Версия для слабовидящихВ сороковые, роковые… О себе, о времени
А. В. Косых
Над Моломой-рекой
В деревеньке Сильята,
Вспоминаю порой,
Что я жил здесь когда-то.
При лучиновом свете,
Став на ноги я прямо,
Здесь впервые на свете
Произнёс слово МАМА.
Здесь частенько бывало
На крутом берегу,
Не гоняясь за славой,
С вышки прыгал в реку.
Здесь зимой, хоть и стужа,
С гор катался я днём,
Запоясав потуже
Пиджачишко ремнём.
И сейчас вспоминая,
Тот родительский кров,
Написал я впервые
Здесь стихи про любовь.
Примерно раз в год я посещаю родные места, где прошли мои юношеские годы. Больше полувека прошло с тех пор, и многое изменилось. Вместе со временем переменился и я, утвердились какие-то взгляды, в какой-то степени научился понимать, «что такое хорошо и что такое плохо».
Как будто вчера босиком я бродил по лесу, расположенному прямо под окнами. Деревня Сильята находится в 16 километрах от Котельнича на правом берегу р. Моломы.
Жили в небольшом доме дедушка, бабушка, мама и я.
Сейчас деревни нет. Даже окружающий ландшафт изменился до неузнаваемости. Склон холма через овраг от деревни был очень высок и крут и являлся соблазном прокатиться на лыжах, стал совсем пологим, так как почти всю землю с него увезли на строительство дороги. Река Молома, ранее полноводная, по которой ходили пароходы, на крутом берегу которой я часто сиживал, глядя на неё в глубоком мечтании о будущем, совсем обмелела. Ветряная мельница в километре от деревни, скрип её жерновов порой можно было слышать. Вот и она исчезла уже более двух десятков лет назад.
В память о прошлом деревни осталась изрытая дождями дорога, куст ивы, расположенный на углу бывшего дедовского участка, и обильный рост трав на бывших подворьях.
Когда-то мы здесь жили, и казалось, нет краше места на земле. Да это и без преувеличения. На левом берегу р. Моломы сохранились и сейчас сенокосы, вверх по течению в трёх километрах расположено с. Юрьево с церковью, колокольный звон которой был слышен в нашей деревне, прямо через реку в вечерних лучах сияла золотом церковь с. Истобенск.
Село Юрьево до сих пор почти сохранило свой вид прежних времён. Добавились лишь новые постройки: белокаменная школа и с десяток кирпичных домов для жилья. Памятником прежнего стоят четыре деревянных здания, в которых мы учились, фельдшерский пункт, церковь.
Как прекрасен и радостен был день 1 сентября 1941 г. Я пошёл в первый класс. Было прекрасное сентябрьское утро, оно запомнилось мне на всю жизнь. Предварительной записи в школу не было, и меня в первый день повела мама.
Новенький костюмчик, светлая рубашка, ботиночки, о наличии которых я и не догадывался до этого дня (мать приобрела всё это заранее).
Вот и территория школы. Старшие идут парами, втроём, а малые, как я, идут с провожатыми.
Входим в школу. Шумно. Мать спрашивает: «Где можно увидеть учительницу Устинью Павловну, которая будет вести первый класс?» – об этом мама уже знала заранее (было два первых класса) – и обращается по случайности именно к ней. Она оглядела нас и спрашивает: «Кого же вы привели?» Мать представляет меня. Учительница спрашивает, знаю ли я буквы, умею ли я считать.
И вот определён класс. Учительница Устинья Павловна Старостина нас рассадила по партам, в основном мальчик с девочкой. Рядом со мной оказалась очень интеллигентная, с бантиками в косичках, с розовыми щёчками, девочка по имени Неля Жугра. Позднее я узнал, что она вместе с бабушкой и дедушкой была эвакуирована из Харькова. Это было напоминанием нам о кровавой войне. Нам рассказали о правилах поведения в школе и на улице, напомнили, что мы с этого дня не просто деревенские мальчишки и девчонки, а советские школьники, и спрос с нас особый; провели по школьному двору, показали, в каких зданиях какие классы учатся. В первый день сентября нам напомнили, что идёт страшная битва с фашизмом. Наши юные сердца как-то вдруг повзрослели, стали намного серьёзнее относительно своего возраста. А совсем через небольшое время мы увидели в коридорах плакат с текстом: «Родина-мать в опасности, ответим отличной учёбой и примерным поведением!» Пока от нас требовали только этого.
Это уже после, через два-три года, помимо школьных занятий, мы ходили собирать колоски, пропалывать на поле сорняки, убирать лён, копать картошку.
Первый класс был для меня и ещё тем мрачным периодом, когда в октябре 1941 г. мать мобилизовали на рытьё окопов в Подмосковье, я остался с бабушкой и дедушкой. И когда весной следующего года, обмороженная, истощённая, больная, она возвратилась, её трудно было узнать. Более четырёхсот километров она шла пешком, так как сесть на какой-то проходящий транспорт было невозможно, да и на железнодорожных станциях подобных ей задерживала милиция, считая их дезертирами. Документов у неё никаких не было, ибо где они работали в лесах по сооружению укреплений, немцы часто бомбили и все их штабы, если так можно назвать, были разбиты, а они, как стадо без пастуха, разбрелись кто куда.
Заработанная болезнь – плеврит – намного сократил её жизнь.
Отсутствие ласки и любви матери мне заменили бабушка Евдокия и дедушка Фрол. Оба они были очень добрые, жалели и тайком плакали. Как и всегда, у всех бабушек много дел по хозяйству, поэтому с дедом у нас было больше контактов.
В длинные зимние вечера мы с дедом лежали на печи, на которой ещё и сушили зерно для помола муки, и он мне рассказывал сказки. Все они обычно начинались со слов: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…» То ли он их слышал от кого раньше в своём детстве или умело сочинял по ходу рассказа, но для меня они казались правдивыми, невымышленными. Там и злой царь, и прекрасная его дочь, там был причудливый Емеля, который ездил на печи, там был и умный дед, и сварливая баба, там была Баба-яга, различного рода зверюшки. Без Иванушки тоже не обходилось. Я слушал с замиранием сердца. И, может быть, эти рассказы вселили в мою душу любовь к чтению в дальнейшем.
Ну, а бабушка свою любовь и ласку выражала через вкусно приготовленный обед после возвращения из школы. Какие вкусные были шаньги, блины, жареная картошка со сметаной!
Однажды произошёл такой случай, умолчать о котором не могу.
Для хранения продуктов: молока, мяса, угодившей под нож курицы, прекратившей нести яйца, масла – делали погребную яму, по бокам обкладывали досками и в начале апреля, когда снег набирал влагу, его закидывали в эту яму, утрамбовывали и засыпали опилками. Снег сохранялся до глубокой осени. По берегам этой ямы ставили горшки с молоком, называемые кринками. Молоко отстаивалось, и получалась сметана, которую снимали и сбивали масло, вкус которого память сохранила до сих пор.
Редко, но были случаи, когда кошка пробиралась туда, лапкой сдвигала крышку и наслаждалась сметаной. То ли используя проказы кошки, чтобы быть незамеченным, то ли ударившая в голову мысль, как отреагирует на это бабушка, я зашёл в погреб и попробовал снять сметану с одной кринки.
Вечером бабушка это обнаружила и свой очередной гнев стала выражать на кошку, хотела её побить. Мне стало жаль ни в чём на сей раз не повинную кошку и начал убеждать бабушку, что сделал это я. Она долго не могла поверить. А потом все вместе смеялись. Меня простили. Такие вот шутки бывают в детстве.
Идут дни, недели, месяцы. И вот первые новогодние каникулы. Какая радость! Мы удостоились на десять дней всеобщего отдыха. Нам представили новогоднюю школьную ёлку. Красивая ель, украшенная разноцветными игрушками, настоящими конфетами, печеньем. Это была первая ёлка для меня, она стоит в моём воображении и сейчас.
Позднее, уже в 1943–1944 гг., игрушки делали сами из цветной бумаги, а для подарков пекли домашние булочки.
Прошло второе полугодие, наступила весна. Неля Жугра имела одна в классе пропись для правильного написания букв, цифр, а поскольку я сидел рядом, то мне представилась возможность первому всё это разглядеть, и, может быть, в какой-то степени это повлияло на мой почерк в дальнейшем.
Нас поздравили с окончанием первого класса. Мы стали учениками второго класса.
Уже сейчас, читая «Избранное» Евгения Шварца, я случайно встретил такие строки, которые как будто написаны про нас того периода:
Первый класс!
В первый раз
Год назад ты принял нас.
Перешли мы во второй
И прощаемся с тобой.
А учительница что же?
Бросит разве нас с тобой?
Нет, учительница тоже
Переходит во второй.
И так с Устиньей Павловной проучились три года. Мы очень жалели, что она, имея преклонный возраст, покинула нас.
Год за годом шла школьная жизнь. Десять прожитых лет. Сколько пройдено километров, если восемь километров туда и обратно в любую погоду ходил я каждый день. Транспорта никакого не было, о велосипедах только мечтали. Пропуски занятий были только по болезни. Не прекращались занятия в школе и при низких температурах, а таких дней было немало. Морозы в 25–30° были частенько и подолгу. Зимой в основном ходил на лыжах, а осенью, когда замерзала река, даже и на коньках. Деревня наша и с. Юрьево на р. Моломе, и по реке расстояние немного короче.
Был случай, когда проваливался на льду, благо всё обошлось хорошо.
Горькое время всей страны совпало с учёбой в школе – шла война. С первого по четвёртый, да и позднее, когда отгремели оружейные залпы, долго ещё не могли не грустить сердца матерей, дедов, бабушек, не дождавшихся с войны сынов, отцов, братьев, сестёр.
Не вернулся с фронта отец, два брата матери, а мать, возвратившись, я уже писал об этом, так до конца своей жизни не могла излечить свою болезнь – плеврит лёгких.
Несмотря на всё это, никогда не было у меня и мысли бросить школу. Сама школа также переживала трудный период. Отопление печное, дров не хватало. Ученики 5–7 классов должны были напилить по одному кубометру, я имею в виду уже привезённых, дров. И случалось часто, что чернила в наших пузырьках замерзали. Бумаги не хватало, писали на газетах, старых книгах, учебники передавались из класса в класс. Многих учебников не хватало, их выдавали на 3–5 человек, учитывая, кто где живёт.
Помимо общеобразовательной программы, было введено изучение военного дела. Преподавателями были возвратившиеся фронтовики. Мы изготовляли сами макеты винтовок из дерева, устанавливали во дворе школы чучела противника, и нас учили, как действовать штыком. Знакомили и с настоящей винтовкой, учились её разбирать-собирать. В детский ум вбивали наставления и боевые Уставы, в одном из которых было записано: «Винтовка образца 1891–1930 гг. служит для…» Для чего она служит – убивать людей. С песней «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд» мы маршировали по школьному двору.
Учителя для нас были кумирами, их мы уважали и боялись. Дурная привычка детства – курение – не обошла стороной и меня, но всё это делали мы вне школы, по пути домой. Были случаи, когда прогуливали и уроки, демонстративно уходили с уроков, когда приходили делать уколы. Были они тогда очень болезненные. Большой шприц без новокаина под лопатку надолго выводил из равновесия.
Уже сейчас я низко склоняю голову перед теми, кто вёл нас по правильному пути, может быть, с некоторыми отклонениями. Но то было время идей мирового социализма, а затем и коммунизма, это было время атеизма.
Глубоко вошли в память преподаватели литературы и русского языка Николай Васильевич Зырин, Николай Петрович Спирин, Анна Николаевна, математик Наталья Михайловна. Как увлекательно вёл нас по странам и континентам географ Илья Васильевич Смердов.
Особо поклоняюсь живущей сейчас в с. Юрьево Валентине Николаевне Гвоздевой, которая с 5 по 10 класс учила нас немецкому языку. Она научила любить этот язык, хотя был период проклятия всей Германии, а тут в добавок учить их язык просто совсем не хотелось. Зато, освоив его азы, на занятиях по военному делу мы с восторгом кричали: «Штеен! Хэнде-хох!» («Стоять! Руки вверх!»).
Во все годы учёбы нас настраивали, чтобы мы больше читали. Личная любознательность и та обязательная программа знакомили нас с детства с классиками. В школе была, может быть, и небогатая библиотека, но вполне обеспечивала всех желающих. Интересные для нас книги передавались прямо из рук в руки. Ещё в начальных классах были мною прочитаны сказки А. С. Пушкина «О царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», о мёртвой царевне, о попе и его работнике Балде. Писатель Арсеньев в книге «Дерсу Узала» вёл нас по бескрайним путям Уссурийского края. Глубокое впечатление произвела повесть В. Василевской «Радуга», вышедшая где-то в конце войны. Книга о жизни в тылу врага, где мать хоронит убитого немцами сына у себя под полом в сенцах. Ну, а романом «Молодая гвардия» Фадеева зачитывались. Он входил и в школьную программу. Нашими героями-идеалами были Олег Кошевой, Зоя Космодемьянская, А. Маресьев, К. Заслонов, герои Брестской крепости и другие – всех не перечислить. Герои повести Твардовского «Василий Тёркин» из книги перенеслись на сцену художественной самодеятельности.
Позднее, когда обязательной программой было изучение творчества А. М. Горького, В. В. Маяковского, А. И. Герцена, М. А. Шолохова, Л. Н. Толстого, стали другие герои, я бы сказал, повлиявшие на нас до сих пор. И сейчас, копая на загородной даче грядки, часто с юмором вспоминаю слова Давыдова из романа Шолохова «Поднятая целина»: «При фонаре буду пахать, а десятину вспашу». Образы вождей – В. И. Ленина, И. В. Сталина – были стержневыми в литературе. Резко повышалась оценка при изложении того или иного материала, если смог присовокупить какие-то высказывания их по данному вопросу.
По истории досконально внушали нам о Десяти Сталинских ударах в Великой Отечественной войне.
Программой предусматривалось заучивание наизусть отдельных текстов в стихах и прозе: «Песня о Буревестнике» Горького, «Стихи о советском паспорте» Маяковского, «Крестьянские дети», «Железная дорога» Некрасова, отрывок поэмы Гоголя «Мёртвые души», когда в конце автор рисует будущее России в образе птицы-тройки.
Ну, а у А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова мы знали столько стихов, что и не перечесть. Заучивание было крепким, и многое сохранилось в памяти до сих пор.
Школа жила в ожидании передвижки кино. Фильмы нам показывали нечасто, примерно раз в две-три недели. Никто сейчас и представить не может, как смотреть неозвученные немые фильмы, да ещё в добавок аппарат, проектирующий изображение с плёнки на экран, крутили вручную, как веялку. Обычно фильм состоял из 10–12 частей (коробок с плёнкой). И вот киномеханик набирал из нашего состава за бесплатный просмотр фильма эти 10–12 человек, каждый из которых должен был открутить одну часть, пускал их в зал, а в залог, чтобы не убежали, брал шапку: открутил часть – получи шапку, смотри остальные. Позднее появились передвижки от бензинового движка.
Первое настоящее кино я посмотрел в зале в Котельниче, будучи в гостях. Оно запомнилось на всю жизнь. Называлось «Танкисты». И когда на большом экране армада танков в сопровождении песни «Крепка броня, и танки наши быстры, и люди мужества полны…» двигались из глубины экрана в зал на зрителя, стало даже страшно. Первые фильмы, которые мы смотрели, – «Чарли Чаплин», «Чапаев», «На границе», «Волга-Волга». Ну а позднее фильмы про войну, всех не запомнишь, но такие, как «Сталинградская битва», «Падение Берлина» нельзя забыть.
Школа в с. Юрьево в тот период была семилетняя. Вопрос об открытии восьмого класса не был решён сразу. Я же, твёрдо решив учиться в восьмом классе, подал заявление в СШ № 2 г. Котельнича, где жила тётя, сестра моей мамы. В Котельниче я проучился год, в то же время с сентября в с. Юрьево открыли восьмой класс. И я в девятый класс возвратился обратно.
Возвращаясь к г. Котельничу. Здесь я познакомился и подружился с Борисом Садыриным. Это был городской парень, элегантно одетый, с красивыми волнистыми волосами. Потом жизненные пути разошлись, и вновь встретились мы в 1970-е гг. Связь с ним мы поддерживаем и по сей день.
Последний этап школы
Нас восемнадцать, из которых только трое юношей: Николай Глушков (живёт сейчас в Донбассе), Александр Олюнин (живёт в г. Котельнич) и я. Из девчонок сохранились в памяти Агния Трушкова, Клава Шалагинова, Павла Лошакова, Люба Глушкова и почти все остальные.
Мы повзрослели. Нам по 17–18 лет. К этому моменту в школе была солидная комсомольская организация: более ста человек.
Проводили вечера. Конечно, мы – старшие – были застрельщиками во всём, проводили диспуты по прочитанным книгам. Одним из таких был «Дружба и любовь» по произведениям Макаренко «Педагогическая поэма», Фадеева «Молодая гвардия».
Спортивного инвентаря в школе почти не было, за исключением двух десятков старых изодранных лыж. Но физкультурой занимались немало. Каждое утро в весеннее время и осенью, пока не наступали холода, была общешкольная утренняя физкультура, хотя прошедшие до школы пешком, мы были уже уставшими. На это внимания не обращали. На уроках физкультуры занимались бегом, прыжками в длину, в высоту. Вот в этот период, когда были организованы 8–10 классы, с помощью учащихся были построены турник, лестница, канат, шест для лазания. Была организована волейбольная площадка. Все это делали после уроков, частично в часы физкультуры.
Школа воспитывала нас в духе патриотизма, любви к своему отечеству и, конечно, не без перегибов. Атеистическое воспитание было на высоте. Рядом со школой церковь. Во время войны она была закрыта, и где-то в конце её, благодаря немалым усилиям прихожан и конкретно Марии Ильиничны Безденежных из деревни, церковь открыли вновь. Нам запрещали ходить в церковь. Но, как говорят, запретный плод всегда привлекает больше, и мы тайком посещали её, особенно в дни больших религиозных праздников. Интересно было, когда совершались свадебные обряды – венчания. Свадебный поезд до десятка подвод на наряженных лошадях со звоном колокольцев на дугах торжественно скатывался с горы и подъезжал к церкви. Это мы могли даже наблюдать из окна школы.
В военные и послевоенные годы тяжела была жизнь в деревне. Но чтобы, может быть, хоть как-то сгладить навалившиеся на людей невзгоды, горе своё они изливали в песне. На поле, на сенокосе в минуты отдыха лилась в основном заунывная песня, песня женщины, скорбящей о своём близком.
Ну, а мы, юнцы, а потом и чуть повзрослевшие, радость, гнев, юмор изливали в песнях-частушках. По нынешним меркам юнцы, которым было 14–15 лет, собирались на вечеринки и лихо отплясывали.
По значимым табелям. Это были пахари, косцы, доярки и все те, кто растил хлеб.
Одними из основных плясок в деревне были кадриль, как её называли, из шести колен, и барабушка с припевками. Плясали барабушку двое: парень и девушка. Каждый старался спеть частушку, подзадоривающую своего напарника.
Он: Из соседней я деревни
На вечёрку к вам пришёл.
Почему? Да потому что
В своей – равной не нашёл.
Она: Задаёшься, задаёшься,
Думаешь, уж так хорош.
Всё равно меня, девчоночку,
С ума ты не сведёшь.
А могли спеть и такие частушки.
Она: Милый свататься приехал
И спросил: «Что в сундуках?»
Это, милый, не помеха,
Если весь талант в руках.
Он: Нитки вьются, нитки вьются
На одну катушечку.
Скоро нас с тобой положат
На одну подушечку.
А ещё плясали пляску, называемую елецкая, с припевом частушек. Особенностью было то, что один парень запевал частушку и как бы задавал вопрос другому, который давал ответ. Очень хорошо получалось, когда имена этих парней рифмовались: Миша – Гриша, Коля – Толя, Ваня – Саня.
Как-то больше запомнилась такая барабушка-елецкая в исполнении Гриши и Миши – парней из д. Шеломово. Были это первые послевоенные годы, им было по 16–17 лет.
Порой частушки были озорные, залихватские, кого-то критиковали:
Мы сегодня на полгода
На прокат даём быка.
Не оставим без приплода
И парного молока.
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
Мне всё это верится,
Председатель с их деревни
Не мычит, не телится.
Но сколько в них было юмора, задора, мудрости.
Говорят, в другой деревне
Девок больше, чем ребят.
Всё равно сначала первых
Завлечём своих девчат.
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
Пусть чужие будут ждать,
А своих в роддом отправим
Малых деточек рожать.
Каждая частушка имела свой законченный сюжет, и талантливый ум мог по каждой отдельной писать повесть.
На вечёрке лихо пляшем,
Прибежав прямо с полей.
Откровенно всем вам скажем:
«Мы не любим лодырей!»
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
На кого надеяться?
Мужики ушли на фронт
С немцем силой мериться.
Или:
Бабы многое болтали
Языками острыми
Про тех девок, что забрали
На войну медсёстрами.
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
Ты об этом сам суди.
Я одну такую встретил –
Семь медалей на груди.
Конечно, основной темой в частушках была любовь.
Я свою милашку-крошку
Посажу на бугорок,
Пусть её красивы кудри
Развевает ветерок.
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
Слишком ты не выставляй:
Уведут другие парни,
Ты об этом так и знай!
В некоторых частушках про любовь затрагивались с юмором какие-то отрицательные черты, но без оскорбления.
Лучше наших, деревенских,
Нету девушек милей.
Не любили и не будем
Из пекарни пекарей.
– Правда, Миша?
– Правда, Гриша!
И не будем знаться,
Руки в тесте, нос в муке,
Лезет целоваться.
Или:
С милкой мы вдвоём встречались
На окрайне полюшка,
Где сидели, целовались
До восхода солнышка.
– Правда, Миша?
– Нет уж, Гриша!
Расскажу, уж так и быть.
Прежде чем с ней целоваться,
Просил личико помыть.
Подобных частушек было много. Главное, что они как-то сочинялись сами себе по ходу пляски.
Следует отметить, что молодёжь на вечеринках вела себя достойно, разговоров об алкоголе и в помине не было. Если и были какие-то ссоры, то основным яблоком раздора были невесты.
А обратно с вечеринки шли гурьбой по направлениям своих деревень, а ходили на вечеринки за 3–5 километров, шли с песнями под гармонь.
О том, как во время летних каникул мы работали в колхозе, писать можно целую повесть. Скажу одно: мы с десяти лет умели запрячь лошадь, умели пахать, мы умели управлять конной парой, запряжённой в сенокосилку или жатку. Многому нас научила жизнь в отсутствие мужчин, ушедших и не вернувшихся с войны.
Мрачный университет прошло моё поколение.
