Главная > Выпуск №22 > Вспоминая Л. В. Дьяконова

Вспоминая Л. В. Дьяконова

В. Г. Цыборский

Папа

Мы жили с мамой, дедушкой, бабушкой и собакой Тобиком на первом этаже двухэтажного деревянного дома на ул. К. Либкнехта, почти напротив фабрики 8 Марта. За домом был огород, а у окон росла черёмуха с очень крупными и вкусными ягодами.

Рядом улица Воровского с колеёй из брёвен – лежнёвкой вместо асфальта, затем улица Карла Маркса с первым троллейбусом, а далее военный госпиталь (сейчас это школа № 16), где мама работала врачом-хирургом.

Кончилась война, госпиталь закрыли. Мама перешла работать в гражданскую больницу. И вот мы с мамой переезжаем на улицу Степана Халтурина, и у меня появляется папа.

Как-то сразу именно папа, не отец, не отчим, а папа. И я не помню, что когда-нибудь впоследствии я его называл отцом, а тем более отчимом.

У меня появилась и новая бабушка, Людмила Андреевна. Она жила в маленькой комнатке, а мы с мамой и папой – в другой, чуть побольше. В узком коридоре стояли стеллажи с книгами. С нами жили кошка и воробей Желтухин. Чтобы позвать кошку, не надо было «кискать», а просто пощёлкать ножницами, и она неслась со всех ног. Папа её приучил. Когда он её кормил, то мясо резал на маленькие кусочки ножницами, и умная кошка запомнила этот звук.

В доме не было никаких удобств, и мы с папой ходили в Северную баню на Профсоюзной улице, а после неё часто заходили к папиному товарищу Игорю Франчески. Их дом стоял прямо рядом с баней. Там было много интересного. Во дворе жил ручной волк. В доме – чучела птиц и животных. Их делал отец дяди Игоря. А на стене висел планшет со стеклянными глазами для этих чучел.

Папа научил меня собирать марки. У него была полная коллекция советских марок, кажется, без одной или двух штук.

Через несколько домов от нас жил Валерий Алексеевич Криницин – Валька Железобетонный, прозванный так папой за его отменное здоровье. Он тоже собирал марки, часто приходил к нам, брал у папы почитать книги. В дальнейшем он мне много помог в жизни, научил водить машину, помогал с работой. Дружба его с папой сохранилась до последних дней.

Л. В. Дьяконов и В. Цыборский
на ул. Энгельса у Кировского книжного издательства. 1947 г.

Кстати, книги почитать брали многие. У папы была тетрадка, куда записывались «абоненты», но всё равно бывали случаи, когда книги пропадали.

Папа курил. Любимыми его папиросами были «Беломорканал» фабрики имени Урицкого, но было одно время, когда он покупал табак, отдельно папиросные гильзы и специальной машинкой набивал табак в гильзы. Курил он много лет, но после сорока бросил.

Мама работал главным врачом железнодорожной больницы рядом с машзаводом им. 1 Мая, и ей дали двухкомнатную отдельную квартиру в восьмиквартирном доме с так называемыми частичными удобствами на ул. Лагерной, недалеко от работы. Это был край города. Асфальта никакого не было. Я продолжал учиться в школе № 14, и добираться до школы в сырую осень было сложно, особенно перебираться через глиняную насыпь, оставшуюся от так и не построенных трамвайных путей на Октябрьском проспекте.

Несмотря на то, что мы жили на «отшибе», у нас часто бывали гости. Это и мамины, и папины сослуживцы – врачи и железнодорожники, кировские писатели и художники. Останавливались у нас горьковский писатель Шестериков и наш земляк – ленинградский поэт – Леонид Хаустов (это то, что я помню).

Строился Октябрьский проспект. Прокладывалась дорога – здоровые мужики, стоя на коленях, кувалдами вбивали бутовые булыжники в будущее полотно. Росли дома. Первые дома были «Машинки» – машзавода, и в один из этих домов мы переехали. Тут была и ванна, и горячая вода, правда, поначалу на кухне стояла дровяная печь для приготовления пищи – газа тогда в Кирове не было.

Окна выходили на восток, и с утра квартира наполнялась солнечным светом.

Папин рабочий стол стоял у самого окна. На столе – чёрная настольная лампа, печатная машинка «Москва», фотография на металле Ленина, читающего газету «Правда», стакан с остро заточенными карандашами, перекидной календарь.

Все стены комнаты и коридор – сплошные шкафы с книгами и открытками. Открытки хранились в коробках из-под сахара-рафинада (папино изобретение – их размер точь-в-точь совпадал с размером открыток).

На окне – мешочек с пшеном. Зимой папа кормил воробьёв. Они облепляли дерево напротив окна. Открывалась форточка, и горсть зерна сыпалась на подоконник. Папа стоял и наблюдал, как воробьи ожесточённо склёвывают зерно. А из кухни – мамин крик: «Лёня, простынешь!»

Сейчас на этом доме висит небольшая мемориальная доска: «здесь с 1956 по 1995 жил писатель Леонид Владимирович Дьяконов».

Л. В. Дьяконов за работой

«Москвич»

Вышла папина книга «Олень – золотые рога», и мы решили купить машину. На автомобили была очередь, но «помогли» американцы. Когда президент США Эйзенхауэр приезжал в СССР, ему понравился «Москвич-407», и он попросил поставить в Америку партию машин. Но тут произошёл инцидент с самолётом-шпионом У-2, и машины в Америку не отправили. Очередь продвинулась, нам досталась как раз одна из этих «американок». Двухцветная. Помню название одного из цветов – «парижская зелень».

Почти все выходные мы выезжали на природу и летом, и зимой, хотя в то время такого понятия, как зимняя резина, вообще не существовало. Даже занимались, как сейчас говорят, «экстримом». Папа вставал на лыжи, брал в руки верёвку, привязанную к машине, и я его катал по заснеженной дороге.

Тогда из асфальтированных трасс за городом было только две – до Слободского и до Кирово-Чепецка. Особенно часто мы ездили в Кирово-Чепецк. С продуктами там было получше – спецснабжение, и мы совмещали приятное с полезным, что-то покупали, а на обратном пути заезжали в лес и устраивали небольшой пикничок из того, что купили. Ездили, конечно, за грибами. Папа очень любил заниматься этой «тихой» охотой, знал все грибы, и меня научил в них разбираться.

Но самым запоминающимся был автопробег по маршруту Киров – Прибалтика – Калининград. Экипаж состоял из трёх человек: Дьяконов – командор, художник Пётр Саввич Вершигоров – оператор (у него была узкоплёночная кинокамера). Я исполнял обязанности водителя-механика. Остался фильм об этом путешествии. Хотя он чёрно-белый и неважного качества, я его частенько пересматриваю, вспоминая наше путешествие.
Снимал Пётр Саввич уцелевшие церкви, лица людей, интересные пейзажи, иногда на экране мелькаем и мы с папой: вот папа подходит к милиционеру на мотоцикле и что-то спрашивает, видимо, дорогу, вот он разводит на привале костёр, а вот мы с ним сражаемся в настольный теннис.

Почти везде мы посещали художественные музеи. Тут экскурсоводами были папа и Пётр Саввич. Папа благодаря тому, что собирал художественные открытки, знал почти всех художников и их картины, а Пётр Саввич – сам художник. А я, бродя вместе с ними по залам музеев, открывал для себя какие-то незнакомые мне имена – Фешин, Чюрлёнис.

Домик в деревне

Мечтой мамы было иметь какой-нибудь домик или дачку, чтобы спрятаться от городского шума и быть на свежем воздухе, поближе к природе. Одна мамина сотрудница предложила дом своей родственницы.

Так у нас появился домик в деревне. Он находился в небольшом посёлке рабочих станции Гирсово. Рядом были Вятка, и в разлив вода доходила почти до самого дома.

У папы были репродукции картин, которые он собирал из журнала «Огонёк», и мама решила оклеить все стены комнаты вместо обоев сплошь этими картинами. Получилось что-то необычное. Все, кто впервые заходил в дом, всегда изумлялись, как красиво и оригинально получилось.

Летом в жару уходили на берег. Купались и загорали. Папа хорошо плавал, у него был какой-то свой стиль. Он плыл на боку, мощно загребая одной правой рукой, и, надо сказать, довольно быстро. Переплывали мы с ним и на другой берег, а там Вятка пошире, чем у Кирова, и течение сильное.

Осенью ходили в соседние лесочки за грибами.

Когда мама вышла на пенсию, то стала уезжать на дачу на всё лето, до глубокой осени. Мы с женой тогда уже жили в Горьком.

Папа регулярно привозил на дачу продукты, но сам там не оставался, старался уехать домой, в Киров. Как мама говорила: «Уехал к своим книжкам». Он любил быть дома один, когда ему никто не мешал работать.

Сотовых телефонов тогда не было, а в деревне и обычных, и папа с мамой постоянно писали друг другу письма.

(Из дневников Л. В. Дьяконова)
1986.06.21
Июнь пролетает.
Завтра – самый длинный день.
Завтра – грозное воспоминание о начале войны.

Здравствуй, Лиза!

Проснулся, в шесть уже встал, полный благих намерений. Но голова опять тяжёлая. А надо работать: сделано всего восемь рецензий из семнадцати необходимых. Ладно ещё не торопят – бухгалтерша в отпуску, и деньги некому выписать.

А мне хотелось напечатать тебе письмо. Но мужественно отложил, взялся за рецензии. Одну напечатал, выверил, взялся за другую. Напечатал. Хочу выверить, ан ничего не могу различить – давно-давно не ощущавшийся спазм.

Схватил всегда помогавший эуфилин. Лёг. Решил заметить, сколько времени отнимет этот спазм. Еле-еле смог заметить – мешают эти светлые зигзаги в глазах.

Лежу. Глянул на часы. Вижу почти ясно. А прошло всего десять минут. Полежал ещё пять минут. Потом выверил вторую рецензию, напечатал и выверил третью. Оторвался поесть. И вот, наконец-то, взялся за письмо к тебе.

Только взялся, позвонила Таня (племянница мамы). И я узнал то, что тебе чуть ли не сегодня расскажет Толя: что Олька сдала последний экзамен, что Таня едет на неделю в Челябинск.

Ну, как ты? Напиши подробно. И подробно напиши, что тебе надо. Я в следующую субботу постараюсь приехать к тебе. Что тебе запасти? Что тебе привезти? Если не найду луку, навертеть ли тебе мяса без луку и сколько? Булку за 25? За 7? Лекарства? За луком сейчас поеду, бедняжка, ибо неохота. Колбасу послал с Тамарой талонную – на один талон. В комиссионке ни мяса, ни колбас.

Обнимаю!!! Целую, дорогая моя!!!
Царевич Дмитрий – Самозванец
1986.06.25. Гирсово.

Дорогой нехороший Лёня!

Ты совсем меня забыл, зато не забыла пчела. 20.06 меня она куснула в правую половину лба, и у меня была такая реакция, я думала – опять почки, начала принимать лекарства. Всё обошлось. Хожу с закрытыми глазами, всё отекло. Точно так же 40 лет назад, когда я должна была выйти за тебя замуж, меня укусила пчела в то же самое место. Витьке тогда было пять лет, а теперь 45 лет. Это значит в августе этого года юбилей.

Никаких радостей и новостей здесь нет. Кроме того, что Наташа Сырчина (которой делали операцию на сердце) родила второго ребёнка – сына. Всё пока нормально. А первая у неё – дочь. Все рады до безумия.

Я – лодырь, ничего не могу делать. Молока пока не дают, я сыта. Вчера у Марши купила две банки свежего мёда, а то у меня ничего не было сладкого, уже пила с конфетами – Чапурский купил мне в магазине. Приезжай пить чай со свежим мёдом.

Рыловы будут отдыхать всё лето, все собрались, шум без конца, я уже начинаю привыкать. Печь приходится топить через день, по 4–5 поленьев. Ни от кого писем нет, и ты перестал писать – нехороший.

Даже боюсь тебя звать сюда на поезде – опять будешь прыгать в последние вагоны, а я буду нервничать. Ходи осторожнее, мойся почаще, меняй бельё и рубашки. Привези постирать грязное бельё. Ходи регулярно в столовые. У меня деньги на исходе, я очень много заплатила, сейчас спокойнее. Будь здоров и счастлив. Обнимаю.
Лиза

Ленинград

Папа практически всю жизнь прожил в Кирове. Он его очень любил и всегда говорил: «Я – Вятский мужик!»

Но второй любовью был, конечно, Ленинград. С ним его многое связывало. Там жила его первая жена Г. Плёнкина. Там было много друзей, с которыми он вёл постоянную переписку.

Это поэтесса Ольга Берггольц, художники: Евгений Чарушин, супруги Костровы, академик Черниговский и многие другие.

Году примерно в 1948–1950-м, сейчас точно не помню, папа привёз нас с мамой в Ленинград. Вдоль железной дороги ещё зияли воронки от бомб и снарядов. Город только-только приходил в себя после блокады.

В один из дней нас повезли в Петергоф. Главный дворец стоял весь в руинах, везде торчала металлическая арматура, и только отливала золотом статуя Самсона, и из его рук била мощная струя фонтана. Других статуй каскада ещё не было.

Там я оконфузился. Мы пошли перекусить в какое-то кафе, тут же в парке. Папа пошёл к буфету. Мы сели за стол, и, когда он спросил, что взять, я крикнул через весь зал: «Папа, всем по бабе!» (До этого я видел в витрине ромовые бабы, которые очень любил). Потом, уже в Кирове, родители долго рассказывали друзьям про своего непутёвого сына.

Научный работник музея краеведения Л. В. Дьяконов
в кабинете местного края библиотеки им. А. И. Герцена

Мы были в гостях у Ольги Константиновны Матюшиной, тётки Игоря Франчески, вдовы художника-авангардиста и музыканта Михаила Васильевича Матюшина. Они жили в двухэтажном деревянном доме (знаменитый дом на Песчаной улице, где в гостях у Матюшиных бывали К. Малевич, П. Филонов, М. Горький, жили и работали В. Хлебников и В. Маяковский). Сейчас там, по-моему, музей.

Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. В комнате был полумрак. Кругом висели картины. Я стоял, разинув рот, засунув руки в карманы брюк. Ольга Константиновна сказала: «Лёня, зашей ему карманы». Я это надолго запомнил. В память об этом доме у папы висел чёртик из сучка дерева, сделанный Матюшиным. Недавно смотрел передачу: оказывается, в Русском музее в Петербурге – целая коллекция фигур из сучков Матюшина.

Апрель 2008 года. Год столетия Дьяконова. Мы с женой и коллега, друг папы Надежда Ильинична Перминова – на Московском вокзале Санкт-Петербурга. Нас встречает Виталий Петрович Третьяков – создатель Музея открытки, профессор Санкт-Петербургского университета. Едем в Гатчину, в музей. Там теперь хранится уникальная папина коллекция, насчитывающая около 90 тысяч открыток, которая легла в основу музея.


В. П. Третьяков в музее у коллекции
открыток Л. В. Дьяконова

Сердце защемило, когда я увидел до боли знакомый ряд книжных шкафов, заполненных коробками из-под сахара-рафинада, в которых хранились открытки. В коридоре – стенд с портретом папы.

Переезжаем в Центральную детскую библиотеку истории и культуры Петербурга. Она располагается в знаменитом здании, известном Петербурге как Дом Баженова. Интерьеры дома-дворца создавались Н. К. Рерихом, М. А. Врубелем, П. К. Ваулиным. В библиотеке развёрнута выставка «С Вяткой в сердце» – к 100-летию Леонида Владимировича Дьяконова. На стендах – папины книги, дымковские игрушки, открытки.

Гостей – полный зал: земляки, те, кто знал папу, почитатели таланта. Говорили много тёплых слов.

Так Петербург ответил благодарностью за папину любовь к нему.

Пять серебряных рюмочек

Раньше, бывая в Москве, я всегда старался выкроить время для посещения двух мест. Первое – это магазин украинской книги на Старом Арбате. Там, помимо книг, издаваемых украинскими издательствами, был и отдел художественных открыток. Всё новое, что в этом отделе появлялось, я покупал и переправлял папе. Обычно это были открыточные наборы украинских музеев или открытки картин известных художников. И, как правило, они попадали в основную папину коллекцию, а не в дубликаты.

Вторым местом был знаменитый кофейный магазин на улице Кирова. От запаха кофе, который стоял в магазине, кружилась голова. За прилавком стояли джутовые мешки с разными сортами кофейных зёрен. Обжаренных, не обжаренных. В каких-то огромных антикварных машинах продавщицы по желанию покупателей мололи кофе и раскладывали его в бумажные мешочки.

Может быть, я ворчу, но такого ароматного, приятного и свежего кофе сейчас нет, во всяком случае, мне не попадается. И надо сказать спасибо тому неизвестному советскому чиновнику, который закупал тогда за границей кофе – видимо, откатов не брал, был специалистом и имел хороший вкус.

Этот кофе я доставлял в Киров, и не только я. Всех знакомых, кто ехал в Москву, папа просил привезти кофе. У него был постоянный запас. В кировских магазинах зерновой кофе был большой редкостью.

Варил он кофе в небольшой турке, пил только чёрный – из тёмно-коричневой глиняной чашки. Он и жену мою Риту (звал он её всегда ласкательно – Риточка) приучил. И теперь утро у неё всегда начинается с чашечки кофе.

Глиняная чашка, к сожалению, разбилась, а вот пять маленьких серебряных рюмочек стоят в шкафу. Пять, а не шесть, потому что подарены Дьяконову на пятидесятилетие. Объёмом они граммов по двадцать пять.

Когда кто-то приходил, папа доставал эти серебряные рюмочки, наливал настоянной на сушёных мандариновых корочках водки, и начиналась беседа.

Папа часто повторял притчу северных народов: «Ты мне разговор принёс», – говорил хозяин чума, когда какой-нибудь геолог, заходя, доставал из-за пазухи бутылку водки. Разговоры на кухне могли продолжаться до поздней ночи. Когда я приезжал в Киров, мы с папой тоже засиживались допоздна, разговаривая на самые разные темы.

Знал он энциклопедически много, как он сам говорил, благодаря книгам и умению быстро читать. Читал, прищурив один глаз, иногда делая на полях пометки мягким, острозаточенным карандашом. Скорость чтения была уникальная. Кто-то читает по буквам, кто-то словами, кто строками, папа читал целыми страницами.

Время идёт, а сейчас уже летит, и, к сожалению, выбраться на малую родину всё сложнее и сложнее, но когда мы с Ритой приезжаем в Киров, первым делом идём на кладбище. Рядом могилки мамы, бабушки с дедушкой, Людмилы Андреевны и папы.

На папиной могиле, на чёрном мраморе, его белые стихи:

Давайте жить,
Как будто смерти нет
И завтрашний всегда
Обещан день нам.