Главная > Выпуск №22 > Вятские знакомства А. И. Герцена. Загадочный сармат

Вятские знакомства А. И. Герцена. Загадочный сармат

Т. А. Дворецкая

Польские связи Герцена хорошо известны. Он сам с достаточной полнотой и откровенностью написал о них в «Былом и думах». Знакомство с поляками началось в университетские годы, а продолжилось в ссылке. Первый её пункт – Пермь, и сразу поразивший бывшего студента несгибаемый Пётр Цеханович. Далее – Вятка, и снова запавшая в душу встреча, о которой много лет спустя он напишет:

«Один закоснелый сармат, старик, уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских походов, получил в 1837 году дозволение возвратиться в свои литовские поместья. Накануне отъезда старик позвал меня и несколько поляков отобедать. После обеда мой кавалерист подошел ко мне с бокалом, обнял меня и с военным простодушием сказал мне на ухо: “Да зачем же вы русский?!” (выделено Герценом. – Т. Д.) Я не отвечал ни слова, но замечание это сильно запало мне в грудь. Я понял, что этому поколению нельзя было освободить Польшу»1.

Эти строки никак не комментируются даже в академических изданиях. Возможно, объясняется это тем, что ещё в 1919 г. М. К. Лемке, редактор первого полного собрания сочинений Герцена, прокомментировал их весьма категорически: «Со всеми такими приметами ссыльного поляка в Вятке и Перми не было»2.

Между тем, документы ГАКО позволяют, если не точно, то с большой степенью вероятности, определить этого человека или, по крайней мере, сузить пространство поиска. В фонде канцелярии вятского губернатора (и некоторых других) хранятся десятки дел по надзору за ссыльными поляками, фиксирующие их перемещения, события частной жизни, общение и связи, корреспонденцию, обращения к властям, прошения, полицейские донесения и многое другое. Здесь же документы, связанные с приездом в Вятку наследника-цесаревича – будущего императора Александра II, в частности материалы губернской выставки, подготовкой которой занимался Герцен и которую посетил наследник. Все эти события отразились как на судьбе самого Герцена, так и его друзей, ссыльных поляков.

Вятские документы дополняются польскими источниками по истории польской ссылки и материалами центральных архивов России и Белоруссии. Очевидно, что отправной точкой для поиска является 1837 г. В ГАКО сохранились списки ссыльных, освобождённых в этом году3.

Они составлялись по третям года: январской, майской, сентябрьской. За январскую треть выбыли из Вятки Константин Миллер 21 года и Карл Пучковский 24 лет. За майскую треть – доктор медицины Иcидор (Изидор) Нагумович 32 лет и дворянин Адам Римша (Рымша) 40 лет. За сентябрьскую – помещик Волынской губернии Грациан Лазарь Байковский 45 лет и Александр Герцен4. С первого же взгляда из списка претендентов отпадают почти все – по возрасту. Среди них нет стариков. Только Грациан Байковский и Адам Римша из них постарше. Cогласно сохранившимся метрикам Римше в 1837 г. 17 ноября исполнялся 41 год, а Байковскому в декабре – 48 лет5.

25-летнему Герцену они могли казаться стариками. Тем более что внешнее впечатление часто оказывается очень субъективным. Вот что, к примеру, пишет Герцен о вятском губернаторе А. А. Корнилове: «Высокий, толстый и рыхло-лимфатический мужчина лет около пятидесяти». А Корнилову в то время было неполных тридцать шесть лет.

Далее – о возвращении в «свои литовские поместья». Поместья были и у того, и у другого из наших «претендентов». Только у Римши они значительно ближе к собственно Литве. Его родовое наследственное имение Пенчина находилось в Новогрудском уезде Гродненской губернии. Правда, к описываемому времени оно было продано. Имение жены Гойценишки, куда уезжал Римша, находилось в той же губернии в соседнем Лидском уезде, всего в 45 километрах от Вильно. Сейчас это литовско-белорусское пограничье. Земли эти издревле назывались Литвой, считались её сердцем. Не случайно в деле Римши неоднократно фигурирует это название: удалён «из Литовского края», причастен «к делу лазутчиков, появившихся в Литве»6.

Имения Байковского – Великая Фосня и Рудня Старопотаповская – находились в Овручском уезде Волынской губернии. Ныне это Житомирская область Украины. Во времена Герцена ещё были живы воспоминания о принадлежности этих земель Великому княжеству Литовскому, вошедшему затем в Речь Посполитую. Например, Г. Каменьский своих соотечественников – уроженцев Волынской, Минской, Гродненской, Витебской губерний, живших в Вятке 1840-х годов, называл литвинами, видя в них выходцев с бывших литовских территорий. Но причисление Волыни к Литве уже тогда выглядело достаточно формальным и относилось к польской шляхте, населявшей кресы – окраины Польши, чтобы отличить их от жителей Царства Польского.

Вообще родные места Римши овеяны романтикой. Это исторические и одновременно литературные места. Римша был школьным товарищем Адама Мицкевича по монастырской школе доминиканцев в Новогрудке, соседом Марыли Верещаки, возлюбленной Мицкевича, подруги жены Римши Вероники Остен-Сакен, а Вав-жинец Путкамер, муж Марыли, был его полковым товарищем. Замок XVII в. в Гойценишках, свидетель многих войн, романтических встреч и событий, сохранился (здесь сейчас республиканская психиатрическая больница). К сожалению, погиб в годы Первой мировой войны семейный архив, где были письма Адама Римши из Вятки. По мнению польских исследователей, усадебный дом стал прообразом замка Горешков в поэме Мицкевича «Пан Тадеуш», а его обитатели – Вероника и Адам Римши – прототипами её героев7. В этих местах польско-литовская тема звучит очень сильно, чего не скажешь о Волыни Байковского. Приведём для примера этнографический очерк М. Б. Нарбута «Шляхта околичная», где нарисован весьма колоритный образ шляхтича Лидского повета (уезда), очень напоминающий героя Герцена. В его доме рядом с образами можно увидеть портреты Костюшко или князя Понятовского. Под иконой Божьей матери Остробрамской бережно хранится за шторой старый парабеллум и пара пистолетов как память о предках (думается, не только как память. – Т. Д.). Шляхтич не доверяет сберегательному банку и другим российским институтам и излишки денег вкладывает под проценты более богатому земляку. На воинскую службу в русскую армию также не идёт, разве что под принуждением. Шляхта лидская симпатизирует Франции и верит, что только с её помощью Край вздохнёт. Вера эта глубокая и исходит из памяти старшего поколения, что помнит ещё Великую армию Наполеона, которая перемещалась через Литву в Россию. При приближении французов ни одного москаля в Литве не было. Во время восстаний 1830 и 1863 гг. местная шляхта поставляла наибольший контингент молодёжи в народные ряды, несла последние гроши на пожертвования ради Края, терпела наибольшие преследования со стороны правительства. Не сломленный преследованиями дух не однажды возбуждал уважение у самих москалей. Прямой перекличкой с текстом Герцена звучит заключительный пассаж: «Если бы писатели исторических повестей хотели правдиво обрисовать посполитую шляхетность, то срисовывать ее нужно было бы с представителя шляхты Лидской»8.

Напрямую связано с «посполитой шляхетностью» и выражение Герцена «закоснелый сармат». Сарматы – кочевые скотоводческие племена, вплоть до III в. н. э. расселявшиеся на территории от Чёрного моря до Балтики. Польская (а вслед за ней и русская) историография возводила к этим племенам происхождение польского народа; соответственно слово «сармат» употреблялось как синоним слова «поляк». Закоснелый – значит закосневший в чём-нибудь и не поддающийся исправлению, закоренелый, неисправимый. Наш герой закоснел в своих национальных чувствах, в своей приверженности к Польше, для которой Россия – всегда враг.

Остаётся последняя деталь – «уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских походов». Об этом в вятских документах нет ни слова. Но есть другие источники. В словаре польских ссыльных В. Сливовской Римша назван участником кампании 1812–1814 гг., о военной службе Байковского не упоминается9. Со слов Рышарда Керсновского, праправнука Адама Римши, по семейным преданиям прапрадед был давним лихим кавалеристом, лучшим наездником во всей околице, вместе с полковым товарищем Вавжинцем Путкамером служил в наполеоновской армии. Правда, в кампанию 1812 г. ему было лишь 16 лет, но вряд ли пылкий юноша, исполненный самых высоких патриотических чувств, смог устоять, когда представилась возможность их проявить. По воспоминаниям графини Потоцкой, как только распространилось известие о войне, вся польская молодёжь, не ожидая призыва, бросилась к оружию. Ни угрозы России, ни расчёты и опасения родителей не могли остановить этот патриотический порыв. Дети, пылая от возбуждения, с лихорадочным любопытством слушали рассказы старших: надежда вернуться с победой устремляла их к героическим поступкам. Солдаты, едва вышедшие из юношеских лет, приводили в восхищение старых гренадёров. Без военного мундира никто не решался показаться на улице, боясь насмешек уличных мальчишек10. В Новогрудке формировался 19-й уланский полк, одним из главных организаторов которого был капитан Ксаверий Римша, старший брат Адама Римши, опытный воин, кавалер французского ордена Почётного Легиона11. Вряд ли он мог отказать брату, скорее наоборот, вместе воевать было сподручнее. Братья были близки: впоследствии дочь младшего, Хелена, выйдет замуж за Ромуальда, сына старшего. В польских источниках упоминается фотопортрет Адама Римши, выполненный в Париже в 1863 г. На нём крепкий плечистый мужчина с выразительным шрамом на подбородке12. Возможно, это след боевого ранения.

Второй наш герой, Лазарь Байковский, тоже участвовал в войне 1812 г. Но… на другой стороне. Он был награждён бронзовой медалью в память войны 1812 г.13 Она предназначалась для награждения дворянства и купечества, содействовавших победе армии в этой войне.

Мы прошлись по приметам, данным Герценом. Но в стороне остался ещё один немаловажный вопрос – знакомство Герцена с нашими героями, причём достаточно близкое, при котором только и возможна была такая откровенность в разговоре.

О знакомстве с Байковским сведений нет. А вот о знакомстве с Римшей есть, пусть и косвенные. 26 августа 1837 г. Герцен писал из Вятки Наталье Захарьиной: «Вчера пришло освобождение двум сосланным семействам из Польши. Радость, восторг – только потому, что едут на родину, а я…»14. Речь идёт о семьях Исидора Нагумовича и Адама Римши. Характерная деталь – об освобождении Герцен узнаёт в тот же день, как это бывает только между близкими друзьями, встречающимися ежедневно. Освобождение связано с приездом в Вятку в 1837 г. наследника-цесаревича. Ссыльные воспользовались возможностью лично подать прошения об освобождении. Попытка освободиться увенчалась успехом.

Будущий император посетил губернскую выставку естественных и искусственных произведений края, организация которой была поручена Герцену как чиновнику канцелярии губернатора. Среди её экспонатов – «корзина для бумаг, доставленная на выставку господином гражданским губернатором, рукоделия госпожи Рымши, урожденной Остен-Сакен»15. И в этом факте видится связь супругов с организатором выставки. Интересен и выбор предмета для рукоделия. Известно, что ближайшим другом Герцена в Вятке был ссыльный А. Л. Витберг – выдающийся архитектор и художник. Помимо архитектурных проектов, он ради заработка выполнял рисунки для изготовления художественных корзин16. Несомненно, что корзина была неординарной, иначе её просто не представили бы на выставку. Думается, экспонат был совместным трудом «госпожи Рымши» и первоклассного художника.

С упомянутой рукодельницей связана романическая история. В августе 1835 г. встревоженный полицеймейстер Катани (кстати, один из героев «Былого и дум») доносит губернатору, что в Вятку к Римше приехала баронесса Вероника Остен-Сакен, девица, помещица Ошмянского уезда Виленской губернии, которую 21 августа без ведома и разрешения властей обвенчал с Римшей ссыльный ксёндз Симон (Шимон) Гилевский17. Катани возмущён «непослушанием Римши к установленной власти»: на требование явиться для объяснений в полицию он отозвался неимением времени и, пообещав прийти в другой день, так и не пришёл. Ну, а Вероника стала «героиней Вятки» – так назвали её в ходившем между ссыльными стихотворении. Родители не разрешили ей в своё время выйти замуж за любимого. Отважная девушка взяла билет до Москвы и… отправилась в Вятку. Она основательно приготовилась к семейной жизни: привезла с собой двух лакеев, повара, кучера, горничную и прачку. Впрочем, это и понятно: невеста не знала, сколько продлится ссылка – срок в те времена не указывался.

Молодожёны тогда не предполагали, во что обойдётся им эта любовь к комфорту.

Вечером 14 сентября 1837 г. вереница подвод с имуществом и людьми отправилась из дома наследников Волковой, где квартировало семейство Рымшей, в далёкий путь на родину. А уже на следующее утро в дворянскую опеку явился возмущённый домовладелец с жалобой на бывшего постояльца, который не сдал ему квартиру, как уславливались они год тому назад при заключении контракта18. Более того, он оставил в ней «своих двух одноземцев» (земляков. – Т. Д.) доживать до годичного срока, т. е. до 12 октября. Была срочно наряжена комиссия из представителей опеки, градской полиции и хозяина, которая должна была обследовать оставленные помещения, удалить «одноземцев» и оценить (а затем взыскать) возможный ущерб от годичного пребывания постояльцев19.

При осмотре оказалось, что одноземцем был Фёдор (Теодор) Лозинский (Лозиньский), дворянин Волынской губернии, выпускник Виленского университета20. Будучи одним из деятельнейших членов общества филоматов и филаретов, он был выслан в Вятку, где в 1826–1833 гг. преподавал естественную историю в гимназии21. Но «образ жизни и малотерпимая болезнь (впоследствии у него отнялась нога. – Т. Д.) сделали пребывание его в гимназии и в самой Вятке невозможным»22. В 1833 г. Лозинский был перемещён на кандидатский оклад в Казанский университет, «чтобы не обременять его участи и доставить случай пользоваться лучшими врачами. (Деньги на проезд до Казани неимущему Лозинскому дал взаймы директор гимназии. – Т. Д.). В 1834 г. он, однако, уволен из министерства, а в 1836 г. бедствует в Слободском (там жил лечивший его лекарь А. Юргевич. – Т. Д.23. А в следующем году мы видим бедствующего больного у Римши, из жалости приютившего его у себя. Но и тут рок преследует Лозинского. Всесильная комиссия выселяет его из квартиры и даже пытается заставить подписать «опись повреждениям, учинённым Рымшою», но верный друг отказывается. Тем более что сумма ущерба огромна – 430 руб. 60 коп. (за весь год аренды Римша заплатил 150 руб.). Особенно большие повреждения комиссия обнаружила в «людских при доме избах», где жила многочисленная прислуга24.

Что обращает на себя внимание в двух, казалось бы, разных историях из жизни Римши – истории женитьбы и истории с квартирой? В них при всей несхожести есть одно общее свойство – скрытое пренебрежение, если не презрение к местным властям (будь то полицеймейстер или домовладелец), – к тем самым русским, о принадлежности к которым Герцена так сожалел наш герой. Спокойно и хладнокровно он игнорирует их требования.

В заключение хочется остановиться на одном, быть может, несколько субъективном впечатлении от архивных дел Байковского и Римши. Интересующий нас персонаж «Былого и дум» – человек с ярко выраженным характером, сильным, гордым, независимым. Насколько может передавать характер человека официальный документ, который в нашем случае является, увы, единственным источником? Иногда всё-таки может. В деле Байковского – неоднократные просьбы денег (пособия) у властей. Получив освобождение, Байковский пишет благодарственное письмо, наполненное велеречивыми изъявлениями верноподданнических чувств, не забывая опять же попросить денег на дорогу25. Ничего подобного в деле Римши нет. Более того, он предлагает губернатору «не делать распоряжений о выдаче ему подорожных, прогонных денег», отправиться на собственный счёт и на собственных лошадях26. Наш герой относится к тому типу поляков, о котором Герцен писал: «…У русских они не просили ничего». И ещё одна деталь, характеризующая Римшу, – его поведение на следствии. Следователям не удалось его сломить: он не выдал никого. О встрече Римши с эмиссаром повстанцев М. Шиманским, которая явилась причиной высылки, рассказали следствию сам Шиманский и его сестра, познакомившая их. Такие сильные люди влекли молодого Герцена, надолго оставались в памяти.

Так кто же он, наш «закоснелый сармат»? Окончательный ответ на этот вопрос даст поиск новых фактов, новых источников, новых доказательств. Они дополнят найденные материалы, и тогда загадочный сармат обретёт, наконец, имя.

Примечания

1 Герцен А. И. Собр. соч. : в 30 т. М. : Изд-во АН СССР, 1956. Т. 8. С. 249.
2 Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем / под ред. М. К Лемке. Пг., 1919. Т. ХII. С. 268.
3 ГАКО. Ф. 582. Оп. 128-з. Д. 1.
4 Там же. Л. 279 об.–280 ; 301 об.–302; 322 об.–324.
5 РГИА. Ф. 1343. Оп. 28. Д. 3904. Л. 52–52 об. ; Оп. 17. Д. 394. Л. 14.
6 ГАКО. Оп. 128. Д. 258. Л. 7, 14.
7 Aftanazy R. Dzieje rezydencji. T. 4. Ossolineum 1993 r. // URL: http://pawet.net/zl/zl/1998_30/12.html
Ryszard Kiersnowski. Gawęda Gojcieniska // URL: http://www.promemoria2010.republika.pl/legenda.html
Katarzyna Leżeńska. Kto jest kim w „Panu Tadeuszu” // URL: http://www.pantadeusz.com/poemat/pierwowzory.html
8 Нарбут М. Б. Шляхта околичная / пер. И. Семеновой // URL: http://www.petergen.com/lwk/szlachta/szlazasc.shtml
9 Liwowska W. Zesłańcy polscy w Imperium Rosyjskim w pierwszej połowie XIX wieku : słownik biograficzny. Warszawa, 1998. S. 525.
10 Мемуары графини Потоцкой (1794–1820) : с портр. и указ. собственных имен / пер. с фр. А. Н. Кудрявцевой. СПб. : Книгоизд-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, 1912 // URL: http://pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs
11 Grzymała-Przybytko A. Rok 18l2 w powiecie lidzkim // URL: http://pawet.net/zl/zl/1999_39/6.html
РГИА. Ф. 1343. Оп. 28. Д. 3904. Л. 62 об.–63.
12 Katarzyna Leżeńska. Kto jest kim… ; Zenon Skuza. Szlakiem…
13 РГИА. Ф. 1343. Оп. 17. Д. 394. Л. 14.
14 Герцен А. И. Собр. соч. : в 30 т. М., 1961. Т. 21. С. 198.
15 ГАКО. Ф. 582. Оп. 81. Д. 1167. Л. 322 об. ; Тр. ВУАК. 1912 г. Вып. 3. Вятка, 1912. С. 66 (Отд. 3).
16 Москалец Е. С., Пешнина Л. В. А. Л. Витберг в Вятке. Киров, 1975. С. 57.
17 ГАКО. Ф. 582. Оп. 128. Д. 258. Л. 10–10 об.
18 Домовладельцем был П. П. Волков. О нём вспоминал сын директора гимназии М. В. Полиновского, у которого по вечерам собиралась интеллигентная публика или местные чиновники: «Когда собиралась у нас интеллигентная компания, вечер проходил торжественно и серьезно. Угощение ограничивалось только чаем. Иное было тогда, когда приходили люди другого пошиба и закона, из чиновничьего мира, хотя и из высших сфер. Сопя и кряхтя, вваливался в гостиную председатель уголовной палаты Волков, мужчина небольшого роста, с красно-рыжей головой и такого же цвета лохматыми бровями, вечно с Владимиром в петлице. <…> Ученых разговоров эта компания не вела, а, выпив три или четыре пунша, садилась за зеленый стол. Вечер завершался обильным ужином с серьезной выпивкой» (цит. по: Помелов В. Б. Первая Вятская мужская гимназия: к 200-летию со времени открытия // Герценка: Вятские записки: [науч.-попул. альм.]. Киров, 2011. Вып. 20. С.103.)
19 ГАКО. Ф. 162. Оп. 1. Д. 52. Л. 148–149 (Сообщено В. А. Любимовым, за что автор выражает ему искреннюю признательность).
20 Śliwowska W. Zesłańcy polscy … S. 349.
21 Подробнее о пребывании Лозинского в Вятке см.: Дворецкая Т. А. Вятские учителя-поляки – современники А. И. Герцена // Герценка : Вятские записки : [науч.-попул. альм.]. Киров, 2007. Вып. 12. С. 136–142.
22 Директора, инспектора и преподаватели Вятской гимназии (1811–1865) / сост. А. А. Спицын. Вятка, 1904. С. 65.
23 Там же.
24 ГАКО. Ф. 162. Оп. 1. Д. 52. Л. 169.
25 Там же. Ф. 582. Оп. 128. Д. 185. Л. 21, 29, 46.
26 Там же. Д. 258. Л. 15 об.