Главная > Выпуск №20 > Аронсоны в Вятке

Аронсоны в Вятке

Т. К. Николаева

В последнем, тридцатитомном издании собрания сочинений и писем Чехова очень большое место занимает переписка по поводу Таганрогской библиотеки. Начиная с 1896 г., приблизительно раз в два месяца, он писал в Таганрог Павлу Фёдоровичу Иорданову, санитарному врачу и члену городской управы по поводу устройства библиотеки. Вскоре возникла мысль и о создании при этой библиотеке музея, в формировании которого Антон Павлович принимал самое активное участие – списывался с земляками-таганрожцами, просил о пополнении музея картинами знакомых художников, собирал фотографии известных писателей, актёров, режиссёров, художников с их автографами.

Переписывался Чехов со своим земляком – корреспондентом газеты «Новое время» во Франции Иваном Яковлевичем Павловским, которого тоже активно привлекал к пополнению библиотеки и музея.

В июне 1903 г. И. Я. Павловский написал Чехову письмо, о котором Чехов тут же сообщил П. Ф. Иорданову. Павловский писал: «Я забыл в прошлом письме сказать о таганрогском музее. Кое-что мне удалось сделать. Несколько художников обещали подарки, между прочим, очень ценные. Так, Аронсон в числе других вещей предложил “Жажду”, оригинал, в полную собственность города. Он даст еще Толстого, которого вылепил полтора года назад, в Ясной Поляне. Бернштам обещал коллекцию разных знаменитостей (например, Реннана). Обещали и другие».

Для нас в этой ситуации очень важно и интересно имя скульптора Наума Львовича Аронсона. Нет точных данных, виделся ли Чехов с Аронсоном в Париже, где скульптор жил постоянно, но то, что писатель Чехов знал об этом самобытном, популярном художнике, сомнению не подлежит. Для нас же Н. Л. Аронсон интересен тем, что он бывал в Вятке, где жил его брат, известный дантист Дон Львович Аронсон. В нашем художественном музее есть несколько оригинальных работ Наума Львовича. Знаем мы и о том, что Аронсон много помогал Зинаиде Дмитриевне Клабуковой (Клобуковой, урождённой Абрамовой), нашей землячке, очень красивой женщине и одарённому скульптору, когда она училась в Париже, давал ей уроки, знакомил с художественным миром французской столицы.

Кто же такой Наум Львович Аронсон? Сегодня его имя в России почти не вспоминают, но ещё полвека назад оно гремело в мире наряду с именами великих художников.

Родился он в 1872 г. в местечке Креславка Витебской губернии в хасидской семье, занимавшейся торговлей деревенскими продуктами, и получил традиционное образование. В 17 лет он поступил в Виленскую рисовальную школу. Учитель рисования, видимо, не очень верил в способности Наума Аронсона и посоветовал ему заняться скульптурой, и стек оказался ему более послушным, чем карандаш. Добившись некоторых успехов в лепке и рисунке, Аронсон сделал бюст попечителя Виленского учебного округа Сергиевского. Бюст произвёл достаточно благоприятное впечатление. Сергиевский не забыл способного ученика, и когда тот решил поступать в Санкт-Петербургскую академию художеств, Сергиевский пытался хлопотать за Наума Львовича. Но безуспешно, так как Аронсон не имел необходимого общеобразовательного ценза, а положение вольнослушателя было для евреев практически невозможно в силу законов о праве жительства.

Без средств и без знания французского языка, Аронсон решился ехать в Париж. С 1891 г. он посещал бесплатную муниципальную школу декоративных искусств. Проучившись два года, он сумел достичь уже ощутимых результатов – получил за одну из своих работ первый приз. Одновременно со школой он посещал также частное ателье Calarossi; для приобретения средств к жизни он выполнял технические работы в мастерской скульптора-мраморщика Hector'a Lemaire.

Н. Л. Аронсон
Из архива Вятского Шаляпинского общества. Дар О. В. Тинской

В 1894 г. Аронсона потребовали в Россию для отбывания воинской повинности. Он должен был тянуть жребий. Судьба смилостивилась, и молодой художник был освобождён от военной службы, но вернуться в Париж сразу не смог – не было денег. Только в 1896 г., когда его более состоятельный брат заболел и должен был ехать на лечение в Бреславль, судьба улыбнулась и Науму. Брат пригласил его для сопровождения к месту лечения. Там молодой скульптор сделал и сумел продать несколько портретов-бюстов (профессоров Микулича, Нейдера, Ланденбурга и других). Дорога в Париж была открыта.

Деньги скоро кончились, и Аронсон впал в настоящую нужду. Однажды он упал от истощения в обморок, скатившись при этом с лестницы. По счастливой случайности вечером того же дня – 31 декабря 1896 г. он получил первый крупный заказ в 2 тыс. франков. За первым материальным успехом последовали другие. В 1897 г. он был допущен в салон «Марсово поле» с горельефом, изображающим головку девушки, которой смерть даёт последний поцелуй, и уже в следующем году был принят членом этого художественного общества. Тогда и началась активная публично-художественная деятельность Аронсона. Сначала на выставках появились его более сложные вещи: «Геро и Леандр» – трупы плывущих рядом молодых влюблённых, красивые позы которых мягко сливались с контурами морских волн, «Гнездо» – фигурки детей, удобно расположившихся под углублением небольшой скалы, «Жажда» – лежащий нагой человек, простирающий руки к воде.

В 1900 г. Аронсон стал работать над, пожалуй, самой известной своей скульптурой – бюстом Бетховена, который он закончил лишь через шесть лет. В том же году на международной выставке в Париже он получил вторую золотую медаль. В 1901 г. Наум Львович выставил в Берлине целый ряд работ, среди которых появились новые работы, быстро завоевавшие популярность: «Маленький мученик», напоминающий античную головку, и «Слепая» (женщина, идущая вдоль стены).

В 1901 г. Аронсон работал в России. Он посетил Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне и вылепил его портрет. В следующем году он впервые выставил свои работы в Петербурге. Среди сорока его произведений на весенней выставке были, кроме вышеупомянутых, новая мраморная группа «Горе», изображающая мужчину и женщину, которые рыдают, обнявшись, много этюдных головок и бюсты-портреты Толстого и поэта Шеншина-Фета. Одна из работ с выставки – голова старухи – была приобретена музеем Академии художеств. На выставке также привлекали внимание скульптуры изображавшие И. С. Тургенева, старого коммунара, молодую девушку и другие.

Возвращаясь за границу, уже известный скульптор в 1903 г. посетил Брюссель и Гаагу, где лепил бюсты бурских генералов Девета, Ботта и Деларея. В Голландию его привело желание изучить средне-рейнский тип с целью создать идеальный портрет Бетховена таким, каким можно его представить по его музыке. Тогда же он сделал группы для фонтанов, из которых один поставлен в Годесберге, а другой в Берлине. Один из этих фонтанов изображает «Истину» – нагую женщину, прислонившуюся спиной к скале, из-под ног которой по руслу течёт живая вода; перед ней три мужские фигуры, двое смотрят на неё земными глазами, третий же – юноша – молитвенно припал к источнику, из которого пьёт.

В 1904 г. Петербург снова увидел новые работы Аронсона: «Подросток», «Спящая», горельеф «Св. Иоанн», голова ребенка из розового мрамора и «Эфеб» (бюст юноши) из белого мрамора. Он даже выступил одним из учредителей «Нового общества художников» в Петербурге. А через год на международной выставке в Льеже Аронсон получил первую золотую медаль. В конце того же года в Бонне был поставлен памятник Бетховену его работы.

И каждый год любители искусств имели возможность видеть всё новые и новые работы Аронсона. Работал он много и усердно. В начале 1906 г. Аронсон выставил в салоне Каспара в Берлине 20 скульптур, среди которых было несколько новых бюстов и головок, фонтан с нимфой, пьющими мужчинами и молодым римлянином, женская фигура для фонтана, голова-этюд для «Жажды» и другие. В том же году он участвовал на выставке в «Goupil-Gallery» в Лондоне, где одна из его работ была приобретена английским музеем.

Еврейская тема всегда волновала Аронсона. Он создал величественную фигуру Моисея, скульптурную группу «Бар-мицва», «Пророк», «Вечный Жид», и другие работы. Аронсон получил известность как мастер скульптурного портрета (например, «Шопен», «Данте», «Тургенев», «Пастер»). Искусствоведы всегда считали, что Наум Аронсон, не обладая яркой художественной индивидуальностью, всё-таки достиг значительного мастерства. Большинство работ его – в обычном духе скульптур парижских салонов. Ряд более поздних вещей создан под сильным влиянием модного в начале XX в. импрессионизма.

Часто бывая в России в 1920-е и 1930-е гг., Аронсон создал несколько произведений, в частности, для московского метро. Всю жизнь он продолжал заниматься активной еврейской общественной деятельностью и стал одним из учредителей Общества друзей еврейской музыки в Париже. В 1940 г. Аронсон переехал в Нью-Йорк. Умер он в 1943 г. и похоронен в Нью-Йорке.

Н. Л. Аронсон. Головка. Из архива Вятского Шаляпинского общества. Дар О. В. Тинской

В Вятку Наум Аронсон приезжал в 1915 г. Но вятские жители знали о нём, следили за его творчеством. Уже в 1901 г. в приложениях к «Вятским губернским ведомостям» (26 мая) появилась заметка, которая так и называлась «Скульптор Н. Л. Аронсон». В ней сообщалось: «Имя г. Аронсона еще мало известно русской публике, хотя он русский и первоначальное свое образование получил в виленской рисовальной школе И. П. Трутнева. Но в Париже, где г. Аронсон постоянно живет и выставляет вот уже 6 лет в салоне Champ de Mars, а также в Германии, особенно в Берлине, где он и в настоящую минуту выставляет на Sessions Ausstellung, – наш молодой скульптор уже очень хорошо известен: о нем говорят, о нем пишут. Его ценят прежде всего за превосходное знание ремесла, которое дает ему возможность не отступать ни пред какими скульптурными трудностями». Дальше корреспондент говорит об особом даре «одухотворять материю мыслью и поэтичностью: то нежной и ласковой, то меланхоличной и страдающей, но всегда человечески простой и благодарной», перечисляет основные работы Аронсона. И заканчивает так: «Не всем, вероятно, в Вятке известно, что Н. Л. Аронсон брат местного зубного врача г. Аронсона».

Поэтому, когда известный скульптор собрался навестить брата в Вятке, публика ожидала его уже с нетерпением. 18 июня 1915 г. газета «Вятская речь» опубликовала корреспонденцию «Скульптор Аронсон в Вятке».

«В Вятке в течение 10 дней гостил приобретший мировую известность скульптор Наум Львович Аронсон. Сегодня он уезжает в Петроград, а затем намерен ехать в Париж, чтобы работать над памятником великому русскому педагогу Ушинскому, который будет поставлен перед главным фасадом здания учебных заведений, устраиваемых г. Петроградом на Выборгской стороне, на Сердобольской улице. Война захватила Наума Львовича в России, и в течение войны он жил большею частью в Петрограде. Работал, между прочим, над памятником кн. Голицыну на его могиле в Александро-Невской лавре. Г. Вятку Аронсон посещает во второй раз, и в летнее время город наш произвел на гостя приятное впечатление, хотя он с неудовольствием говорит об облаках пыли, поднимаемой ветром. С большой похвалой отзывается знаменитый гость об архитектуре и живописи нашей, исторической часовни на берегу р. Вятки и Пятницкой церкви. Осмотрел г. Аронсон и дом инвалидов и с большим одобрением отзывается не только о внешнем виде, но и о внутренней его архитектуре, о приспособленности здания для данной цели, о массе света и воздуха в здании, о чистоте, в какой содержатся в доме дети запасных».

В Вятке жил брат знаменитого скульптора – Дон Львович Аронсон, зубной врач, чрезвычайно популярный, у него лечилась почти вся правящая и художественная элита тогдашней Вятки. Человек он был непростой, видимо, принадлежность свою к иудаизму несколько подчёркивал, чем стал раздражать ярых приверженцев монархии и ортодоксального православия.

Занимаясь историей художественных кружков в дореволюционной Вятке, а также клубов, которые создавались для организации досуга разных социальных слоёв местного общества, я заинтересовалась одним странным фактом: в первые годы ХХ в. было закрыто Вятское общественное собрание, которое объединяло верхушку вятского общества – высокопоставленных чиновников, богатых купцов, юристов, врачей, педагогов, а так же их жён и великовозрастных детей. Чем провинились эти люди, вовсе не склонные к нарушениям общественного порядка? О настоящих причинах мы можем только гадать. А поводом послужил конфликт, который меня очень заинтересовал, ибо был связан с именем Михаила Ивановича Коробова, богатого купца. Этот Михаил Иванович был родным братом Николая Ивановича Коробова, пожалуй, единственного близкого друга Антона Павловича Чехова, которые были дружески связаны с первых дней появления Чехова в Москве и до самых последних дней жизни великого русского писателя.

На некоторых старых вятских открытках можно увидеть вывеску магазина Коробовых. Это были магазины как раз Михаила Коробова, продолжившего отцовское дело. Михаил Иванович Коробов был очень богат, к сожалению, по всей видимости, любил азартные игры в клубе, много пил и был обычным самодурствующим купчиком. Вот реклама его магазинов, которая появлялась на страницах печатных изданий постоянно вплоть до 1917 г.:

Н. Л. Аронсон. В. Ф.Комиссаржевская.
Из архива Вятского Шаляпинского общества. Дар О. В. Тинской

«Модно-галантерейные магазины М. И. Коробова в Вятке.

Имеются в выборе: золотые и серебряные вещи, карманные часы, мельхиоровые и бронзовые изделия, образа в серебряных и анилиновых ризах, киоты и свадебные шкатулки, перья, ленты, кружева, тюль, веера, альбомы, несессеры, ридикюли, портвояжи, рамки, зонтики солнечные и дождевые, шляпы дамские, мужские, детские летние и зимние, мужское и дамское белье, галстуки, перчатки лайковые и шведские, запонки рукавные и шемизетные, гребни, гребенки и щетки головные, шерсть, шелк, бумага и фельдикос разных цветов. Парфюмерный товар русских и заграничных фабрик, туалетные и кабинетные вещи, чернильные приборы, металлические венки, зеркала туалетные. Швейные машины. Имеются в продаже несгораемые шкафы, цена 200 р. Специальное отделение церковной утвари и дамских шляп. Все требования господ покупателей по выписке и поручениям исполняются аккуратно и добросовестно».

Вот этот самый Коробов и послужил причиной скандала, из-за которого закрыли общественное собрание. 1 января 1908 г. появился протокол о скандале. «Пристав 1-й части г. Вятки, произведя расследование по поводу игры в карты в азартные игры в Вятском общественном собрании, расспрашивал нижепоименованных лиц, которые рассказали:

Вятский купец Михаил Иванович Коробов рассказал, что 4 декабря 1907 года он был в общественном собрании и играл в карты в игру под названием “железка”; играли: Садовский, Аронсон, Строганов и Старов. Во время игры почему-то Садовский не дал ему карты, не объясняя причин. Тогда он, Коробов, на предложение Аронсона также не давать ему карты, высказал: “Неужели всякий жидове может распоряжаться в клубе”. На эти слова Аронсон, вскакивая с места, замахнулся на него кулаком, но ударить не успел, так как в это время его оттащил Садовский. После этого инцидента он, Коробов, ушел из клуба… Александр Михайлович Строганов рассказал, что… в железку играло человек 12; Михаил Иванович Коробов, который был выпивши, привязывался почти ко всем… Коробов за что-то назвал Аронсона жидом; последний заметил, что он не жид, а еврей, после чего Коробов опять назвал Аронсона жидом… Аронсон замахнулся на Коробова, но был удержан другими…»

В этот же день 1 января 1908 г. губернатор Горчаков издал постановление «О закрытии собраний Вятского клуба» (общественное собрание называлось также и клубом. – Т. Н.).

А ведь ещё ровно год назад 1 января 1907 г. губернатору поступило секретное донесение вятского полицмейстера, в котором он сообщал: «…Я не могу не доложить, что клуб кроме того имеет тенденциозную политическую окраску, а совет старшин почти весь из лиц, примыкающих к кадетам, как например: присяжный поверенный Контрим, Попов, Маттес, Рудницкий и Максимович, вследствие чего лица, держащиеся прогрессивных взглядов, принимают при настоянии совета старшин большинство, а лица, разделяющие убеждения правых, забаллотировываются, как это было с управляющим типографией Бернстан, Поляковым и другими».

Бюрократическое косноязычие всё же даёт понять, какая атмосфера царила в закрываемом клубе, а вот логика полицмейстера пониманию не подлежит. В начале этого же рапорта этот же полицмейстер писал: «Были случаи, что члены рекомендовали игроков сомнительной честности, как например, Полякова, бывшего содержателя номеров Метрополь; Поляков профессиональный шулер, но это не мешало ему играть и обыгрывать…» А в конце документа он уже сокрушался, что профессионального шулера забаллотировали при выборе совета старшин. Выгодно, видимо, было иметь в совете «своего» человека, хоть бы и прохиндея.

Вообще этот случай с закрытием общественного клуба наводит на грустные мысли. Когда сегодня мы ностальгически вспоминаем прошлую, дореволюционную Вятку, не слишком ли мы идеализируем тогдашние нравы? В это время в Европе уже было популярным имя талантливого скульптора Наума Аронсона. Московский врач Николай Иванович Коробов, близкий друг А. П. Чехова, не только лечил москвичей, но и занимался благотворительностью. А в Вятке… Разве не грустно читать об этом? Кстати, чтобы уже закончить разговор о Михаиле Коробове, надо добавить, что кончил он плохо. Есть документ о том, что в 1913 г. его обследовала комиссия психиатров и признала больным, недееспособным и рекомендовала госпитализировать в психолечебницу. Видимо, постоянное пребывание в состоянии «выпивши» привело его к закономерному концу.

Дон Львович Аронсон продолжал успешно работать зубным врачом. Всё-таки надо пояснить, что по-настоящему звали нашего Аронсона – Дон Лейбович. В официальных документах он так и значится. А вот Наум Ароносон запечатлён во всех энциклопедиях как «Львович».

Лет 10 назад мне посчастливилось познакомиться с Ревеккой Борисовной Йоффе, внучкой Дона Аронсона. По моей просьбе она написала воспоминания о своих предках.

«Дедушка Дон был родом из местечка Креславка, теперь – Краслау. Оттуда же родом и бабушка Зина – Зисля Рувимовна Борок. Отец дедушки Дона был, кажется, владельцем бакалейной лавки. Их было три брата Аронсонов: Лазарь, Наум и Дон. Лазарь стал антикваром и жил, кажется, в Париже. Надо сказать, что эстетическая жилка, в частности, любовь к антикварным вещам, была у всех трёх братьев. Дедушка Дон, несмотря на то, что были они отнюдь не богачами, то и дело покупал разные антикварные вещицы – шкатулки, фигурки, веера и охотно их дарил и моей маме, и знакомым.

Третий брат, мой дедушка Дон, после женитьбы в 1896 году приехал в Вятку и жил там с семьей до 1930 года. Все его дети родились в Вятке. Так что его и их можно считать настоящими вятчанами. Он был дантистом. Человек “общественный”, был членом пожарной дружины города и всяких обществ. Еще помню, что был он большой щёголь: золотое кольцо с бриллиантом, длинные холёные ногти, короткое, колоколом, пальто, шляпа набекрень и всегда в руке трость – у него их была целая коллекция: с набалдашниками в виде собачьей головы, в виде шара из слоновой кости, с серебряными инкрустациями. Вместе с тем он ничуть не “аристократничал”: столяр Семён – человек, судя по всему, очень талантливый – делал дедушке шкаф по рисунку, присланному из Парижа (может быть, рисунок Наума Аронсона?) Семён с дочерью Манькой обедал вместе с семьей Аронсонов, а ведь в те времена не всякий, даже и интеллигент, посадил бы с собою за стол простого столяра. Семён приезжал потом в Москву, ночевал у дедушки на Третьей Мещанской, я помню – коренастый, чёрный, в валенках.

Детей у них с бабушкой было тринадцать человек, но десять умерли во младенчестве. Из трёх уцелевших моя мама – старшая. Её полное имя Груня-Слава. Её брат Моисей, по-семейному Мока, был художником, работал в Москве на Межрабпомфильме, участвовал в постановке фильма “Потомок Чингисхана” и ездил с киногруппой в Монголию. Подаренные им картины с изображениями монгольских богов долго висели на стене у нас в Москве. Он покончил с собой в 1934 г.

Моя мама была красивая и очень способная. Пела (её приглашали петь в гимназической церкви, несмотря на национальность, и она знала много церковных песнопений), танцевала – на гимназических и клубных вечерах особый успех имела “Русская”, которую она исполняла вместе с Гогой Сиверцевым. Ставила домашние спектакли и сама играла. В любительском спектакле играла Оль-Оль в пьесе Л. Андреева “Дни нашей жизни”. В Москве её не приняли в МХАТ из-за вятского произношения. Приняли в театр Вахтангова, во вспомогательный состав. Потом она перешла в Еврейский, а после моего рождения вообще оставила театр.

О женитьбе дедушки рассказывали так. Он посватался и получил отказ. Тогда он пришёл к невесте, вынул из кармана порошок, растворил его в стакане воды и сказал: “Это мышьяк. Если не согласна – сейчас выпью”. И бабушка согласилась стать его женой. Она была небольшого роста, стройная. Брюнетка с ярко-синими глазами. Поражала Вятку своими нарядами, их выписывали из Парижа. Любила хороший фарфор, славилась тонким вкусом и деликатностью. За чувствительность сын прозвал её Бедной Лизой. Прозвище привилось в сокращённой форме – очень многие звали её Лизочкой, в том числе и Зинаида Дмитриевна Клобукова. Ещё бабушка отличалась как кулинарка. Её шоколадные торты и медовый с орехами пирог (по-еврейски лэкех) гости уничтожали мгновенно. Гостей всегда было много. Жили хоть и не слишком богато, но широко и весело. Своего дома не имели, снимали квартиру, сначала у Свинтаржецкого, потом – на Спасской.

Беседовали, главным образом, о театре и литературе. Все были театралами, ходили на все гастроли. Приезжал, в частности, Орленев, а позже – Рина Зелёная – с подражанием детской речи. Устраивали балы, благотворительные вечера, любительские спектакли, концерты. Играли в лото, в шарады, пели хором или слушали мою маму – она пела романсы и вятские частушки или играла Шопена и Венявского.

Среди друзей дедушки были Андрей Павлович Шестаков, Вадим Чайкин, Абрамовы, кажется, у них не бывала только одна Зинаида Дмитриевна. Но мама рассказывала, что во время еврейского погрома (кажется, в 1907 г.) их прятали Абрамовы. Ещё она рассказывала, что Абрамовых было шесть или семь сестёр, все красавицы. Женя покончила с собой, а Зинаиду Дмитриевну я помню, она бывала изредка у нас в Москве: серые глаза, нос в одну линию со лбом, большой пучок и кудряшки штопором перед ушами.

Очень в ходу в кругу вятской интеллигенции была помощь бедным. Дедушка тратил на это немало, об Абрамовых и говорить нечего – они славились добрыми делами и для города в целом, и для отдельных людей, Клобуков тоже известен был своими пожертвованиями. Помощь неимущим была, если можно так выразиться, “в моде”. Тут я могу привести такой пример. Когда моей маме исполнилось шестнадцать (или пятнадцать) лет, Вольф Аронович Йоффе, впоследствии мой второй дедушка, подарил ей огромную корзину ландышей. К корзине была приколота квитанция, свидетельствующая о том, что от её имени внесена в Благотворительный комитет крупная сумма...»

Вот в эту гостеприимную вятскую семью Аронсонов и приезжал в 1915 г. Наум Аронсон. О его европейской известности вятские обыватели были наслышаны. Местные газеты уже за год до визита скульптора начали давать анонсы, рассказывая о творчестве Наума Львовича.

О доме, где жила семья Аронсонов в то время, когда в Вятку приезжал Наум Аронсон, в своей книге «Старая Вятка» так написал Владимир Александрович Любимов: «…Чудный “необарочный” особняк, несколько оттенённый соседними надстроенными домами и в то же время зримо иллюстрирующий эстетическую бездарность этих “надстроев”. Дом не только красив, но и памятен красивыми людьми. Во-первых, это золотых и серебряных дел мастера, слободские купцы-мещане Агафоновы… Ещё одна семья, связанная с золотом и с этим бывшим Агафоновых домом – Аронсоны. С ноября 1897 года известный дантист и его домочадцы квартировали здесь. Не исключено, что в этом доме останавливался, будучи в гостях у брата, парижский скульптор Наум Аронсон. В 1930-м году Дон Львович Аронсон подарил Вятскому музею 8 скульптур брата, тем самым сделав вятчан обладателями едва ли не самой крупной отечественной коллекции работ всемирно признанного мастера. А в 1871 году верхний этаж дома занимала семья мирового судьи Фармаковского (в 1872 году Фармаковские указаны в ныне разрушенном доме Хохрякова на Спасской, в 1873-м обзавелись собственным домом на Преображенской, в 1878 уехали в Симбирск). Скорее всего, здесь родился его первенец, открыватель Ольвии Борис (родился 12 февраля 1870 года)» (Любимов В. А. Старая Вятка. Квартал за кварталом. Первая часть. Киров, 2004. С. 74).

К счастью, сохранились ещё одни воспоминания о вятских Аронсонах. Некоторое время в одном доме с ними жила Софья Вацлавовна Заруская. Её воспоминания, хранящиеся в краеведческом отделе библиотеки им. А. И. Герцена, заслуживают того, чтобы опубликовать фрагмент их о знаменитом доме, в котором некоторое время гостил знаменитый парижский скульптор и потом хранились его работы:

«Этот дом – наш уютный и милый приют детства и юности (ул. Дрелевского, 22, кв. 3) – почти точная копия того дома Лермера, который до сих пор стоит напротив сада “Аполло” – теперь детский сад.

Я хочу рассказать о его интерьере. Дом двухэтажный, бревенчатый и обшитый тёсом, под железной крышей. Покрашен белилами. Вокруг дома перила. Вход в дом с разных сторон: в первый этаж – со стороны улицы Володарского через веранду и со двора, сзади веранды (черный ход). Вход во второй этаж с западной стороны со двора через крыльцо. Над крыльцом балкон 2-го этажа. Рядом черный ход на кухню.

Итак, пройдёмте на второй этаж. Здесь бывает много людей. Это и пациенты дантиста Дона Львовича Аронсона. Вы уже видели его вывеску над калиткой. Это и гости его, преимущественно еврейские семейства: Моносзон, Нанкин и др., и партнеры Аронсона по игре в винт – пожилые солидные евреи. Это и подруги его младшей дочери Либы. Кроме того, это ещё и друзья по несчастью политических ссыльных, живущих годами в одной и той же комнате рядом с нами.

На балконе семейство Аронсонов пило утренний кофе. Часто здесь сидели приезжавшие из Москвы дочь и сын Моисей. Он снимался в фильме “Потомок Чингисхана”. Сидели здесь и мамы с грудными детьми, которых я помогала нянчить.

Повернетесь лицом к противоположной, т. е. северной стене площадки и вы увидите заботливо обитую войлоком и обшитую чёрной клеёнкой с тесьмой широкую дверь. Она ведёт во внутрь дома. Слева электрический звонок. Нажмём пуговку звонка 2 раза – это к нам. Немного погодя выйдет моя тетя. Дверь на американском замке. На площадке перед дверью есть тоже окно на улицу Володарского. Но войдёмте в переднюю. Она невелика, обставлена с удобством. Вдоль стены дубовые стулья – для пациентов Аронсона. Стоячая вешалка с зеркалом у южной стены. В прихожей есть одно окно на юг, то есть на крышу веранды первого этажа. Слева дверь в комнату ссыльных. В их комнате два окна во двор на запад и в углу голландская печь. Есть ещё дверь на северную сторону – это в нашу комнату. Она заперта. Но всё хорошо слышно. Дверь из передней направо в кабинет Д. Л. Аронсона. Здесь он принимает больных…

Теперь пациенты Аронсона ушли и можно войти в его кабинет. В этой комнате 5 окон. Она угловая. Три окна на ул. Володарского, два на ул. Володарского, но на юг во двор, на крышу веранды первого этажа. На полу зелёная ковровая дорожка с пунцовыми полосами по бокам. Она ведёт от входа к зубоврачебному креслу и в столовую. Кресло установлено у среднего восточного окна. В правом углу – диван из дубового гарнитура, которым был обставлен кабинет. Вдоль южных окон расставлены скульптуры родного брата Аронсона художника-скульптора, который жил в 20-е годы в Париже. Это бюст Льва Толстого в пожилом возрасте, голова девушки тёмно-зелёного цвета и голова старой женщины. Бюст Толстого – гипс.

У северной стены рядом с дверью в столовую – пианино. Играла очень хорошо старшая дочь Аронсона Груня Доновна, училась играть Либа. Сам наигрывал по слуху еврейские мелодии. В левом углу северной стены – голландская печь.

У западной стены сложный дубовый письменный стол-комбайн, в него вмонтирован книжный шкаф. В шкафу великолепное издание Льва Толстого в сером под мрамор переплёте с серебряным барельефом Толстого в верхнем левом углу, другие произведения русской классики. Очень интересная мраморная безделушка на письменном столе – гробница Наполеона I из чёрного мрамора. Если открыть крышку, то внутри в полном обмундировании лежит сам Наполеон. Мраморная доска вместе с телом Наполеона вынимается, и можно осмотреть и вложить обратно, закрыть крышку. Вся вещь – тяжёлая.

Перед письменным столом – тяжёлое дубовое кресло. Сидение тоже обито коричневой кожей с медными гвоздями. В левом углу западной стены мраморный умывальник. Комната солнечная и теплая. Столовая тоже угловая. Там дубовый широкий буфет, большей стол со стульями, а в западной стороне три кровати – супругов и Либы. Окна выходят на почтамт и на здание суда.

И последняя комната Аронсонов – его мастерская, куда мы уже заглядывали. Её два окна глядят на север на почтамт. В комнате круглая железная голландская ширма, рабочий стол, постель. В этой комнате три двери – в коридор, к нам и в столовую. Все комнаты второго этажа соединены дверями. Чердак не запирался. Но мы не боялись ни воров, ни пожаров, т. к. входная дверь очень рано запиралась. За этим следили Аронсоны».

Вот так упоминание одного из тех, кто дарил свои работы Таганрогскому музею, который создавался по инициативе и при горячем участии Антона Павловича Чехова, позволил нам подробнее познакомиться с несколькими страницами из жизни Вятки начала ХХ в.

Н. Л. Аронсон. Старуха из Арля, гипс. Вятский художественный музей им. В. М. и А. М. Васнецовых
Фотография А. И. Долгих