25 июля 1944 г. Наступила темнота. Стрельба стихла. Выставил часовых, и первый раз за четверо суток легли спать. Утром проснулись – тишина, но очень подозрительная. Прибежал связной Дениченко от комбата (бывший мой ездовой). Сообщил – выводить скорее пушку. Немцы скоро отрежут мост, наши отступают.

Отбой. Вызвал лошадей. Шило через мост не пошёл, а решил прямо через канал в брод. Сыро будет, но не так опасно. Когда я удалился с пушкой и расчётом метров на триста по направлению к мосту, Шило решил расчёт со мной не посылать – лишние жертвы.

Он машет мне рукой и кричит. Я понимаю его сигнал так: выходить к мосту с правой стороны кустов. Махнул рукой ездовому, а он ещё не знал мои сигналы и в нерешительности остался стоять на месте. Иванов – тот знал каждый мой сигнал.

Подбегает Шило: «Почему расчёт не возвращается?!». Выхватывает пистолет. Я схватил его за руку: «Осторожней с огнём, товарищ младший лейтенант».

«Не выполняешь приказ!» Я объяснил: «Не понял Ваш сигнал, а мой сигнал не понял ездовой».

Шило успокоился.

Промчался с пушкой через мост. Сидел на станине, мины трещали кругом, пули свистели. Лошади неслись, как бешеные.

Зашли в хутор «Д». Шило начал мне объяснять: «Тебе, Ложкин, трудно работать с плохим слухом (последствие контузии). Ты сдай орудие, назначу другого командира. А я тебя устрою, будешь моим адъютантом».

Я ответил: «Орудие передавать никому не буду, и меня поддержит комбат. Твоим адъютантом не хочу быть. Если надоел, то уйду в роту».

«Что ты, товарищ Ложкин, я тебя ценю как командира и как человека. Тебе же лучше стараюсь».

 Роты сильно поредели... Собрали людей, и пошли всем полком в хутор «Г». Там встретился запоздавший 13-й полк. Если бы он пришёл вовремя, то не пришлось бы отступать. В хуторе началась неразбериха, перемешались подразделения, люди, повозки, лошади. Командиры не знали, что дальше делать, куда двигаться. А немец всё глушит и глушит минами. Стоять нельзя.

В этой сутолоке запомнилась картина… Кадка пшеничного теста, кругом костры, солдаты, сковороды, оладьи, сало. Одни нажарят себе – уходят с горячими блинами на руках или в подоле. Другие подходят, тесто не убывает. А кругом рвутся мины.

Выходим в хутор «Е». Но немец меняет свои позиции. Идём в обход хутора справа. Немец отступает. Полдень, жара. Идём, как на охоту. Проходим барский сарай, немцы не встречают. Поднимаемся в хутор «Ж».

Остановка. Злой старик и старуха. У старухи горстями таскают горох. Она кричит, солдаты хохочут. Гороху жалко, а не понимает старая, что дом её и хутор могли бы уничтожить дотла. Солдаты здесь полноправные, неограниченные хозяева. Они смеются над глупой старухой снисходительно. Они потешаются её криком, но они же её в душе жалеют.

Спускаемся из хутора «Ж» в большой лес. Дорога в лесу, проложенная войсками. Полно артиллерии. Пехотинцы замечают: «Вот полная дорога артиллерии, а выйдешь на передовую – ни одной пушки».

Они до некоторой степени правы. Они привыкли на 4-м Украинском воевать – на каждого стрелка пушка. Ходили в наступление в пороховом дыму канонад. А здесь плохо. Одни сорокапятки и 76-мм короткоствольные [пушки]. И у них снарядов нет, и наполовину вышли из строя.

В лесу попадается навстречу 5-й полк. С трудом расходимся. Расширяем дорогу, валим деревья. Стрижаков встретил друга с мешком табаку. Я набрал табаку полную гранатную сумку.

Один лейтенант из 5-го полка сообщил: в Германии после покушения на Гитлера начался мятеж. Гитлер арестован, Геббельс скрылся. Вести хорошие, но они только расстраивают. Может, в ближайшее время будет перемирие, кончится война, а мы идём в бой.

Проходим лес. Идём по шоссе по окраине леса. По обе стороны от шоссе – немецкие окопы. Впереди город, будет его штурм. Подошли, говорят, наши самоходки. Перекрёсток. На углу леса – сильный обстрел. Минуем перекрёсток. Останавливаемся в посадке перед хутором. Шило ушёл получать задачу. Впереди хутор. За хутором виден город (Сесики, кажется). Пехота просачивается к хутору, к сараю. Трещат немецкие пулемёты.

Броском переходим к сараю. Начинают обстреливать сарай. Переходим в хутор. Хутор также обстреливается миномётами и простреливается пулемётами. В хуторе горело большинство домов. Жара от солнца и пожаров была нестерпимая.

Не поспевал просматривать дорогу, забрались в тупик. Нужно заворачиваться. Шило тоже об этом кричит. Засвистели снаряды. Со злости подбежал к низкому палисаднику, хватил столб, он оказался непрочный, а сила у меня появилась удивительная. Схватил покачнувшееся прясло и с такой стремительностью оттащил его в сторону, что свалил с ног Павлушу Задорожного, который подскочил помогать. Путь пушке был свободен.

В хуторе, как в аду. Раненые, огонь, жара, взрывы, свист, а шоссе чистое, как вихрем выметено.

Вдруг меня за ногу крепко хватает рукой раненый и кричит хрипло: «Браток, помоги!». Взглянул – у него от пояса вместо ног насквозь мокрые тряпки с мясом…

Схватил его карабин (свой пустой автомат бросил), пнул сапогом по его кулаку и бросился вперёд по шоссе на конец хутора. Пушка за мной, расчёт за пушкой.

Шило рот открыл от моей дерзости и от того, как верили, и как смело бежали за мной солдаты15.

Конец хутора. Собрались, устроили совет. На правом фланге полка в трёхстах метрах от хутора сарай. К сараю за час до нас ушла 7-я рота под командой лейтенанта – «красной девушки», но смелого парня Галактионова.

Правый фланг открыт, так как соседняя дивизия ведёт бой в пяти километрах сзади. Наш полк пойдёт штурмом на город, и немцы могут ударить по правому флангу полка с обходом в тыл. 7-я рота должна подготовить огневую [позицию] моей пушке. Задача 7-й роты и наша – прикрывать правый фланг полка. Перед сараем – ровная площадь, как футбольное поле. Город, как на тарелочке.

Шило предложил: «Пойду к сараю и пошлю тебе связного». Я согласился. Шило ушёл. Я отстегнул и спрятал лошадей от осколков. Ребята притащили сухарей и смальца два горшка. Пообедали. Смалец пальцами таскали в рот.

Пришёл связной от Шило, передал приказание двигаться до сарая на лошадях. Подходить к сараю не прямо, а в обход через хутор «К». Если бы Шило приказал лично, я от такого бы плана отказался. Но заочно отказаться от него, значит всю ответственность за успех, за неудачу, за пушку, лошадей и людей положить на себя.

Мои соображения таковы:

1) Я бы не решился выводить лошадей к сараю. Но раз Шило приказал, не могу я компрометировать себя перед бойцами, оставляя лошадей в хуторе.

Иванов плюется и матерится. Он прибыл утром из санроты и опять был у меня ездовым. Теперь он проклинал все кишки Матвею и грозил доложить комбату. Где это видано, с лошадьми выехать на передовую?

2) Идти прямо – рискованно. Немцы могли на ходу срезать пулемётами, засечь у сарая и обстрелять из миномётов.

3) Идти в обход через хутор «К» – риск не уменьшался, а мог удвоиться, так как по ту сторону сарая могли быть немцы, а Шило об этом не знал и не задумался над этим. Шансы на успех уменьшались и потому, что [обходной] путь был впятеро дольше. Немцы, если засекут, могут обстрелять с двух сторон, причём из кустов в упор.

Но в отношении того, что немцы есть в кустах, мысль мне пришла только в хуторе «К», возвращаться и ломать план Шило уже не было смысла. Объяснил ребятам обстановку, задачу и план действий. Приказ есть приказ – тронулись. На пути попался сломанный мост. Быстро восстановили. Зашли в хутор. Пустота. В хуторе не было ещё русских, но уже и не было немцев. Два дома и сараи. Жители сидели в землянке. Мы их не видели и полезли в один амбар. Ничего съестного, кроме гороха, не было. Вышел старик, попросили хлеба. Его дочь вынесла сухарей. Спустились через двор книзу. Около колодца покурили. Я точно объяснил маршрут до сарая и порядок движения. Ребята верили мне и легко соглашались с моими доводами.

Тронулись по лощине во ржи. Город скрылся. Вот осталось до сарая двести пятьдесят-триста метров. Мы стоим на краю ржи. Город опять, как на тарелочке, километра полтора-два от нас. Площадка перед сараем ровная, трава низкая. Слева борозда от трактора, справа кусты, но в них ничего подозрительного, и я успокоился. Быстро объяснил порядок броска к сараю: я выбегаю вперёд, через семьдесят метров выходит пушка, за пушкой расчёт на дистанции пятнадцать-двадцать метров. Марш! В эту минуту я сказал себе: «С богом…».

Ног под собой не слышу. Ветер приятно хлещет по лицу. Вот середина площадки. Близок сарай. Близка цель. Справа короткие очереди. Я их не понимаю и принимаю правее. Справа опять короткие очереди, мелькнули частные огоньки. По мне стреляют. Сейчас ударит. Куда? В голову, в грудь, в ноги, в живот. Мысли, как молнии. Ноги, как пружины. Сарай – пятьдесят метров.

Удар, как электрическим током в ногу. Ступил на неё, подогнулась, упал. Ранило. Повернул голову влево. Промчалась пушка. Иванов взмахнул бичом, одна-две секунды – и скрылся за сараем. Не по эту, а по ту сторону. Расчёт залег и отполз обратно в рожь.

Притворился мёртвым. Стрелять не стали. Лежал пять минут, долгие пять минут. Надо убираться, немцы могут пойти в атаку – тогда капут. Слева, в пяти метрах куст травы. Медленными незаметными движениями переполз туда. Полежал – огляделся. Немцы не стреляли – или они пожалели меня добивать, или меняли огневую после стрельбы, или боялись моей пушки.

Пополз немножко быстрее к борозде, встретил заместителя своего Стрижакова Сергея. Расчёт остался во ржи. Стрижаков перевязал мне рану. Пуля ударила справа и, как он определил, застряла в кости.

Распрощался со Стрижаковым, обменялись адресами на всякий случай. Пожелали друг другу: «Счастливо», – и поползли: он к сараю, я в рожь.

Добрался до ржи. На площадку падали мины. Сарай горел. Обождал обстрел. Зарядил карабин на случай встречи с немецкими разведчиками и пополз в хутор «К».

Хутор. Землянка. Гражданские дали хлеба, сала, стакан вина. Одна из Ленинграда – хорошо говорит по-русски. Появились разведчики – наши. Подозвал. Лейтенант идёт на меня с автоматом. «Свои». Он мне объяснил обстановку. Предложил выбраться из хутора, так как снуют немецкие разведчики в нашей одежде.

По направлению угла леса были два хутора «Л» и «М». Уже темнеет, свистят шальные пули, рвутся мины. До крови содрал колени и холки у рук. Пробовал прыгать на одной ноге и опираться на карабин. Весь выпотел, устал.

Вот дорога, едет повозка на передовую. Кричу – не останавливается.

Идёт солдат, подождал. Он мне посоветовал в хутор «Л». До хутора – двести метров. Овёс кончился. Картошка. Борозды. Поднялся на ногу. Заметили. Прибежали. Помогли дойти.

В хуторе «Л» был перевязочный пункт батальона. Встретил знакомого фельдшера. Он мне быстро нашёл повозку. Рассказали дорогу в санроту, поехали, кроме меня, ещё трое раненых.

Попалась батальонная кухня (первый раз за пять дней). Дали хлеба, варёного мяса, сахару, табаку, спичек. С кухней шёл связной на передовую от штаба полка. Специально на передовую нёс официальное сообщение: «Гитлер арестован, Геббельс скрылся». Ну, ребята, недолго осталось воевать, самое большое пять-шесть дней.

Ехали километров десять. Санроты не нашли. Ездовой брал нас по пути и стал предлагать высадить. Стал уговаривать: «Вас подберут, или я за вами обратно заеду». Мы взялись за оружие: «Вези обратно!» Приехали обратно. Повозок и людей на том месте уже нет. Около перекрёстка был сарай. Сложил нас в сарае на солому и припёр снаружи дверь. Обещал утром приехать сам или послать повозку. Все боялись, что обманет.

26 июля 1944 г. Всю ночь ухали мины по перекрёстку. Болела нога. Было холодно. Перед утром задремал…

Стук колёс. Проснулся. Яркая заря. Открывается дверь. Заходит тот же ездовой: «Через час придёт повозка, а один человек, кто не боится тряски, может ехать со мной. Поеду быстро».

Я согласился. Посадили. Поехали. Восход солнца, табак, спички. Хочется петухом петь, а позади ухает, и кузнечиками трещит передовая. В тыл. На восток...

Санрота. Перевязка. Отобрали плащ-палатку. Капитан Титаренко. Его интересует обстановка. Я его понимаю и уважаю. Честно обрисовал обстановку. Попросил у меня бинокль – отдал, пусть вспоминает.

2009_15.jpg

И. Я. Ложкин в госпитале. Ижевск. 1944 г.

За это мне вернули плащ-палатку и сразу же в первую очередь назначили на отправку в санбат. Посадили в тарантас. Дали денежный аттестат и помахали руками.

Подъезжая к санбату, мы заметили немецкие самолёты. Летели в нашу сторону. Ездовой свернул и полез в канаву. Я поддался его панике, осудил его мысленно, что оставил меня одного. Спустился на траву и лёг метрах в десяти от лошадей, чтобы не стоптали, если испугаются и побегут. Бомбили обоз где-то за хутором. Приехали в санбат. Положили в сарай без крыши. В несколько рядов раненые. Решил вздремнуть, но перед сном перекурить. Размышлял – сколько буду на излечении, неужели месяца два? И тут заметил, что поверх бинта на ноге поднимается синева. Подозвал медсестру, показал ей, она позвала хирурга. Срочно на операцию.

2009_15.jpg

И. Я. Ложкин. 7 января 1967 г.

Носилки. Операция. Машина. В госпиталь.

Встретил знакомого раненого лейтенанта. Он рассказал, что 26 июля город Сесики был взят. К вечеру за городом дивизия собралась для отхода с передовой на переформирование.

На сборе батальона было около тридцати человек. Артиллеристов среди них не было…

На передке оставил шинель и ранец, записную книжку, письма, фотографии, документы. С собой вынес плащ-палатку, карабин, бинокль, компас, гимнастёрку, брюки, пару белья, один сапог, одну портянку…16

9 февраля 1945 г. …В начале января рана с той и другой стороны ноги подсыхала. С левой стороны зарубцевалась, и сняли повязку. С правой – образовалась корочка, – накладывали «бублики» и посыпали стрептоцидом.

22 января по предложению начальника бросил костыли и стал ходить с палочкой. От ходьбы начались лёгкие отеки ноги, и начала открываться правая рана, появился гной, которого не было целый месяц. Стенки левой раны посинели. Вообще получилось очередное осложнение.

Неужели опять операция? Чувствую при ходьбе – колет в нижней трети голени. Костыли брать не приказывают, но и ходить, кроме как по палате, не разрешают. Ни туды, ни сюды…

В декабре я предполагал, что выпишут в конце января, а теперь, по-видимому, пролежу февраль целиком. Больше всего интересует вопрос: куда выпишут? Три дороги для меня из четырёх:

1) Домой – к этой статье я, пожалуй, ни в каком виде не подойду.

2) Домой в отпуск – эта дорога самая заманчивая и, возможно, мне дадут отпуск.

3) Нестроевая – самая вероятная. Но мне нестроевая интересна только в том случае, если остаться работать в Ижевске.

4) Строевая – самая широкая. По этой дороге послать меня решатся едва ли в ближайшие месяцы. Всё же ведь перелом кости, но сейчас всё возможно.

Людей после январского наступления потребуется на передовую много, а за меня, как обстрелянного фронтовика и командира, ухватятся.

…Ведь для меня и передовая не особенно страшна. Я к ней уже привык достаточно и судьбой своей не избалован. Суровая она у меня и злая, но в то же время и добрая. Сколько раз она выводила меня из объятий смерти, сколько раз выручала от беды и отводила от неё. Разве не могли бы лежать мои кости сейчас где-нибудь в Сальских степях, в Дедовой балке, в Ключевой, на Перекопе, на Бельбеке или в Литве около сарая?

Теперь я как будто сам не свой, да и на самом деле я не имею права распоряжаться собой, так как солдат – человек казённый. Чему быть, того не миновать.

10 февраля, суббота. Это первая текущая запись. Вчера закончил своё обозрение. Писал 22 дня. Спешил и писал не на столе, а на койке, лежа. Чернила плохие и написал коряво. Но всё это –  пустяки. То, что задумал, сделал. На меня в палате смотрят, как на философа – всё пишет, всё пишет. Но я на это не обращал внимания, и меня не беспокоили. Любопытные не подходили и не заглядывали. Я достаточно имею авторитета, чтобы мне не мешали.

В сентябре 1945 г. Иван Яковлевич из госпиталя вернулся по инвалидности в Киров. Работал инспектором госдоходов в Сталинском райфинотделе, затем до 1958 г. – ревизором облфинотдела. В 1952 г. брак с Т. И. Жгулёвой был расторгнут по причине обострения взаимоотношений и отсутствия детей.

Женился в 1955 г. на Анне Дмитриевне Ворончихиной, уроженке Зуевского района, работавшей на Кировском почтамте. В семье родились сын Григорий и дочь Татьяна.

Последние годы, до выхода в 1974 г. на пенсию, работал в отделе снабжения завода «Физприбор». Всю послевоенную жизнь продолжал беспрерывное ведение дневников, фиксируя все значимые с его точки зрения семейные, общественные и иные события. На многих страницах встречаются его размышления. Иван Яковлевич до конца жизни был постоянным читателем библиотеки имени Герцена.

Публикацию подготовил Г. И. Ложкин
Комментарии подготовили:
Г. И. Ложкин, С. В. Березин

P. S. В журнале «Советское фото» (1958. № 1) опубликована статья А. Лиханова «История одного портрета», непосредственно характеризующая личность автора приведённых выше дневников. Редколлегия сочла необходимым познакомить с её содержанием своего читателя:

«Публикуемый нами редкий фотографический портрет великого русского художника Виктора Михайловича Васнецова выполнен замечатель­ным мастером художественной фотографии С. А. Лобовиковым в Вятке (ныне, г. Киров) в 1914 году.

Интересна история этой фотографии.

Весной 1914 года В. М. Васнецов приехал на родину, в Вятку. Во время пребывания в Вятке он сфотографировался в павильоне С. А. Лобовикова.

Один из снимков В. М. Васнецов подарил своему близкому другу Марии Егоровне Селенкиной с такой надписью: «Сердечно почитаемой Ма­рии Егоровне Селенкиной – В. Васнецов. 1914 – 23 мая». После смерти М. Е. Селенкиной фото­графия перешла к её родственнику В. А. Селенкину.

Печальна была бы судьба снимка, если бы его случайно не обнаружил служащий одного из райфинотделов г. Кирова И. Я. Ложкин.

2009_15.jpg

Снимок из журнала

В качестве инспектора госдоходов райфинотдела И. Я. Ложкин присутствовал при по­грузке бумажного утиля, оставшегося после смерти местного фотографа П. М. Лалетина и предназначенного для переработки. Во время погрузки И. Я. Ложкин увидел пакет с докумен­тами В. А. Селенкина и среди них редкую фотографию В. М. Васнецова. Как выяснилось, в последние годы жизни В. А. Селенкин жил на квартире П. М. Лалетина.

Найденный снимок с автографом В. М. Васнецова И. Я. Ложкин передал в областную библиотеку имени А. И. Герцена, где он и хра­нится.

Снимок В. М. Васнецова – один из послед­них фотографических портретов замечательного русского художника».

Примечания

1 Окончательное решение о мобилизации на фронт было принято в августе 1942 г.
2 Раненбург. После 1948 г. – г. Чаплыгин Липецкой области.
3 «Катюши» и «Ванюши». «Катюша» – так ласково называли в Красной Армии реактивный миномёт БМ-13. Позже название распространилось и на другие реактивные миномёты. «Ванюши» – по аналогии с «Катюшей», название немецких реактивных шестиствольных миномётов NbWrf.
4 «Мессершмиты». Истребители Ме 109, Ме 110. Название произошло от фамилии главного конструктора завода «Bayerishe Flugzeugwerke» (Байерише Флюгцойгверке) Вилли Мессершмитта. В честь конструктора все самолёты, к созданию которых он был причастен, называли «мессершмитами», – вместо прочих, с индексом «Bf». Говоря о «мессершмитах», автор, вероятно, имеет в виду немецкую авиацию вообще.
5 ПТР. Противотанковое ружьё. Рота ПТР. Противотанковая рота.
6 То есть до тяжёлого ранения в Литве, после которого автор дневника в часть не вернулся.
7 «Сорокопятка – прощай, Родина». Противотанковая пушка калибра 45 мм (образца 1937 или 1942 г.). Пушка плохо пробивала броню немецких танков, за что и получила своё прозвище.
8 Названий многочисленных литовских хуторов Иван Яковлевич не запомнил, потому и обозначил их буквами алфавита.
9 «Фердинанд». «Ferdinand» – немецкое самоходное орудие (истребитель танков), выпускавшееся фирмой «Хеншель» (Henschel) с 1943 г. Другое его прозвище – «дядя Федя».
10 Подкалиберный снаряд. Артиллерийский снаряд, предназначенный для пробивания танковой брони. Впервые в СССР был разработан в 1938 г. Бронепробивающей частью снаряда является сердечник, диаметр которого в три раза меньше калибра орудия, отсюда и происходит его название.
11 Передок. Двухколёсный прицеп для перевозки артиллерийского орудия. На передке также устраивался ящик для снарядов и место для ездового.
12 Ячейка. Индивидуальный окоп, оборонительная позиция для одного солдата.
13 Банник. Щётка-ёршик на длинной ручке для чистки канала ствола артиллерийского орудия.
14 «Максим». Общее название системы пулемётов, к созданию которых причастен американский инженер Хайрам Максим. В российской армии применялся с 1905 г.
15 Эпизод с тяжелораненым солдатом Иван Яковлевич не раз вспоминал и переживал в послевоенные годы. Но на решение у командира орудийного расчёта в той ситуации была секунда, и иного выхода не было.
16 Ранение оказалось тяжёлым. За период лечения в госпиталях было проведено три операции, принималось и решение об ампутации ноги, но автор дневника на это согласия не давал. В общей сложности находился в госпиталях 13 месяцев.