Главная > Выпуск №19 > Братья-богатыри и их сокровища: предание о Спасо-Подчуршинском городище

Братья-богатыри и их сокровища: предание о Спасо-Подчуршинском городище

Обширный и высокий, поросший лесом холм на правом берегу р. Вятки, в нескольких километрах от г. Слободского, издавна привлекал внимание местных жителей. Он находился близ с. Спасо-Подчуршинского (ныне это пос. Первомайский). В прошлые времена этот холм в народе обычно называли «курганом», а чаще – «городищем» (или даже «Чёртовым городищем»¹), иногда – «Богатырской горой»². И несколько раз в году, по церковным праздникам, окрестные обитатели приходили на его вершину для совершения обрядов, в обычные же дни появляться там опасались. Однако купеческий сын А. А. Прозоров (1854–1927) в 1920-х гг. вспоминал, как примерно в середине 1860-х гг., когда он был ещё ребёнком, его семейство, жившее тогда в Слободском, выезжало туда на пикники. Судя по всему, это место не ассоциировалось у них с народными суевериями и тёмными страхами – даже обозначалось оно по иконе в тамошнем храме: «…Ездили все за несколько вёрст к Пречистой на Городище…»³

Учёные со второй половины XVIII в. стали интересоваться «городищем», записывали предания о нём, а затем стали проводить археологические работы⁴. И действительно, там обнаружились следы старинного русского укреплённого поселения и возникшего затем кладбища⁵. Некоторые люди побаивались этого места даже в XX в.⁶ Несколько лет назад там на холме был поставлен большой деревянный крест. Так что осознание краеведческой и научной ценности памятника в местном сообществе состоялось. Более того, иные краеведы убеждены, будто этот памятник истории и археологии – совершенно уникален и, что называется, не имеет аналогов; будто холм – едва ли не рукотворного происхождения, а его созидание приписывается невероятным существам (даже инопланетянам) и относится к временам незапамятным. Впрочем, и прежде некоторые учёные и краеведы высказывали предположение, что это курган рукотворного, а не естественного происхождения (правда, до космических высот их фантазии тогда всё же не воспаряли)⁷.

Связанным с этим «городищем» обрядам и фольклору посвящена была в последнее время только одна серьёзная работа – небольшая статья А. Н. Амосовой. В статье разбирается не вполне ясный по нашим источникам вопрос о том, когда именно проводились крестные ходы на вершину для совершения панихид; указывается, что обитавшие на «городище» «богатыри» воспринимались местными жителями как «заложные» покойники (умершие «не своей» смертью); делается попытка подметить в народных преданиях «смешение русских и удмуртских мотивов и сюжетов» и т. д.⁸

Кажется, самое раннее описание Спасо-Подчуршинского городища содержится в дневнике академика И. И. Лепехина (1740–1802), который побывал там в июле 1771 г. К сожалению, оно кратко, да к тому же Лепехин, будучи учёным-ботаником, не стал записывать народные рассказы: «Народная молва много о сем месте повествует на басни похожего; но как письменные свидетельства, которые, по их же рассказам, слишком за 100 лет истреблены пожаром, то я за излишнее почитаю упоминать об оных»⁹. А ведь из этого следует, что зафиксированные впоследствии повествования о столь приметном месте, судя по всему, восходят именно к фольклорным преданиям.

Известный вятский историк и археолог А. А. Спицын собрал народные рассказы о «городище». Самый короткий из них, сообщённый Спицыну, таков: «На кургане жили 7 богатырей, которые исчезли, когда в церквах стали проклинать злых людей. Часовня поставлена в память избавления от этих богатырей». Другой, более развёрнутый рассказ Спицын излагал так: «Один местный житель передавал моему брату, что курган наносили три богатыря – мерек, шах и кладовой (мерек – злой дух, бес; шах из выражения: пойди к шаху! кладовой – хранитель клада, существо тоже страшное). Сами они жили на верху кургана, а внутри были кладовые для денег, которые они носили туда через железную дверь. Эти богатыри воевали с черемисами, перебрасывались с чепецкими богатырями палицами, а эти затем бросали их в Слободской и Никулицыно. Как богатыри исчезли – неизвестно. В кургане есть клад, ими оставленный, но на него наложен страшный завет» (курсив автора. – В. К.)¹⁰. Это кратко изложенное предание лишь в немногих чертах («богатыри» на «городище», добывание ими сокровищ, ведение ими войны и перебрасывание тяжёлыми предметами, оставшийся на том месте клад) сходно с более ранним по времени записи и более пространным изложением (о нём – далее), которое тоже было известно Спицыну. Оба известных нам сюжетных предания о Спасо-Подчуршинском городище объединяют такие фольклорные мотивы: «богатыри», обитающие на «городище», добывание ими сокровищ, ведение ими войны и перебрасывание тяжёлыми предметами, оставшийся на том месте клад.

Итак, самое подробное и достаточно давнее описание Спасо-Подчуршинского городища было опубликовано в 1861 г. в неофициальной части газеты «Вятские губернские ведомости»¹¹. К сожалению, как и некоторые другие важные для нас материалы в единственной тогдашней вятской газете, эта статья – без подписи. Судя по ссылке на слова «нашего незабвенного» Т. Н. Грановского (1813–1855) – профессора Московского университета, специалиста по всеобщей истории, – человек, написавший статью, интересовался общественными науками и ценил «романтическую» историографию в духе весьма популярного в образованном сословии Грановского (правда, к 1860-м гг. историографию уже несколько устаревшую). Видимо, автором был один из сотрудников газеты, который, публикуя там свои материалы, выполнял служебный долг и не считал нужным их каким-либо образом подписывать. По крайней мере, такое бывало в обыкновении у тогдашних статистиков и газетчиков. С другой стороны, в «Вятских губернских ведомостях» в том же году выходили статьи на сходные темы – о народной культуре и религиозности различных уголков губернии, – которые были подписаны (например, инициалами – Н. Бл[инов] либо псевдонимом – Кукарянин). Возможно, этот же автор составил напечатанную спустя несколько месяцев там же статью о промыслах крестьян Слободского уезда¹² – обе публикации касаются одних и тех же мест, одного и того же сословия. В газете в том же году публиковалась неподписанная статья об удмуртах (а известно, что новокрещенные удмурты, жившие близ Слободского, особо почитали Спасо-Подчуршинское городище и приходили туда справлять панихиды по «заложным» покойникам¹³), а также о старинном вятском празднике Свистопляске, который тоже был связан с ярким и самобытным преданием (о междоусобной битве вятчан и устюжан в овраге под укреплениями
г. Хлынова)¹⁴. Печатались неподписанные статьи о народных «черемисских игрищах», «о тептерях» (татарах и черемисах) Елабужского уезда¹⁵.

В Государственном архиве Кировской области, в фонде Губернского статистического комитета, хранится рукопись этой статьи. Имеющиеся на ней пометы удостоверяют, что она, кажется, и была предназначена для того, чтобы с неё делать набор для газеты. Так, в конце текста указано: «Вят. Губ. Вед. 1861 г. № 1-й»¹⁶.

Разночтений между рукописью и газетным текстом мало. Самые существенные из них: во-первых, это слово «храбрец» в третьей строке песни, которое в газете почему-то заменено на «храбер»; да, во-вторых, при пересказе предания (перед текстом песни), в конце предпоследнего абзаца, имеющееся в рукописи слово «Никулиной» («вой Никулиной дочери») в газете изменено на более верное «Никулицыной». Некоторые же мелкие разночтения относятся, скорее, не к ошибкам, а к сделанным по ходу типографского набора и вычитки исправлениям, когда, например, убирается дефис в слове «полу-горе» (яма находится «на полу-горе»), поскольку это устаревшее ныне слово для обозначения склона горы (чаще, правда, в несколько иной форме – «полугорье») писалось слитно. Но в целом, правки при наборе для газеты почти не было. Может быть, оттого, что сохранившаяся в архиве рукопись представляла собой аккуратную, уже отредактированную и выверенную, предназначавшуюся для типографии копию с некоего не дошедшего до нас оригинала – черновика. Даже начало абзаца, которое единожды намечено в рукописи не красной строкой, а только лишь долгим тире, воспроизведёно в газете точно так же. (Публикуя ниже этот текст, я, разумеется, убрал тире между предложениями и сделал обычный абзац).

Вышедшая в 1861 г. статья представляет собой самый подробный имеющийся в нашем распоряжении текст, перелагающий ходившие полтора века назад в народе толки о Спасо-Подчуршинском городище, а это очень важно и интересно. Правда, в статье не сказано, где, когда, от кого и как было записано «предание о богатырях-разбойниках». Спицын, перепечатывая эту статью, оставлял на совести анонимного автора «некоторое очевидное приукрашивание слышанного им народного рассказа»¹⁷. Делая свою перепечатку, Ю. В. Приказчикова верно заметила: «Предание художественно обработано собирателем. В тексте присутствуют сказочные мотивы»¹⁸.

Приводимую же в конце статьи «народную песню» о «баснословном богатыре Онохе», по словам анонимного автора, поют «зачастую» – её знает, дескать, каждый крестьянский мальчик и каждая девочка. Вовсе не обязательно полагать, будто бы автор записал эту песню от крестьянских детей. В конце концов, среди детского фольклора (как тех песен, что исполнялись детьми, так и тех, которые предназначались взрослыми для малолетних детей) такого рода песенные тексты не встречаются. Кажется, автор просто-напросто имел в виду, что песня эта в с. Спасо-Подчуршинском и окрестностях известна всякому с малолетства – и мужчине, и женщине.

«Предание» и «песня» действительно редкие, а в некоторых своих подробностях – необычные, даже странные. Подобные устные народные рассказы о богатырях (разбойниках, силачах, первопоселенцах, колдунах, «панах», чудских князьях), которые некогда обитали на возвышенностях («городищах»), вообще-то говоря, широко распространены. Приметный мотив некоторых из таких преданий – перебрасывание богатырями с одного поселения на другое, зачастую через реку, чего-то тяжёлого, неподъёмного для обычного человека. Это могли быть палица, дубина, брёвна, топор, гиря, котёл, камень-валун или же целая скала, а то и болотная кочка. Объяснения этаких действий в преданиях различны: например, так богатыри развлекались либо у них на всех был один-единственный топор, вот и приходилось время от времени уступать его братьям или соседям. Иногда это связывалось с распрей – они, дескать, метили в своих врагов.

Хорошо знавший местные легенды и предания Спицын так писал о распространённости фольклорных мотивов, связанных с обитателями «городищ»: «Местные инородцы, а за ними и русские, на вопрос, кому принадлежит то или иное городище, та или иная отдельная находка, всюду с замечательным единодушием ответят, что на городищах жили великаны и находки принадлежат великанам же. Вам расскажут, что эти великаны перебрасывались с одного городища на другое дубинками, гирями, камнями, передавали друг другу разные предметы домашнего быта, напр[имер,] топоры и гребни, а на вопрос, какого рода образ жизни великаны эти вели, ответят, что они жили не то разбоем, не то торговлей. Такое предание вы встретите и на Пижме, и на Чепце, и на Каме, у русских и у инородцев. У какого народа оно зародилось, как перешло в Вятский край, было бы излишне о том делать изыскания. Вероятнее всего, что оно появилось на месте, как удовлетворительная для народа попытка осмыслить памятники старины» (курсив мой. – В. К.)¹⁹. Вероятно, Спицын допускал, что эти фольклорные мотивы по происхождению – нерусские, однако по какой-то причине не желал пускаться в детальное обсуждение этой проблематики.

Сейчас установлено, что предания о богатырях, которые перебрасывали друг другу тяжести на большое расстояние, известны преимущественно по восточно-европейскому Северу (а также в Западной Сибири), причём и у русских, и у финно-угров²⁰. По наблюдениям Ю. И. Смирнова, это мотив древнейший, балто-славянский, и он имеется у всех славян, а нерусское население заимствовало его у русских²¹.

Специалистка по северорусским фольклорным преданиям Н. А. Криничная в мотивах перебрасывания тяжестями, раскачивания и вырывания с корнем вековых деревьев и т. п. обнаруживает глубокую мифолого-эпическую традицию. По её мнению, отличающиеся таким поведением фольклорные персонажи сохраняют признаки «своих мифологических предшественников – прежде всего бога грозы, “хозяина” данной стихии, великана…»²².

На территории Вятского края у русских и удмуртов, а частично также и у марийцев, иной раз можно встретить типичные для Русского Севера фольклорные мотивы легенд и преданий, так что сам по себе сюжет о перебрасывавшихся богатырях не представляет собой ничего необычного. Однако в этом повествовании он развёрнут, дополнен другими мотивами – добыча самоцветных камней, противостояние врагу и временное примирение, борьба за невесту, обман и бегство, осада городища, казнь похитителя девушки, смерть как окаменение. Создаётся впечатление, что автор статьи приукрасил, дополнил, беллетризировал народные рассказы о «богатырях-разбойниках». Кстати, если учесть, что «народная песня» должна быть передана из-за своей поэтической формы более-менее точно, то любопытно, что сюжет прозаического «предания» не во всём совпадает с сюжетом песни. При этом сохранившаяся в статье часть песни, очевидно, отражает лишь финал предания.

Но и песня тоже загадочна. Можно предположить, что в опубликованном её тексте – два разных песенных сюжета (со слов «Еще было по солнышку…» идёт другой сюжет, отличающийся от песни об Онохе). Но даже если так, то сама эта песенная баллада о судьбе шайки во главе с Онохой – достаточно редка. Спицын признавал, что песня «очень интересна», но, кажется, не считал её существенным фольклорным источником, по которому можно было бы исследовать представления о «городище»²³.

Поскольку предания о живших на «городищах» и перебрасывавшихся тяжёлыми предметами богатырях известны у удмуртов, то среди вятских и удмуртских учёных и краеведов заметна тенденция считать как эти предания удмуртскими по происхождению, так и городища, с которыми предания связывались, – тоже удмуртскими²⁴. Между тем сама постановка вопроса при таком рассуждении не вполне корректна, она не учитывает широкой распространённости таких преданий – и географической, и этнической – у различных народов, в том числе территориально весьма далёких от мест жительства удмуртов. Тем более нелепо именовать эти предания удмуртским «богатырским эпосом» и пытаться вывести из них сведения о социальной жизни удмуртов в старину²⁵. Столь же наивны заявления из учебного пособия для марийских школьников, где указано подобное же, записанное у марийцев, предание о богатырях и дан такой комментарий: «Этот сюжет в марийских исторических легендах и преданиях встречается редко. Такого рода рассказы и былины распространены у коми и коми-пермяков. Но о том, что предание возникло у марийцев, свидетельствуют имена богатырей»²⁶. Несуразно и этакое, наивно-прямолинейное объяснение действий марийских богатырей: если про них рассказывали, будто они перебрасывались между собой топорами, то перед нами – «упоминания об исчезнувших из жизни боевых топориках, используемых в качестве метательного оружия», а «этот вид оружия был известен как предкам марийцев, так и древним венграм, гуцулам, франкам и другим». И даже так: «Использование катапульты в феодальных войнах рождало образы богатырей, способных перекидываться с врагами огромными камнями, животными»²⁷.

Братья-богатыри «немного побаивались» одного лишь Никулица, который в итоге и стал причиной их гибели. Этот Никулиц жил «недалеко от них в лесу, где ныне находится так называемое “кошачье городище”». Спицын задавался вопросом, что за «городище» имелось в виду²⁸. Имя же Никулица, по-видимому, образовано от названия Никульчинского городища (с. Никулицыно или Никульчино)²⁹. Согласно «Повести о стране Вятской», это было самое раннее поселение русских на Вятской земле. Никульчинское городище находилось неподалёку от Спасо-Подчуршинского, на том же, правом берегу р. Вятки, ниже того места, где в Вятку впадала р. Чепца.

Клады и баснословные сокровища устойчиво связывались в фольклоре с мифологизированными разбойниками. Обитавшие на «городищах» богатыри весьма похожи на разбойников из народных преданий, нередко те и другие неразличимы по описанию и по действиям³⁰. Оказавшиеся на дне озера, реки, ручья сокровища разбойников (или иных, им подобных, персонажей преданий) – этот мотив довольно часто встречается в фольклоре Русского Севера. Например, в Коношском районе Архангельской области, где показывают место, называемое «городищем» («городком»), записан такой рассказ: «Под этой горушкой есть озерко, жили первобытные люди, и в это озерко они спустили золотую столешницу. А сами уехали плотом неизвестно куда, не пожилось им на этом месте что-то»³¹. В тридцати верстах от с. Моржегор, близ д. Черозеро, было озеро, о котором говорили: «Там есть ещё озеро, называемое Разбойное. Около этого озера… жили разбойники; в озеро ведёт оставшаяся от них лестница, и есть в глубине его клад»³². Г. Е. Верещагин отметил предание о Локошурской «горе» в Глазовском уезде Вятской губернии, которое во многом сходно с народными рассказами о Спасо-Подчуршинском городище: «При поч[инке] Локошуре есть возвышенное место, называемое местными жителями горой. Там, по преданию, в старину виднелись двери, ведущие в пещеру, а ныне уже они от времени ушли в землю и заросли травой. На этой горе по временам являлось привидение в виде вооружённого разбойника. Однажды некоторые из местных жителей обратились к искусному ворожцу погадать на чём-нибудь о кладе, и ворожец, погадав, сказал, что клад действительно есть в горе, что он скрыт людьми Пугачёва»³³. По свидетельству Спицына, «невероятную историю о двух братьях разбойниках, затонувших на месте потока», рассказывали во второй половине XIX в. возле северной окраины г. Вятки, где было почитаемое в народе место, именовавшееся «Нижним Потоком» (или просто «Потоком»)³⁴. К сожалению, Спицын не записал это предание.

Имя главного «богатыря» – Оноха. Это народный вариант имени Онуфрий. Амосова, вслед за Спицыным, предположила, что герой был прозван в народе Онохой, возможно, потому, что в с. Спасо-Подчуршинском был храм с приделом в честь св. Онуфрия и в день этого святого (12 июня по ст. ст.) на «городище» проводился крестный ход с совершением панихиды по «заложным» покойникам. В часовне, построенной на городище, тоже праздновалась память св. Онуфрия³⁵. Действительно, нет сомнения, что имя «богатыря-разбойника» производно от посвящения престола в местной церкви и от сооружённой на вершине часовни. Правда, Амосова полагала, что имя Онуфрия (Онохи) могло вытеснить изначальное удмуртское имя героя этого предания³⁶. Однако из того факта, что предания о «богатырях» на «городищах» известны и у русских, и у удмуртов, ещё не следует, будто они по происхождению удмуртские. Распространённость этих сюжетов по всему нашему Северу скорее указывает на их русские истоки. Впрочем, эта проблема, как и вопрос о происхождении мотива перебрасывания тяжёлыми предметами, нуждается в дальнейшем исследовании.

Окаменение героя преданий (злодея, врага) – наподобие той гибели, что случилась с обитателями Спасо-Подчуршинского городища, в несказочной прозе Русского Севера встречается³⁷. Но подчуршинские братья-разбойники не просто окаменели – их «схватила» и покрыла озёрная вода. Утопление – куда более частый мотив преданий: исход многих народных рассказов о врагах, «панах», разбойниках именно таков – они тонут³⁸. Водный источник или, точнее, мифологический «хозяин» воды, согласно поверьям живших в Поволжье, на Вятке и Каме русских, удмуртов, марийцев, опасен тем, что может «схватить» того человека, который не умел обратиться к нему с просьбой или небольшим подношением перед тем, как, например, из него напиться. В волшебных сказках антропоморфный водный «хозяин» прямо-таки цепляется за бороду незадачливого путника и не отпускает, диктуя условия освобождения. А в быличках термин «схватить» обычно означал «напущенную» «от воды» болезнь.

Судя по песне, тому, кто забрёл в неурочный час на заветное «городище», мог являться «храбер воин, воеводович». Он был «весь во красном сукне» и в золотой «шапочке». На Средней Волге в XIX в. рассказывали, что прославленный в народных преданиях разбойник Стенька Разин всё ещё ходит, сторожит свой клад. Он в золотой одежде и «имеет бранный вид»³⁹. Золотая одежда, золотая шапка, вообще весь этот красно-золотой отблеск воинского наряда, в который бывает выряжен мифологизированный разбойник, «хозяин» клада – это оттого, что клад представлялся скопищем золота (либо ярких самоцветных камней). Такой клад часто «выходит» наружу в виде свечения, цветка, золотых огней и т. п. А если не сможешь его «взять», то он «рассыпается» огнями. Вот и при попытке П. Я. Лерха примерно в 1878 г. вести археологические раскопки на Спасо-Подчуршинском городище местные крестьяне сумели разглядеть там на вершине золотого барана, который поедал ёлки целиком. Опасаясь лишиться явившегося в таком виде клада, они не стали сообщать Лерху, что там, на городище, есть таинственная железная дверь, ведущая вглубь⁴⁰.

Публикуя здесь статью с пересказом предания и «народной песней», я в большинстве случаев привожу текст в соответствие с современными орфографическими и пунктуационными нормами.

Примечания

1 Спицын А. А. Каталог древностей Вятского края // Календарь Вятской губернии на 1882 г. Вятка, 1881. С. 33 ; Программа для описания доисторических древностей о Вятской губернии / сост. А. А. Спицын. Вятка, 1886. С. 10.
2 См.: Спицын А. А. Приуральский край: археологические розыскания о древнейших обитателях Вятской губернии // Материалы по археологии восточных губерний России, собранные и изданные Московским археологическим обществом. М., 1893. Вып. 1 / под ред. Д. Анучина. С. 181.
3 Прозоров А. А. Город Вятка и его обыватели : мемуары. Киров, 2010. С. 24. В с. Подчуршинском была икона Успения Богоматери (Чудотворные и особо чтимые иконы в Вятской епархии и крестные ходы, с ними совершаемые // Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1897 г. Вятка, 1896. С. 24 (Отд. 1).
4 См.: Макаров Л. Д. История археологических исследований древнерусских памятников бассейна р. Вятки // Новые источники по древней истории Приуралья / отв. ред. Р. Д. Голдина. Устинов, 1985. С. 45–46 ; Ванчиков В. В., Сенникова Л. А. Искатели древностей: археологические исследования в Вятской губернии в дореволюционный период // По родному краю : сб. краевед. материалов / сост. В. М. Куклин. Киров, 1991. С. 27, 35–36.
5 См.: Макаров Л. Д. Древнерусское население Прикамья в X–XV вв. : учеб. пособие. Ижевск, 2001. Рис. 38–40.
6 См.: Бердинских В. А. История кладоискательства в России. М., 2005. С. 47–48.
7 Спицын А. Новые сведения по доисторической археологии Вятского края. Вятка, 1887. С. 22 ; Осокин И. Отчёт о церковно-археологической экскурсии по церквам Слободского уезда в июле 1914 г. Вятка, 1914. С. 2. (Отд. отт. из Тр. ВУАК).
8 Амосова С. Н. Предание о Спасо-Подчуршинском городище: легенды и обряды // Герценка: вятские записки : [науч.-попул. альм.] / сост. Н. П. Гурьянова. Киров, 2002. Вып. 3. С. 103–107.
9 [Лепехин И. И.] Из «Дневных Записок путешествия по разным провинциям Российского государства» акад. Лепехина // Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1897 г. Вятка, 1896. С. 41 (Отд. 4).
10 Спицын А. А. Каталог древностей Вятского края… С. 34–35. См. также подробные сведения о городище в такой его работе: Его же. Приуральский край… С. 179–185.
11 Народное предание о городище в селе Спасо-Подчуршинском, Слободского уезда // ВГВ. 1861. № 1, ч. неофиц. С. 1–2 (Отд. 2). Недавно этот газетный текст был переиздан в своде устной народной прозы Вятского края, подготовленном Ю. В. Приказчиковой (Устная историческая проза Вятского края : материалы и исслед. / сост., авт. вступ. ст., коммент. и указ. Ю. В. Приказчикова. Ижевск, 2009. № 112). К сожалению, в тексте, по сравнению с газетным набором, имеются некоторые (не слишком, впрочем, значительные) неточности и опечатки, прозаический пересказ предания сокращён, а заключительная «песня» и вовсе отсутствует.
12 О промышленной деятельности крестьян Слободского уезда // ВГВ. 1861. № 31, ч. неофиц. С. 258–259 (Отд. 2) ; № 32. С. 263–264. Кстати, в этой статье упомянуто с. Спасо-Подчуршинское: говорится, что неподалёку от него копают извёстку (Там же. С. 264).
13 О курганах и древних памятниках в Вятской губернии // ВГВ. 1838. № 25, ч. неофиц. (Прибавл. к № 49). С. 127.
14 Вятские вотяки // ВГВ. 1861. № 10, ч. неофиц. С. 91–94 (Отд. 2) ; № 11. С. 101–103 (Отд. 2) ; № 12, ч. неофиц. С. 107–109 (Отд. 2) ; № 13, ч. неофиц. С. 113–114 (Отд. 2) ; № 14, ч. неофиц. С. 119–120 (Отд. 2) ; Местные известия: Вятка, 20, 21 и 22 мая 1861 года // Там же. № 21. С. 170. На этой странице есть примечание: сказано, что в ближайшее время в газете планируют поместить «подробное исследование о происхождении и значении Свистопляски». В хранящейся в краеведческом отделе библиотеки им. А. И. Герцена подшивке неофициальной части газеты это примечание перечёркнуто чёрными чернилами (видимо, вскоре после выхода газеты из печати). Действительно, такое исследование опубликовано не было.
15 Черемисские игрища // Там же. № 20. С. 161–163 ; Тептери Елабужского уезда // Там же. № 21. С. 168–170 ; № 22. С. 177–179 ; № 23. С. 183–184 ; № 24. С. 190–191.
16 ГАКО. Ф. 574. Оп. 8. Д. 21. Л. 1, 1 об., 2, 2 об.
17 Спицын А. А. Приуральский край… С. 184.
18 Устная историческая проза Вятского края. С. 68, примеч.
19 Спицын А. А. К истории вятских инородцев // Календарь Вятской губернии на 1889 г. Вятка, 1888. С. 231–232.
20 См. публикацию текстов, со вступительной статьёй и комментариями: Криничная Н. А. Предания Русского Севера. СПб., 1991. Имеется также исследование этого фольклорного мотива: Смирнов Ю. И.
Первожители с единственным топором // Балто-славянские исследования. 1997 : сб. науч. тр. / отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М., 1998. С. 350–373. См. также другие работы Ю. И. Смирнова: Его же. Герои курганов и пещер // Балто-славянские исследования. XV : сб. науч. тр. / отв. ред. В. В. Иванов. М., 2000. С. 336–409 ; Его же. Предания Европейского севера о чуди // Проблемы финно-угорского фольклора / редкол.: В. Я. Евсевьев [и др.]. Саранск, 1972. С. 55–62. Ни у Криничной, ни у Смирнова материалы о Спасо-Подчуршинском городище не используются.
21 Смирнов Ю. И. Первожители с единственным топором…
22 Криничная Н. А. Предания Русского Севера: реальность и традиции //Её же. Предания Русского Севера. С. 19.
23 Спицын А. А. Приуральский край... С. 185.
24 См., напр.: Иванова М. Г. Удмурты // Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века : коллектив. моногр. / отв. ред. М. Г. Иванова. Ижевск, 1999. С. 218–219. См. также: Её же. Чепецкие городища: проблемы и перспективы исследования // Исследования по средневековой археологии лесной полосы Восточной Европы : сб. ст. / отв. ред. М. Г. Иванова. Ижевск, 1991. С. 46–55. Несколько осторожнее судит об этом Н. И. Шутова: Шутова Н. И. Дохристианские культовые памятники в удмуртской религиозной традиции : опыт комплексного исслед. Ижевск, 2001. С. 239–243.
25 Иванова М. Г. Удмурты. С. 212, 246–247.
26 Этнография марийского народа : учеб. пособие для ст. кл. / сост. Г. А. Сепеев. Йошкар-Ола, 2001. С. 151.
27 [Акцорин В. А.] Введение // Марий калык ойпого = Марийский фольклор : мифы, легенды, предания / сост. В. А. Акцорин. Йошкар-Ола, 1991. С. 12–13, 14.
28 Спицын А. А. Приуральский край...С. 184, примеч. 3.
29 А. А. Спицын мимоходом уже высказывал такое предположение: Никулиц жил «в Никулицыне?» (Его же. Каталог древностей Вятского края... С. 33).
30 О мотиве хранения несметных богатств на местах поселений богатырей, который имеется в удмуртском фольклоре, см.: Владыкина Т. Г. Удмуртский фольклор: проблемы жанровой эволюции и систематики. Ижевск, 1998. С. 221–222.
31 Березович Е. Л. «Чужаки» в зеркале фольклорной ремотивации топонимов // Живая старина. 2000. № 3. С. 4.
32 Криничная Н. А. Предания Русского Севера. № 114. В этом сборнике Криничной имеется немало иных народных рассказов об упрятанных в воде сокровищах.
33 Верещагин Г. Е. Собрание сочинений : в 6 т. Ижевск, 1995. Т. 1 : Вотяки Сосновского края. С. 119.
34 Спицын А. Живучая старина // Календарь Вятской губернии на 1885 г. Вятка, 1884. С. 168–170.
35 Амосова С. Н. Указ. соч. С. 104–105. См. также: Спицын А. А. Приуральский край… С. 184, примеч. 1.
36 Амосова С. Н. Указ. соч. С. 105.
37 Криничная Н. А. Предания Русского Севера… № 276.
38 Там же. С. 158 слл., 167 слл., 172, 177, 191.
39 Аристов Н. Я. Предания о кладах // Зап. Русского географического общества по отделению этнографии. 1867. Т. 1. С. 722–723.
40 Спицын А. А. Каталог древностей Вятского края. С. 35.

Народное предание о городище
в селе Спасо-Подчуршинском, Слободского уезда

Городище в селе Спасо-подчуршинском находится в шести верстах от г. Слободского и в одной версте от самого села. Оно расположено среди поля и представляет вид высокого холма, имеющего в окружности, при подошве его, сажен 300, а в вышину 13. Строений на нем никаких нет, кроме небольшой деревянной часовни, построенной лет тринадцать тому назад каким-то вятским купцом, и находящейся посредине его ямы сажени две глубины. С одной стороны городище заросло еловым и пихтовым лесом, с двух сторон окружено оврагом с насыпанными на их поверхности небольшими валами, далее, с западной стороны, во 100 саженях от него, находится озеро, а с южной – протекает р. Вятка. Кроме того, с одной стороны, на полугоре, находится еще другая яма, в которой будто бы, по народному преданию, засыпаны железные двери, запертые огромным замком, а ключи от него будто бы лежат в озере.

Народ украсил существование этого городища мифическим преданием о богатыре Онохе и его 12-ти братьях-богатырях. Хотя это предание и носит на себе сказочный характер, тем не менее оно небезъинтересно, потому что оно существует в сознании народа как факт, и потому, что «в преданиях народа, – говорит наш незабвенный Т. Н. Грановский, – высказывается любовь и ненависть народа, его нравственные понятия и его взгляд на собственную старину».

Еще в то время, когда на Руси не было царей и князей, когда она управлялась своими родоначальниками, в вятскую землю пришли «из под заката» 12 богатырей вместе с старшим братом своим Онохой и построили городище, а на нем большой дворец. Землю для этого городища богатыри таскали своими колпаками, так что каждый богатырь должен был принести земли для основания городища двенадцать колпаков, с того именно места, где находится ныне озеро. Богатыри сначала жили спокойно, мирно, никто их не тревожил, и сами они только «побарывались в схватку». Мало-помалу им эта однообразная и бездеятельная жизнь надоела, и вот они вздумали заниматься охотой и войною и, как водится, всегда оставались победителями, потому что они легонько поднимали сорокапудовые гири и бросали их за 15 верст. Они вели также сильную торговлю разными зверями, с которыми они отправлялись к северу на своих «быстроногих конях». От продажи своего товару они сделались «великими богачами». Всех сильнее из богатырей был Оноха, благодаря силе которого они никого не боялись, одного только Никулица* не много побаивались; но Оноха и с ним умел иногда справиться. Однажды богатыри, осердясь из-за чего-то на Никулица, вздумали кидать в его дворец гирями. Никулиц, спавший крепким сном, вдруг пробудился и, узнавши, что это бросают его соседи – богатыри, объявил им войну, которая велась с его стороны семью молодцами. Три года они воевали, а успеха ни с той, ни с другой стороны у них не было. Оноха и его братья первые вздумали с Никулицом мириться. Оноха сам поехал к Никулицу с 12-ю хлебами и с «братынею» золота. Мир богатыри заключили трех-недельным пированьем, а на последний час Никулиц соглашается на их мирное предложение, и говорит Онохе и его братьям богатырям:

– Чем вас, храбрые молодцы, благодарствовати?
– Дай нам, – говорит Оноха, – княжескую свою дочь.
– Дам я вам свою дочь, только достаньте мне «с закату» самоцветных камней, чтобы днем и ночью во дворце у меня было светло.
– Клянемся нашими отцами, – говорят богатыри, – будет по твоему.

В обеспечение своей клятвы Оноха остался заложником в городище у Никулица; а богатыри должны были в ту же ночь к двенадцатым петухам привезти «с закату» самоцветных камней, в противном случае Оноха будет повешен и вороны его расклюют, а богатыри окаменеют на том самом месте, где они будут в двенадцатые петухи.

К шестым петухам богатыри приехали к закату, набрали самоцветных камней и пустились на своих быстролетных конях домой. К несчастию, богатыри в двенадцатые петухи достигли только до ямы, из которой они ранее таскали глину колпаками; а потому они окаменели, и на этом месте образовалось озеро, которое их тотчас же покрыло. Услышав о несчастии своих братьев-богатырей, Оноха весьма опечалился, начал выдумывать хитрость – как бы украсть Никулицыну дочь и убежать бы с ней в свое городище? В одну ночь Оноха закричал Никулицу, что во дворце его пожар, и в сумятице взял его дочь и убежал. Никулиц тотчас же пустился со своими молодцами в погоню и прискакал прямо к Онохину городищу. Между тем Оноха, приехав в свое городище, запер его двери тяжелым замком, а ключи бросил в озеро, чтобы после никто не мог придти к нему. Никулиц не стал долго раздумывать; он прыгнул на своих быстроногих конях чрез городище и тотчас же Оноху сожег и кости его закопал посреди городища в землю, сказав: «Кто твои кости найдет – тот узнает, где хранятся самоцветные камни». Дочь его потерялась где-то тут же в городище.

Крестьяне этого села и по сие время убеждены, что эти самоцветные камни находятся в озере и что кости Онохи-богатыря зарыты в том самом месте, где ныне предполагаются ими двери. Несмотря на то, что на городище постоянно ходят овцы и козы, крестьяне ни за что не решатся взойти на него, считая его каким-то заветным, заколдованным. А если кто пойдет мимо, уверяют крестьяне, то непременно услышит вой Никулицыной дочери.

Об этом баснословном богатыре Онохе народная фантазия сложила песню, которую знает наизусть каждый крестьянский мальчик, каждая девочка, и зачастую ее поют. Вот эта песня:

Уж долго больно время ушло,
Ровно двадцать зорей!
А все Оноха, храбер богатырь,
Во залоге сидит;
Он сидит и глядит,
Все тоскует, горюет:
Не себя ему жаль,
А жаль братовей своих;
Их схватило злое озеро
За невесту его,
За невесту его королевишну.
А и та королевишна мертва
в городище сидит.
Уж не в первую зорю
Оноху сбираются давить,
Что давить, душити, вешати.
По одну зорю, по утренню,
Что по утренню по двенадцату.
Повели Оноху бити, вешати.
Привели его на круту гору,
На круту гору, на городище,
Посадили Оноху на железный кол…
Задушили его до смерти.
Собирали его косточки,
Зарывали во сырой земле.
Еще было по солнышку…
Как девка ягодки брала,
Обернулась девка – испугалася:
Тут стоял храбер воин, воеводович,
Что воеводович, весь во
красном сукне.
А на главе злата шапочка,
А на груди у него остра сабелька.

Предисловие и публикация
В. А. Коршункова