений я слышала, о которых ранее не имела понятия! Её аккомпанемент в «Свадьбе» Даргомыжского, «Колыбельной» П. Чайковского до сих пор звучит для меня, слушать её было наслаждением.

Всё это воспитывало в нас вкус и любовь к прекрасному, знакомило с творениями великих мастеров прошлого, приучало к усердным занятиям, чтобы приблизить своё исполнительское мастерство, хоть немного, к недосягаемым образцам.

В перерывах между занятиями я всегда была возле Наталии Александровны и с захватывающим интересом слушала её рассказы о годах учения в консерватории, о Рубинштейне, Фигнере, Чайковском, о Давыдове, и конечно, о Трейтере и Ерёмине. Она была артистична, и рассказы были талантливы. Всё, что я знаю о ней, её учениках и о прошлом в её творчестве – всё это рассказывала она мне в те зимние вечера 1936–1937 г. в классе музыкальной школы среди какофонии звуков.

Сама Наталия Александровна до последних дней была строга, собрана, элегантна, энергична и часто весела. Но, как все одарённые люди, не подлежала шаблону. В ней