Версия для слабовидящихСудьба слова
В. Перельмутер
Совпадения случайны. Хотя и соблазняют нередко на поиск в них таинственно-витьеватого проявления некой закономерности. А надо бы искать смысл, если угодно, логику случая.
И то, что семидесятилетие со дня рождения Анатолия Кончица пришлось на Гоголевский год, думается мне, вполне естественно вписывается в эту логику. Потому что слово было для него, если не единственной, то, во всяком случае, самой убедительной из реальностей – и делало реальными его романтические (в прежнем, ещё не расхожем смысле) наблюдения, впечатления, видения, фантазии: забавные, грустные, иронические, драматические, даже трагические.
И ещё потому, в частности, что одна из лучших его поздних вещей – большая повесть «Переписчик бумаг» – генеалогически происходит, разумеется, от знаменитых «Записок» гоголевского персонажа, свихнувшегося на своём поприще переписчика бумаг. Кончиц сам указывает на эту связь не прямо, но внятно: ономастически, одним словом. Его Козявин, смиренно сознающий собственную малость, несущественность своей жизни, – несомненный антоним Поприщина с его манией величия.
Собственно говоря, и записки Козявина – не что иное, как отчаянная попытка вырваться, пусть только наедине с собой, из беличьего колеса бессмысленной, парализующей рутины. Так переписывание оборачивается писанием – кратким, без черновиков…
Задолго до повести – в начале семидесятых – так был озаглавлен цикл рассказов. Повесть позаимствовала заглавие. И рассказы цикла автор включил в неё, разбросал по ней, на первый взгляд, словно бы вне связи с сюжетом, самым неожиданным подчас образом перебивая повествование этими отступлениями. Однако, связь, конечно, есть – и существенная, надо лишь вглядеться, вчитаться. Ведь вся повесть – это изрядное количество бумаг «С. Ковязина», случайно попавших в руки случайного читателя, решившего их опубликовать (приём, уже вполне демонстративно отсылающий к гоголевским и даже далее, к пушкинско-белкинским временам). И рассказы, опять же случайно, как бы произвольно, вклинились в повесть…
Я уже писал об Анатолии Кончице (TSQ-25). О том, что Владимир Германович Лидин, чьё писательство, довольно рано и быстро иссякнувшее, оставило более чем скромный след в истории литературы, однако вкус и чутьё на чужой дар оставались безошибочными и в преклонном возрасте, сразу же, по ранним рассказам Кончица, понял, что в его первокурсный литинститутский семинар пришёл писатель. И о том, что прижизненные книги Кончица (их было четыре, последняя – в восемьдесят седьмом) были «нивелированы» редакторским выбором и правкой, сопротивляться с которыми Толя попросту не умел, а потому не могли дать истинного представления об этом писателе, и судьба слова оказалась трагической.
Повторять остальное не вижу смысла. Всё так. Но хочу исправить одну ошибку, допущенную по незнанию. Беседуя тогда с Толиным сыном Владимиром, узнал, что в последние годы Кончиц занялся сочинением «больших» вещей и включил туда, подчас резко переиначив, некоторую часть своих прежних рассказов, а «оригиналы» их уничтожил, равно как и многое из написанного в шестидесятых, семидесятых, начале восьмидесятых, в том числе и оригиналы, так сказать, «до-редакторские» тексты опубликованных сочинений. То бишь всё обстоит ещё хуже, безнадежней, чем представлялось по книгам.
Тем не менее, мы решили попытаться оставить книгу, изменить, по мере сил, посмертную судьбу писателя. Володя вызвался внимательнейшим образом разобрать архив отца, перечитать и вчитаться в оставшееся от него, «отцифровать», то бишь перевести в компьютерный набор все эти сочинения, и прислать мне.
Ныне всё это уже у меня. И уцелевшего оказалось на удивление и по счастью много. Очень много. И пусть некоторые поздние вещи впрямь не слишком удались, да и едва ли могло быть иначе – на них след предсмертной, тяжкой болезни. Но и без них присланного вполне достаточно, чтобы сделать книгу, по-моему, замечательную.
Если… Нет, не если, а когда она выйдет, центром тяжести её станет «Переписчик бумаг». Потому и начал с разговора о нём.
А предуведомлением к этой книге, надеюсь, послужит публикация вставных новелл из «Переписчика бумаг». Многие из них подробно помню уже три с лишним десятка лет. И жалею, признаться, что при позднейшей правке выпали из них дивные, по-моему, фразы.
Ну, например, давшая заглавие всему циклу – и повести – новелла теперь кончается: «Но переписчик бумаг отряхнулся от снега и пошёл домой жарить картошку. Завтра опять идти на работу». Далее было: «Но он станет, станет Главным Переписчиком Бумаг. А может, и нет, может, и нет…»
Что поделать – воля автора…
P.S. А биография Анатолия Кончинца, родившегося в глухой вятской деревне и почти сорок лет своей писательской жизни проведшего в Москве, будет изложена в книге. И многое в его прозе поможет разглядеть и понять. Здесь я добавлю только, что уже три года, как на его родине существует библиотека имени Анатолия Кончица. И что нынешней осенью там отмечалось семидесятилетие со дня его рождения. И что в предисловии к сборнику «Вятский рассказ 20-го века», где говорится о любимых писателях этого северного края, имя Анатолия Кончица стоит рядом с именем Александра Грина…
Славистский журнал. Торонто. № 30.
