Версия для слабовидящихАвтобиографическая проза Николая Заболоцкого и проблемы её комментирования
И. Е. Лощилов
Прозаическое наследие Николая Заболоцкого невелико по объёму. Тем не менее, оно представляется очень значительным: каждый из трёх автобиографических очерков может быть отнесен к шедеврам прозы XX столетия.
Два из них со всей очевидностью связаны с самым тяжёлым – тюремно-лагерным – периодом жизни поэта (1938–1946). Это «Картины Дальнего Востока» и «История моего заключения».
Текст первого из них был написан ещё в годы заключения и послан 21 апреля 1944 г. в письме к жене, Екатерине Васильевне Заболоцкой, с таким примечанием: «От К<оли> Степанова имел уже два письма. В ответах ему я между прочим набросал свои воспоминания о природе Дальнего Востока. Мне хотелось бы, чтобы и ты их прочла, поэтому переписываю их здесь для тебя» (приводится по копии с оригинала из домашнего архива Заболоцкого). Среди писем, сохранившихся у Степанова, нет письма с текстом очерка. «Картины Дальнего Востока» впервые были опубликованы в 1972 г., в составе двухтомника1. Лишь упоминание бараков создает намёк на то, что речь идёт о лагерной жизни: «И сидит на столбе, над бараками, уставившись оком в сугробы, неподвижная полярная сова, стерегущая крыс, которые водятся тут у жилья в превеликом множестве»2.
Открытка, надписанная Н. А. Заболоцким. 23 декабря 1943 г.
«История моего заключения» была создана в 1956 г.: «С 14 по 25 февраля 1956 года прошёл XX съезд партии, осудивший культ верховной власти. По учреждениям в переполненных залах и аудиториях читали потрясающее ужасом обнародованных фактов полузакрытое письмо ЦК КПСС о культе личности И. В. Сталина. На общем собрании писателей слушал это письмо и Заболоцкий. Домой он вернулся возбуждённый, с ощущением причастности к новому повороту истории. Теперь настало время записать то, о чем он осмеливался рассказывать только жене и отчасти Степанову, – он сел и написал “Историю моего заключения”, написал документально точно и кратко, ибо подробнее воскрешать в памяти события тех лет не хотел. <…> В “Истории моего заключения” написал: “Только теперь, восемнадцать лет спустя, жизнь наконец показала мне, в чём мы были правы и в чём заблуждались”»3.
Ещё один, документально-автобиографический, замысел остался нереализованным: «Заболоцкий хотел продолжить свою печальную историю воспоминаниями о жизни в лагерях, но не стал, – только сделал выписки из лагерных писем, озаглавив их “Сто писем 1938–1944 года”. А написанное перепечатал в одном экземпляре и спрятал подальше: полного чувства свободы еще не было»4.
Очерк «Ранние годы», «кристально чистый по пушкинскому звуку» и «выделяющийся на фоне образов детства, как его писали современники поэта»5, стоит в этом ряду особняком – и хронологически, и стилистически. Однако и он находится в «силовом поле» лагерного опыта: неслучайно все три очерка сохранились в архивном фонде друга поэта и первого публикатора его прозы Николая Леонидовича Степанова в одной папке6.
Поздравляя сына с днём рождения в январе 1941 г., Заболоцкий писал ему из далёкого посёлка Старт: «Когда я хочу себе представить тебя, то вспоминаю себя самого девятилетним мальчиком. И это уже совсем не тот Никитка – маленький, которого я оставил в Ленинграде около 3-х лет назад. Придётся нам с тобой снова знакомиться, сынок»7.
 |
 |
Письмо Н. А. Заболоцкого сыну Никите. На конверте: Ленинград, Канал Грибоедова д. 9, кв. 18 Екатерине Васильевне Заболоцкой / Отпр.: Комсомольск-на-Амуре, п. я. 99/к Штабная Колонна Заболоцкий Ник. Ал. |
|
Слова из письма дают новый угол зрения на художественную задачу очерка, созданного в 1955-м, когда сыну исполнилось 23 года. В том же письме отчётливо виден исток замысла, воплотившегося через много лет: «Вот тебе уже 9 лет. Ты уже совсем большой, милый. Мне было 9 лет в 1912 году. В то время праздновали 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года. Мы, дети, очень увлекались рассказами об этой войне. Летом мы целыми днями играли в войну: наделали себе из бумаги треуголок, из палок – сабель, пик, ружей, и храбро сражались с крапивой, которая изображала собой французов. 9 (sc.: «девяти». – И. Л.) лет я отлично знал, кто такие были Наполеон, Кутузов, Барклай де Толли. Памятники Кутузову и Барклаю стоят около Казанского Собора. Мама объяснит тебе – кто такие были эти люди»8.
Сравним: «В 1912 г., когда повсюду праздновалось столетие наполеоновской войны, мы, мальчишки, бредили Кутузовым, Багратионом, Платовым и знали как свои пять пальцев всех героев двенадцатого года. Увешанные бумажными орденами, деревянными саблями, мы с пиками наперевес носились по окрестным садам и вели ожесточенные бои с зарослями крапивы, которая изображала собой воинство Бонапарта. Я неизменно был атаманом казачьих войск Платовым и никогда не соглашался на более почетные роли, ибо Платов представлялся мне образцом российского геройства, удали и молодечества»9.
Выведенная за скобки текста перспектива времён, совмещающая исторический и лично-биографический опыт (1812 – 1912 – 1941 – 1955), сообщает небольшому очерку художественный объём. Мир, окружавший автора в годы казанско-сернурско-уржумского детства, становится своего рода Атлантидой, навсегда исчезнувшей после революции и «великого перелома», в окружении двух мировых войн.
Уместна, кажется, параллель с замыслом романа Л. Добычина «Город Эн» (1935), где реальность 1900-х изображается как бы изнутри самой этой реальности, сквозь призму восприятия наивного повествователя, с его предельно ограниченным кругозором. В каждой точке повествования, однако, незримо ощущается присутствие автора, хорошо осведомлённого о дальнейшей – катастрофической – судьбе этого мира, и предчувствующего собственную трагическую судьбу. Чрезвычайно сильное впечатление производит комментированное и иллюстрированное издание добычинского романа, тщательно подготовленное петербургским филологом А. Ф. Белоусовым10. Тексты такого рода – художественные реконструкции мира собственного детства, в перспективе событий «некалендарного» XX в. ставшего «отдалённей, чем Пушкин» (Б. Пастернак), – настоятельно требуют комментария, по возможности подробного.
Заболоцкий пишет: «Маленький захолустный Уржум впоследствии прославился как родина С. М. Кирова. В моё время это был обычный мещанский городок, окружённый морем полей и лесов северо-восточной части России. Были в нём два мизерных заводика – кожевенный и спирто-водочный, в семи верстах – пристань на судоходной Вятке. Отцы города – местное купечество – развлекались в Обществе трезвости, своеобразном городском клубе. Было пять-шесть церквей, театр в виде длинного деревянного барака под названием “Аудитория”, земская управа, воинское присутствие, номера Потапова и ещё кого-то, весьма основательный острог на площади, аптека, казарма местного гарнизона»11.
В домашнем архиве семьи Заболоцких сохранилась публикуемая здесь с согласия наследников фотография, запечатлевшая театр «Аудитория», который упомянут в очерке неоднократно («В “Аудитории” регулярно работал и давал свои незамысловатые спектакли любительский драматический кружок»12). На обороте фотографии – надпись, сделанная, по всей видимости, кем-то из близких поэта:
Группа уржумской молодежи, участников спектаклей
около «Народной аудитории». Около 1914 г.
I ряд. Стоят на земле (справа налево):
1. Николай Николаевич Попов; 2. Вал.<?> Александрович Журавлев; 3. Белова (в пенсне); 4. Виктор Огородников; 5. Зинаида Николаевна Львова; 6. Мамаев (в пенсне); 7. Пелагея Максимова; 8. Бурков; 9. Евгения Буркова: 10. Перевозчиков (студент, в тужурке); 11. Троицкий; 12. Нефедов.
II ряд. Стоят на ступеньках:
1. Неизвестный (с зонтиком); 2. Ксения Николаевна Львова (в профиль); 3. Елена Фёдоровна Перминова; 4. Овчинников (в клетчатой рубашке, в профиль); 5. Морозов (в тужурке и форменной фуражке).
III ряд. Стоят сзади:
1. Троицкий (в кепке); 2. Глушкова; 3. Александр Николаевич Попов (в профиль); 4. Валентина Фёдоровна Дьяконова; 5–7. Неизвестные. 8. Арбузов (в фуражке с белым верхом).
К сожалению, о запечатлённых на фотографии людях нам пока ничего не известно.
Исключение составляет Николай Николаевич Попов (вероятно, брат Александра Николаевича Попова?), доводившийся отцу поэта, Алексею Агафоновичу, племянником (сын его сестры, Елизаветы Агафоновны13): «Коля-большой, или Николай Николаевич Попов, учился в Казанской художественной школе, вступил там в социал-демократическую партию, за революционную деятельность был арестован, отбывал ссылку. В Уржуме он преподавал рисование в женской гимназии, сам увлекался живописью, играл на гитаре и мандолине. Весёлый и общительный, приезжая к Заболотским, он собирал всю местную молодёжь, пел неведомые ей студенческие и тюремные песни, рассказывал о жизни в далеких городах. Дети любили смотреть, как он рисовал, ходили вместе с ним на пруды ловить рыбу»14. Коля-большой упомянут и в «Ранних годах», где говорится о рассказах матери – о том, «что есть на свете люди, которые желают добра народу и борются за его счастье и за это их гонят и преследуют; что сестра её, тетя Миля, сидела в тюрьме за нелегальную работу, так же как сидел один из отцовых племянников, студент, известный в нашей семье под кличкой Коля-большой, в отличие от меня – Коли-маленького. Коля-большой по временам приезжал к нам со своей неизменной гитарой и собирал вокруг себя целую толпу местной молодёжи. Он славно пел свои неведомые нам студенческие песни и всем своим весёлым видом вовсе не напоминал подвижника, пострадавшего за народ. Это была загадка, разгадать которую я был ещё не в силах»15.
Доводилось выступать на сцене «Аудитории» и Заболоцкому: «Привычка к публичным выступлениям, умение держаться на сцене очень пригодились Николаю в его дальнейшей жизни»16. Друг детства и юности поэта, Михаил Иванович Касьянов вспоминал: «Когда я осенью 1913 года появился во втором классе, все мои новые товарищи были полны воспоминанием об опере “Жизнь за царя”, которую Фёдор Логинович (Ларионов. – И. Л.)17 ставил в реальном и в уржумском народном доме, так называемой “Аудитории” в феврале этого года. – “А зимой того (1912) года, – как о давнопрошедшем времени, захлебываясь, рассказывали они, – он ставил “Аиду”, а Мишка Зубарев и Колька Воробьёв были арапчатами, им всю морду и руки чёрным замазывали”. Наконец, именно под руководством Федора Логиновича реалисты нашего и последующего за нашим класса также прикоснулись к этому полурастленному виду искусства, к театру. Весной 1917 года Ларионов поставил “Ревизора”. Спектакль шёл на сцене реального училища, а потом и в «Аудитории», и имел успех. Должен признаться, что успехом спектакль был обязан не мне, изображавшему судью, и не Николаю Заболотскому, который играл Луку Лукича Хлопова, а двум исполнителям главных ролей. Гриша Куклин был на сцене очень естественен и дал прекрасный контур образа Хлестакова, а Пётр Лифанов18 – одноклассник Николая, обладавший высоким ростом и уже выразительным, подходящим для роли басом, играл городничего. Сам тихий-претихий Борис Польнер, мой одноклассник, участвовал в этой постановке. Впрочем, и роль у него была довольно тихая – лекаря Христиана Ивановича»19.
Группа уржумской молодёжи, участников спектаклей «Народной аудитории». Около 1914 г.
Уржумский «театр в виде длинного деревянного барака» назван здесь народным домом, и, вероятно, память об «Аудитории» была свежа в 1920-х гг., когда писались «Столбцы». Народные дома – это культурно-зрелищные просветительские клубы, которые начали активно строиться в 1880-е гг., преимущественно по инициативе «обществ трезвости», для отвлечения народа от пьянства. В советское время народные дома должны были занять своё место в системе политической пропаганды и просвещения. «Курятник радости» из «Столбцов» – Народный дом им. Карла Либкнехта и Розы Люксембург (до революции – «Заведение для народных развлечений императора Николая II», 1917–1919 гг. – Петроградский Народный дом) был возведён в 1901 г. и располагался на Кронверкском проспекте20.
Отметим в заключение, что «Ранние годы» настоятельно взывают к продолжению разысканий, касающихся топографических подробностей, персоналий, деталей быта. Тонкими нитями эти реалии связаны с творческой лабораторией одного из лучших поэтов XX столетия.
Примечания
1 Заболоцкий Н. А. Избранные произведения : в 2 т. / примеч. Е. В. Заболоцкой. М., 1972. Т. 2 : Стихотворения разных лет. Из переводов. Проза. С. 224–227.
2 Там же. С. 226. С. В. Шелухина обратила внимание на то, что упоминание столба перекликается здесь с многочисленными воплощениями вертикали в поэзии автора «Столбцов» (Cheloukhina S. The Poetic Universe of Nikolai Zabolotsky. M., 2006. Р. 183). Отметим, что образ совы – центральный в редко публикуемом стихотворении «Закон простоты» (не позднее 1928 г.; см.: Смирнов И. П. Зачёркнутое стихотворение // Нева. 1973. № 5. С. 198).
3 Заболоцкий Н. Н. Жизнь Н. А. Заболоцкого. Изд. 2-е, дораб. СПб., 2003. С. 541–542. Полностью «История моего заключения» впервые была напечатана в переводе на английский язык: Zabolotsky N. A. The Story of My Imprisonment / trans. by R. R. Milner-Gulland // Times Literary Supplement. 9 October 1981. P. 1179–1181. Впервые на русском языке: Заболоцкий Н. А. История моего заключения / вступ. ст. и примеч. Е. Эткинда // Минувшее : ист. альм. Paris, 1986. Т. 2. С. 310–333. Впервые в СССР: Заболоцкий Н. А. История моего заключения ; Заболоцкий Н. Н. Об отце // Даугава. 1988. № 3. С. 105–116.
4 Заболоцкий Н. Н. Указ. соч. С. 542.
5 Корниенко Н. В. «И любовь, и песни до конца» : лирика Заболоцкого и песенные контексты сов. лит. // Николай Заболоцкий. Проблемы творчества : по материалам междунар. науч.-лит. Чтений, посвящ. 100-летию Н. А. Заболоцкого. 1903–2003 / [ред.-сост.: Е. В. Дьячкова, С. В. Кочерина]. М., 2005. С. 132. См. также: Pratt S. The Stuffed Shirt Unstuffed: Zabolotsky’s «Early Years», Real Life, and the Complexity of Soviet Culture // The Russian Memoir: History and Literature / ed. by Beth Holmgren. Evanston, 2003. P. 35–52.
6 РГАЛИ. Ф. 3112 (Н. Л. Степанов). Оп. 1. Ед. хр. 196.
7 Письма Н. А. Заболоцкого 1938–1944 годов // Знамя. 1989. № 1. С. 111–112. Здесь воспроизводится по оригиналу.
8 Там же. С. 111.
9 Заболоцкий Н. А. Избранные произведения. Т. 2. С. 209–210.
10 Добычин Л. Город Эн. Daugavpils, 2007. (Bibliotheca Latgalica).
11 Заболоцкий Н. А. Избранные произведения. Т. 2. С. 219.
12 Там же. С. 221.
13 Дьяконов Л. В. Вятские годы Николая Заболоцкого. Киров, 2003. С. 55.
14 Заболоцкий Н. Н. Указ. соч. С. 27. «Примерно в 1925 году Николай Алексеевич изменил написание своей фамилии, ещё раньше он стал произносить её с ударением на втором “о”» (Там же. С. 11).
15 Заболоцкий Н. А. Избранные произведения. Т. 2. С. 222–223.
16 Заболоцкий Н. Н. Указ. соч. С. 38.
17 Фёдор Логинович Ларионов (1880–1966) – педагог, актер, режиссёр. См. о нём: Санькова З. Учитель и актёр : (к 100-летию со дня рождения Ф. Л. Ларионова) // Кировская искра. 1980. 1 марта (№ 28). С. 4 ; Решетников М. М. Уржумские учителя Николая Заболоцкого // Решетников М. М. Спутники и встречные : воспоминания и очерки. Киров, 1987. С. 30–35. В «Ранних годах» фигурирует как Фёдор Логинович Логинов. В письме Л. В. Дьяконова к Касьянову от 9 декабря 1962 г. содержится ряд уточнений: «По поводу первой части. Наводил в Уржуме кое-какие справки о Ф. Л. Ларионове. Там утверждают: “Жизнь за царя” в 1913 году ставилась в Уржумском реальном училище не Ф. Л. Ларионовым, а учителем реального Иваном Алексеевичем Лютиным. Фёдор Логинович исполнял партию Сусанина. Кроме того, он участвовал в изготовлении декораций и костюмов, что, кстати, делали все учителя коллектива. В опере пели учителя и учащиеся реального училища, лишь Антониду пела учащаяся женской гимназии. Оперу “Аида”, которая шла после “Жизни за царя”, ставила преподававшая в реальном языки Лидия Евгеньевна Шаховцова (насколько нам известно, правильно – Шеховцова. – И. Л.). Фёдор Логинович пел отца “Аиды”. “Ревизора” ставил Ларионов, и он же играл Хлестакова. Сообщаю Вам об этих мелочах просто на случай. Ещё вопрос, кто прав. Разыскали мне и Фёдора Логиновича, но он ничего не помнит о Заболоцком». Выражаю признательность М. Н. Липатовой (Москва) за предоставление материалов из домашнего архива М. И. Касьянова.
18 В «Ранних годах» фигурирует как Петька Ливанов.
19 Касьянов М. И. Телега жизни (Гл. 2–3); Из переписки / вступ. ст., подгот. текста и примеч. И. Е. Лощилова // Текстологический временник: вопросы текстологии и источниковедения: русская литература XX века. М., [б. г.]. Вып. 2 / отв. ред. Н. В. Корниенко. (В печати)
20 Весь Ленинград на 1926 год : адрес. и справ. книга г. Ленинграда. Л., 1926. С. 194–195.
