Версия для слабовидящихИз дневников И. Я. Ложкина
(Окончание. Начало в вып. 14)
Война
…22 июня 1941 г. днём мы с [женой] Тасей были в городе. На улице Воровского у школы нам встретился мой друг Даниил Харин и сообщил о начале войны.
24 июня на Бобинский сельсовет поступило 6 повесток: Григорию Фёдоровичу Прозорову (председатель колхоза «Красная Армия»), мне (в артель «Жестянка») и четыре штуки в деревни Касьяновы-Кусакины. 25 июня – явка в военкомат на ул. Энгельса за драмтеатром.
В тот день военкомат отправлял пять команд по 70–100 человек. Соберут команду, построят, проверят по списку. Выходит комиссар военкомата майор Гребенев. Принимает рапорт, подписывает документы – и на вокзал.
Много было пьяных – почти все пьяные, но процентов 10 – очень пьяные. Их садят и кладут на грузовую машину, везут до вокзала позади колонны.
Отправили четыре команды, я находился в пятой. Построили нас, вышел комиссар, взял список, но тут с крыльца крикнули: «Товарищ майор, вас к телефону – обком партии». Минут через пять он уехал на легковой машине.
Через полчаса майор вернулся, нас построили. Заместитель комиссара ст. лейтенант Корчагин объявил: «Распускаем вас по домам, до востребования. У кого в городе есть знакомые, оставьте у них вещевые мешки, чтобы зря не носить взад-вперёд. Вызовем, может быть, через день-два, пять дней, через неделю». Радости не было границ.
Я вспомнил… Утром переезжали из Дымкова на лодке. Напротив сидела цыганка, обратилась ко мне: «Дай погадаю». Ответил: «Не верю». – «Дай папироску». Достал, отдал штук десять. Она от нечего делать начала мне пророчить. И то, и сё, и пятое-десятое… «Ты не ожидаешь и не поверишь, но сегодня обратно будешь дома». Эта фраза меня обозлила. Огрызнулся: «Перестаньте!».
Вечером на обратном пути на реке и в Дымково всё посматривал, не попадется ли эта цыганка, «позолотил» бы щедро. Пророчество цыганки – совпадение, но удивительное. Этот эпизод для меня остался самым ярким в дни призыва.
Комиссар и его заместитель Корчагин запомнили меня, ещё когда я призывался в армию. В 1936 г. меня зачислили в нестроевую, ведь когда работал на машстройзаводе, на токарном станке, дважды мне попадали в глаз стальные осколки. Сделали две операции, зрения в правом глазу осталось 10%.
А нестроевиков пять лет подряд собирали и обучали с весны до осени в Вишкиле. Я тогда несколько раз был в военкомате, просился в армию на два года. Майор Гребенев, учитывая моё среднее образование (а тогда большинство призывников были малограмотны или неграмотны), отправил меня в артиллерийский полк на Дальний Восток.
Особенно хорошо запомнили меня с 1939 г. Тогда в селе Митино мы подготовили около сотни призывников, и комиссия военкомата приняла наш строй с оценкой «хорошо».
Проводив комиссию, тут же в Митино устроили пирушку. Командир сборного пункта – председатель сельсовета Михаил Алексеевич Бушуев (между нами – Суворов), политрук – заведующий школой Василий Азарович (Кутузов), командир 1-го взвода – я (Барклай де Толли), командир 2-го взвода – учитель школы Николай Шихов (Багратион), убит на фронте.
До сих пор, встречаясь с Михаилом Алексеевичем, взаимно приветствуем, шутя – «Ваше сиятельство».
С первого дня мобилизации нам с Тасей выпала доля прочувствовать на себе «сладость» провожания. И этот случай для нас явился полезным. Благодаря ему мы каждый день, прожитый вместе, принимали, как благодарность судьбы.
В скором времени узнал от Корчагина, что нас, группу сержантов, было назначено направить в школу для переподготовки на офицеров. Но первый набор был закончен, и нас оставили в резерве.
В военкомате было много работы, каждый день отправляли сотнями. Меня привлекли на оформление документов. Я предложил кандидатуру Андрея Павловича (братана), взяли и его. Работал в военкомате около месяца.
Началась мобилизация токарей и слесарей в г. Ижевск на оружейный завод. Мобилизовали и меня, документы были направлены в Ижевский военкомат.
Из-за отсутствия прямой железной дороги добирались через Свердловск. На заводе в Ижевске огляделся, узнал обстановку и, как бывший жестянщик, переговорил с механиком цеха. Он предоставил место жестянщика, на работу которого был большой спрос. Это меня очень устроило, так как на верстаке сам планировал работу.
С области на завод было мобилизовано около 11 тысяч человек. Почтовые ящики забивались до отказа. Письма ложились на землю, придавливались кирпичом. Работали по 12 часов.
По совету профкома я подготовил заявление от имени Таисии на директора завода о разрешении приехать в Ижевск. Заявление с двумя справками было переправлено в Кировский обком.
15 декабря 1941 г. Тася живет две недели. Приехала 2 декабря. От Ложкиных (из деревни) отправилась 22 ноября, четыре дня жила в Кирове на вокзале. Выехала из Кирова 26-го товарным поездом без билета. Намерена была ехать до Свердловска, но вышла с поезда на станции Балезино. В Балезино жила не один день и 1 декабря выехала с грузовым автобусом в Ижевск. Приехала в Ижевск 2 декабря в 3 часа дня. За дорогу заплатила 50 рублей. Я пришёл с работы в 8 час. 30 мин. Встретил её, и пошли за багажом с санками.
…С первых чисел декабря начались на фронтах контратаки наших войск. Взяли Ростов, Тихвин… Прорвали оцепление вокруг Москвы.
Немецкие газеты пишут о сильных снегопадах и больших морозах, а наши газеты отвечают – снегопадов настоящих ещё не было, зима нынче поздняя и наступает медленно. Морозы около Москвы были в среднем 3–5 градусов. Настоящая русская зима ещё впереди. 7 декабря началась война на Тихом океане…
Каждый день с Тасиного приезда носил с завода в консервной банке суп. В последние дни варили гречневый суп.
Сегодня Тася с утра стояла в Черезовом переулке за коммерческим хлебом, который привезли только в 4 часа. Очередь нарушилась. Публику разгоняли с помощью конного милиционера, но наладить не смогли. В 7-м часу пришла домой без хлеба.
В квартире температура доходит до 5 градусов, спасает только стежёное одеяло.
Нормы на продукты работникам первой категории: хлеб – 800 г в день, мясо – 2200 г в месяц, крупа, макароны – 1500 г, сахар и жиры – по 600 г в месяц.
2 марта 1942 г. Живу с куревом. Выкупил рубашку нижнюю по промтоварной карточке и на другой день сменял на рынке на три стакана табаку. Майка без рукавов на рынке стоит 55 рублей. Деньги на рынке потеряли свой вес. Все предметы первой необходимости можно только выменять. Самые ходовые предметы обмена – хлеб, вино, табак. Сегодня в цех повесток на фронт не было. Не знаю, что будет дальше.
…Не нужно слишком заботиться о чужом мнении о себе. Чем меньше о нём думаешь, тем скорее понимают твои качества люди.
Не бойся, что люди только плохие твои качества и видят. Честные люди выше оценят твои качества и больше видят в тебе положительных сторон, чем ты сам.
Надо только думать и помнить об одном: придерживайся таких поступков и действий, какие ты ценишь в других людях.
Полезно запомнить и то: в тебе есть некоторые качества, которые ты сам считаешь мелочами, а иногда и не замечаешь, но которые быстро бросаются в глаза людям и создают глубокое и отрицательное впечатление.
…18 января 1942 г. Указом Верховного Совета СССР наш завод № 74 за образцовое выполнение заданий правительства, за успешное освоение новых видов вооружения награждён орденом Ленина.
В ночь с 18 на 19 января на заводе (в нашем цехе в 6 утра) были заместитель наркома вооружения (бывший директор завода) Новиков и К. Е. Ворошилов.
4 марта 1942 г. За последние дни в цехах завода появилась смесь льняного и подсолнечного масла для смазки станков. Масло быстро нашло применение…
…Я не люблю цифру 13, считаю её несчастливой и стараюсь избегать. А рабочий номер мне достался 169, то есть 13 в квадрате…
…На заводе № 71 выдали по 100 г лёгкого табаку. Рабочие говорят – это потому, что им не дали орден.
…Одна врач-женщина возвратилась в Ижевск. Была на фронте и лежала в ленинградском лазарете. Говорит, что Ленинград окружён, Детское Село, Гатчина и Петергоф заняты. Рабочим дают 250, иждивенцам – 125 г хлеба. Дров нет, трупы хоронят в снегу. Удивилась, что в Ижевске бегают по улицам кошки и собаки…
24 апреля 1942 г. Выдали к 1 Мая табак – пачка на человека. Выдали утром по всему корпусу. Дымом чуть не сорвало крышу…
Работа кровельщика-жестянщика против токарной работы интересна тем, что эта работа на долгое время остаётся на память в цехе.
17 мая 1942 г. С 14 мая начались ожесточённые наступательные бои на харьковском направлении и оборонительные – на керченском направлении.
Вчера и сегодня видел во сне повестки. Как будто вызывают меня в Дальневосточную армию…
А после работы Тася встретила меня у проходной и передала повестку на 25 мая в военкомат. Явиться с паспортом и военным билетом с 10 утра до 12 ночи1.
Дальнейшие записи не датированы. …4 августа в числе других сержантов направили в военное артиллерийское училище для переподготовки на офицеров. Отправили нас в Муром Владимирской области.
Приехали ночью. Явились в военкомат к комиссару-полковнику. Он нам заявил, что команда в артучилище уже набрана и отправлена. Не хватало артиллеристов, набирал призывников (так было обидно). Остались места в пехотные училища – Московское, Ленинградское, Горьковское, Арзамасское.
Я выбрал Ленинградское. Ехать в город Глазов через Киров…
Не помню, какого числа выехали. В Горьком фотографировался в пятиминутке. Видел на базаре кировского слепого музыканта. Очень отъелся, наряден, пьян и с женой.
Горький накануне бомбили. Первый раз видел отломанные углы домов и разбитые окна.
В 10 часов утра остановились в Кирове. Поезд стоит. Охота домой. В 2 часа узнал, что будем стоять до 11 ночи.
У начальника команды стал проситься домой. Не в деревню за 12 километров, а в город. Он отпустил до 8 часов вечера.
Вышел в 3 часа, с трёх до восьми – 5 часов. На ходьбу 4 часа, 30 минут дома и 30 минут в запасе. Пошёл.
Мама работала на огородничестве. Пришли с ней домой. Принесла хлеба, сметаны, вина. Пришли соседи, просидел дома больше трёх часов. Мама проводила до Кассинской повёртки. Остановил её, достал и отдал горьковскую фотокарточку.
«В Горьком фотографировался в пятиминутке...»
В лугах заблудился, местами шёл по колено в воде. Пришёл на станцию в 2 часа ночи. Побежал туда, где стоял эшелон – нет его! Пошёл в справочное бюро и там встречаю старшину вагона. Спрашиваю: «Ты тоже отстал?» – «Почему отстал?» – «А где наш эшелон?» – «В тупике».
На второй день в 12 часов поехали из Кирова, но не вперёд, а обратно. Отвели эшелон на какой-то разъезд, кажется, Лянгасово, и стояли двое суток. Трое суток мог бы жить дома, а не три часа. В крайнем случае, хоть бы ночь ночевать. Как не хотелось уходить из дома! И ехали не в сторону фронта, а в тыл.
…Дня три были в карантине, а потом зачислили в 8-ю стрелковую роту. Были ещё пулемётные и миномётные – всего 25 рот. Меня поставили командиром 3-го отделения 4-го взвода 8-й роты 2-го батальона ЛВПУ. Срок учёбы ускоренный – 6 месяцев.
Начальник школы – генерал-майор Раковский. Писал ему рапорт о направлении в Ленинградское артучилище, но так и не подал, положился на судьбу.
Казарма была через два дома от почты. Отделение расположил около печки. Пока было тепло, недовольны были, а потом жили лучше всех.
Занимались с 6 утра до 11 ночи. Сокращали даже пятиминутные перерывы. Особенно тяжела тактика и противна огневая подготовка. По-пластунски ползали до бессознательного состояния. На коленях не сходили коросты. Качество обедов было хорошее и количество нормальное. Но ходили, как волки, голодные, так как много занимались.
Лейтенант взвода был шкурник. Спасал свою шкуру от фронта за счёт жестокости над нами и выслуг перед начальством. Самый противный начальник, каких я встречал, и больше не было.
Продукты на рынке не разрешали покупать. Если отберут у кого – то бросают через забор. Но всё же покупали, особенно часто репу. В столовую водили мимо базара, покупали, не выходя из строя, на ходу.
Однажды у столовой кормили лошадей капустными листами, курсанты из колоды таскали эти листы, совали в рот и в карманы.
Один курсант сбежал. За 17 километров от города зашёл к крестьянке попросить хлеба, она его выдала. Приговорили к расстрелу.
Через определённый период отбирали некоторый процент недисциплинированных на фронт (говорили – в штрафные роты), это особенно поддерживало дисциплину.
Занимаясь тактикой, часто делали перекур около скирды ячменя. Колосья, размокшие под дождём, выбирали и ели, в карманы клали про запас.
Батальон был на тактике в хозяйстве слепых. Ребята нарвали и принесли в карманах капустных кочерыжек. На дворе казармы у троих обнаружили. Перед строем поставили три бочки, на бочки поставили этих курсантов и заставили есть кочерыжки перед батальоном.
Один раз на занятия дали вещевые мешки и после занятий приказали принести по мешку речного песку для кладки печей. Один взвод принёс неполные мешки. Их прогнали обратно на реку и приказали принести бегом полные.
Из-за кризиса под Сталинградом через три месяца нас, кадровиков и фронтовиков, отобрали на пополнение гвардейских частей. Выехали 4 ноября, провожал генерал – начальник школы.
Ехали через Москву 10 ноября. Первый раз проезжал Москву. 13 ноября приехали в г. Раненбург Рязанской области2.
Разместились в селе Иссырево. Попал в учебный батальон 3-й гвардейской стрелковой дивизии 2-й гвардейской армии. Эта армия, как нам сказали, была сильно обескровлена под Ленинградом, и сейчас её качественно и количественно восстанавливали.
Познакомился с командиром роты, старшим лейтенантом Межгородским. Сначала он оговорил меня за папироску (курил в казарме). Во второй раз зашёл и спрашивает: «Кто умеет писать?». Я не успел сообразить, в чём дело, как Максимов крикнул: «Я!». Максимова поставили писарем. Мне осталась строевая карьера, и я взялся за это дело.
Казарма была устроена в церкви. На стенах – божественные картинки. Железные печки, трубы, дым, крик, матерщина, песни… А старухи идут и крестятся на церковь.
У Межгородского была 3-я рота, но людей только на один взвод. Командир взвода – лейтенант Волков из Вологды. Один из лучших командиров, каких я встречал. Я – помкомвзвода. Старшина – хороший парень, и у меня с ним дело клеилось. По окончанию обучения курсантов выпустили младшими командирами по полкам.
Пробыл там около месяца, а затем меня с лейтенантом Волковым послали в Сталинградскую область квартирьерами. Прибыв на станцию Калинино (150 км севернее Сталинграда), ознакомились, подготовили места и дня через три встречали свой батальон.
…11 декабря поездом прибыл полк. 13 декабря получили продукты и тронулись на передовую. Остановились ночью в хуторе Вертячий.
Межгородский выявил свою слабость: не было настойчивости отвоёвывать квартиры не только у военных, но даже у гражданских. С трудом нашёл один дом, и то только для офицеров и адъютантов. Можно было поместить всю роту (человек 40–50) в тепле, но хозяйка не согласилась. Отделения ночевали на улице в сараях, щелях, в подвалах, под стогами и т. д.
Я спал в щели в заднем углу. Пробовали топить соломой, но чуть не задохнулись. Ночью в полубреду крутил папироски и никак не мог прикурить. Только сверну – она выпадет из рук. Опомнюсь, новую кручу, курить хочется. Утром еле разгибал ноги, так отлежал. На земле валялось несколько свёрнутых папиросок.
На другой день 14 декабря узнали: наша 3-я гвардейская стрелковая дивизия вступила в бой в 5 часов утра. Результаты ещё неизвестны. Нас спешно подтягивали резервом. Все были возбуждены.
На следующий день остановились в немецком лагере. Плетёная уборная из ивы. Строили землянку, потом вторую. Не успели достроить и отдохнуть – приказ двигаться.
…Однажды ночью закончили большой переход в хуторе. Все потные, мороз. Пока офицеры бегали искать квартиры, потные люди продрогли. Но ничего не нашли, так как Межгородский не разрешал самовольно занимать дома, а добровольно никто не пускал. Отпустили бы бойцов или сержантов, скорее бы нашли.
Межгородский каждому офицеру дал группу – размещайте, как хотите. Сам повёл нас десять человек на край хутора. В четырёх домах стучал, не пускают. На дворе четвёртого дома нашёл дровяник и подвал – размещайтесь, а сам ушёл.
Ребята полезли в подвал. Я и ещё трое пошли вторично стучаться к хозяйке. Пригрозили выломать дверь – открыла. Вошли в хату – кухня и две комнаты. Квартирантов – один офицер. Нам ужинать некогда, спать хотим. Попили воды, двое уже легли. Я с товарищем закурил перед сном. Вдруг в окно стучатся. Максимов: «Выходите строиться!» Вот проклятие!
Межгородский подобрал себе этого Максимова в адъютанты. Ну и подхалим! «Товарищ старший лейтенант, у Вас не низко в головах… Вот попробуйте, это очень вкусно… Я Вам сапоги почистил… Давайте Ваш мешок, я унесу».
В полночь тронулись из хутора. Волков, лейтенант Хвастунов и я пошли вперёд дозором. Обстреливали немецкие самолёты. У нас в роте жертв не было.
Заняли оборону. Штаб в землянке, там печка и тепло. Мы в окопах. Сначала позавидовал Максимову, потом успокоил себя: лучше на морозе, но не пресмыкаться.
Выбрали яму (начатая немецкая землянка), в квадрате и глубиной – сажень. Дров нет, жгли всю ночь шины и жались к огню. Утром не узнали друг друга – как негры.
…Днём первый раз услышал песни «Катюши» и «Ванюши»3, не знал, на что и подумать.
…Нашли воз патронов русских в оцинкованных коробках. Межгородский приказал набрать их до отказу. Таскали их километров сто, и он же приказал закопать в снег.
Немцы укрепились на одном рубеже. Наша дивизия развернулась и приняла бой. К вечеру вышел из строя 13-й полк. Наш батальон вызвали на его место. Получили ранний ужин, боеприпасы и бежали километров десять бегом. Вышли на рубеж, заняли оборону. Немцы под давлением наших флангов отступили к речке. Всю ночь шёл бой. Нас подняли в наступление, но не прошли 200 м, повернули направо, прошли километров восемь, вышли почти на старое место, где были накануне…
Ночевали в полуразбитом доме в 60 км от станицы Дубинской. Ночью налетели самолёты. Одна из первых бомб упала недалеко от нашего дома. С потолка отпала штукатурка, мне рассекло губу и выбило верхний передний зуб. Сказал себе – останусь жив, вставлю золотой.
…В составе дивизии переправлялись через ров ночью. Пятьдесят-сто метров пройдём, пять-десять минут – остановка. На каждой остановке, как мёртвые, валились спать… На привалах и днём, и ночью не курили, а спали. Чтобы не терять время на курево, курили на ходу. Хоть пять минут привал, всё равно заснёшь полностью на пять минут. После перехода из травы перекати-поле наделали шалашей. Но ночевать не пришлось, опять двинулись дальше…
…Стояли на железной дороге. На разъезде горел склад с пшеницей. Братва раскопала эту пшеницу, внизу она не горелая, и начали набирать в вещевые мешки. Межгородский запретил, однако ребята тайком запаслись.
Пришел политрук Громыко: «Ну, как, ребята, набрали пшеницы?». Отвечают несмело: «Набрали». – «Молодцы, надо делать запас, это пригодится». Межгородскому было неудобно.
Начали варить пшеницу, варится долго, дров нет, воды нет. На привале собираем бурьян, варим в талом снегу, сколько хватит времени. Команда: «К движению». Пшеницу в карман и дорогой жуёшь. У нас много было казахов, они научили жарить. Это быстрее, чем варить, вкуснее и для желудка легче.
…Проходили поле боя, видели немецкую оборону. В траншеях была рукопашная. Запомнился один немец – чёрный, бородатый, здоровый. Взмахнул гранатой, весь корпус стремится вперёд, грудью навалился на камень, голова кверху – и в такой позе застыл. Ему не страшно было, когда умирал, вся фигура выражает бешеную свирепость.
Котельниково. Его взяли без боя. Бой был первый под Калачом. Зашли в город. Около речки и моста нашли румынские землянки. Немцы жили в домах, а румыны – в землянках.
Расположились. Шукали брошенные продукты. Нашёл электрический фонарь, исправный. Впоследствии променял на горсть табаку.
…По дорогам очень много было убитых и дохлых лошадей. Приспособились варить это мясо. Хорошо, если можно выбрать убитую. А то всё равно – и дохлую. Однажды вижу: два бойца рубят мясо убитой лошади, один – топором, другой – ножом. Попросил нож или топор, не дают – спешат. Мясо белое, жирное. Достал бритву и нарезал полные карманы, и ещё в вещевой мешок. Бритва служила мне с Дальнего Востока. Бросил.
Конину строго запрещали есть, боялись отравы. Отвечать придётся за бойцов. Сидит человек десять у костра, на огне котелки с кониной. Идёт командир, котелки сразу под полу, а на огонь другие – с водой. «Что варите?» – «Чай кипятим».
…Стояли в обороне целый день. За лощиной немцы. В воздухе самолёты. Рядом дорога и машины. Всё время бомбят. Братва жжёт бурьян, греется, варит, жарит. Кругом огни, взрывы, сплошной дым.
Снова в местах Сталингадской битвы. И. Я. Ложкин на торжествах в честь 40-летия Сталинградской битвы. 1982 г.
…Всего семь дней были в полуокружении, держали оборону. Продуктов не было ни крошки на весь батальон. За два км был разбитый хутор, разбежался скот. Ловили коров и варили.
Семь дней ели мясо без соли. Много было жиру, суп жирный и топлёный жир. Сначала ничего, потом стало тошнить, оправлялись с кровью. На седьмой день к вечеру дали по сто грамм хлеба и привезли немного соли.
…Вшей было! Каждый день вытряхивали. На морозе раздеваешься догола, сбиваешь ладонью крупных. А на другой день больше того. Рубашка под пазухой и по швам была красной от раздавленных вшей…
…Перед закатом солнца батальон колонной подходил к хутору. Навстречу шесть самолётов. Не обращаем внимания. Страшно все устали. Ждём команды: «Воздух!», – если самолёты немецкие, чтобы хоть немного полежать на снегу. Самолёты пролетели над головами и стали делать заход. «Воздух, направо расходись!» Самолёты спикировали, скинули бомбы по левую сторону от дороги.
Сделали второй круг. Спикировали на хутор. Там был разбит обоз. Когда мы вошли в хутор, вся улица была завалена трупами лошадей и людей, кричали раненые. Мы в хуторе не остановились, а вышли за хутор в балку.
Налетел фриц, спикировал и прострочил из пулемёта. Одного убило в голову. Делая круг, самолёт был подбит, упал от нас всего метрах в двухстах. В этот день у меня пробило в трёх местах полу шинели…
Село Ильино. Ночевали в хате. Хозяин с хозяйкой варили нам борщ и картошку. Первое гостеприимство. До этого нигде нас не кормили.
…На второй день и ночью за селом отбивали атаку танков. Попала разрывная пуля в колено, разорвалась в ватных брюках. Повредило осколками мягкую ткань. Наскоро перевязал.
В этот же день, 12 января, Межгородский, с которым я уже был в ссоре, пообещал меня отправить в команде из двадцати человек в распоряжение штаба дивизии. Он меня назначил, потому что не стали переваривать друг друга. О своём ранении пришлось умолчать, так как команда отправлялась за 60 км, и меня могли не отпустить.
14 января 1943 г. из штаба дивизии, получив продукты, двинулись пешком на север за шестьдесят километров в хутор Романовка. Срок прибытия – 16 января. Я всё время ковылял позади, болела нога, под повязкой гноилась рана.
15 января остановились в хуторе Потаповка за десять километров до Романовки. Ночевали (человек восемь) у хозяйки по имени Маруся. Она в этот день проводила мужа на фронт. Вечером взяла гитару, поставила стул посередь избы, стала петь и играть. Потом ушла с гитарой на вечеринку. Нас звала, но никто не пошёл…
Пришли в Романовку, однако штаб, в который мы шли, выехал в Большую Романовку на 10 км южнее. В Романовке встретили нас, как нигде. Зайдёшь в дом, – сажают за стол и кормят. Ходили из дома в дом.
Ночью сходил за дровами и стал располагаться у порога. Не дают. Говорю, что много вшей. Всё равно не дали и положили на койку.
…В штабе мы узнали, что формируется отдельный заградотряд из опытных сержантов и бойцов. Командир будущего отряда лейтенант Терёхин выписал нам продуктов и велел идти в хутор Михайловский.
На квартиру в хуторе попал с Бондарем Егором Петровичем, с которым ещё ночевал в Потаповке у Маруси, но знакомы не были. Тогда он сшиб мою папироску со стола, и я его одёрнул крепко. Сделал перевязку ноге. Под бинтом вшей было десятками.
Зачислили во 2-й взвод 200-го отдельного армейского заградительного отряда 2-й гвардейской армии. Назначили помкомвзводом.
…13 февраля взяли Новочеркасск, 14 февраля взяли Ростов. Целый месяц штурмовали Матвеев курган, но не могли взять. 2-я гвардейская пошла на отдых.
В Родионово-Несветайской охраняли штаб армии, перекрывали дороги в станице. Несли караул в Бобриковке и хуторе Прохладный. В Прохладном жили в землянках. Стали получать сталинский паёк.
…Немцы сбросили с самолёта камень пудов шесть, обломок рельса и канат с горелым концом. И записку: «Рус, прикуривай».
…Поход отряда на девяносто пять километров за двадцать часов по маршруту Красная Могила – Бирюково – Астахово – Салантырь. Начальник штаба полка перепутал приказ, вместо трёх суток на переход дал только сутки. Командир взвода Сашка Турунцев побоялся не выполнить приказ и гнал нас почти бегом. Шесть человек из взвода вышли из строя. Последние десять километров шли со стоном. Дали двое суток отдыха. Начальника штаба хотели за это посадить.
В июле заболел малярией. Лежал дней пять в хате. Температура доходила до 41,2 градусов. Вызовут в штаб – иду, и дороги не вижу.
Однажды сидел в штабе, слушал инструктаж. В глазах заходили круги, опомнился, лежу на кровати. Два раза подавали лошадь, хотели везти в госпиталь, но отбивался руками и ногами. Не ел ни масло, ни сахар, ни жир. Только хлеб, зелёный лук и варёное молоко. Зной, 10-11 часов утра, все лезут в тень, а я – под шинель.
…Некоторое время работал в штабе, чертил второй план обороны штаба армии под руководством коменданта штаба капитана Бобылева (одесский бандит).
Командир армии – генерал-лейтенант Захаров, начальник штаба – полковник Левин, начальник гарнизона – подполковник Гудко. Член военного совета – генерал-майор Субботин.
…Гнилая Балка. Бомбёжка. Контузия от разорвавшегося близко снаряда.
Встреча генерала армии Толбухина. Дедова балка. Охрана штаба. Река Миус. Маскировка. Авиация, бомбёжка. Приезд маршала Тимошенко, военный совет.
…1 августа. Паника 33-й дивизии. Заградительная работа, бьём из орудий рядом с левым флангом, загоняя безумных отступающих в овраг. Очумелые люди – солдаты и командиры. Назад!!! У меня осколком (граммов 800) пробивает вещмешок за плечами.
2 августа 1943 г. Адский день. С утра начался бой. Артиллерия, катюши, авиация. Часов в 10 начинает работать немецкая авиация. Летят партии тридцать-сорок, самое большое – семьдесят штук. Наша авиация летает двенадцать-восемнадцать штук, не считая истребителей. Хозяйничают в воздухе «мессершмиты»4. В 2 часа все замерло, не можем понять, в чём дело.
Отдельные дикие глухие возгласы: «Воздух!». Нарастающий гул. Видим немецкие самолёты. Насчитали сто пятьдесят штук. Через полчаса опять сто пятьдесят, потом двести штук… Потом приказ отступать.
3 августа ночью мы закрывали Дедову балку и утром отошли последние… Через несколько минут в балку вступили немцы, предварительно её пробомбив. Осталось в памяти: наши сумасшедшие крики, стоны, матерщина, стук колёс. Утром 3 августа по пятам нашим бросали бомбы километров за десять. Дорога – пыли по колено. Солдаты пыльные, как дорога. Машины, повозки, лошади, артиллерия, пехота, связисты. Пробки на перекрёстках и матерщина, матерщина без конца. Зисы, эмки, виллисы, пыль, пыль … солдаты везде и кругом солдаты… Не только бомбе упасть – плюнуть некуда.
…Новонадеждинск, Будённовск. Армия идёт на формирование и получает 8 тысяч моряков, двенадцать тысяч штрафников. Отдыхаем двадцать дней и снова наступаем. Этим манёвром отступлением даём возможность соседнему фронту взять Харьков.
Вторично прорываем пять оборон за два-три дня. Голубиная балка. Немецкие траншеи, землянки, блиндажи, минные поля, проволочные заграждения практически неприступны.
Например, скала вышиной двадцать метров, человеку с простыми руками трудно забраться наверх, а вооружённому невозможно. И на гребне проволочное заграждение.
На шестой обороне пробили брешь – ворота полтора километра. Держали её изо всех сил. Немцы ночью старались брешь сомкнуть, но в эти ворота был брошен корпус кубанских казаков генерала Кириченко и танковая бригада. И пошла писать губерния…
Перерезав все коммуникации и наделав паники, Кириченко вышел к Чёрному морю. Отрезал Таганрог с 35-тысячным гарнизоном.
…Наш учебный батальон 3-й гвардейской дивизии на реке Миус был разбит. Получил задачу занять высоту. Заняли, задачу выполнили, но в строю осталось десять человек. Шестьдесят человек представили к награде.
Лейтенанту Волкову перебило руку. Ему надо было пробираться на перевязочный пункт к реке Миус (уже освобождённой). Побежал в соседнюю траншею попрощаться с другом-лейтенантом. Был неосторожен, вторично ранило скользом в голову. Решил вернуться, но поскользнулся на крутом берегу и упал с обрыва в воду. Так и унесло потоком воды.
…Река Молочная является границей Донбасса и Таврии. Река небольшая, но, как и на Миусе, правый берег – скалы, левый – низкий, как на ладони. Немцы строили оборону на Молочной полтора года, рассчитывали зимовать. Называли эту оборону – Вотан, бог войны. На участке один километр по фронту и десять километров вглубь имелось два с половиной километра противотанковых рвов, пять километров проволочных заграждений, полтора километра надолбов, свыше тысячи огневых точек и дотов. Мелитополь был центром обороны. Кровопролитные бои в городе шли десять дней.
И так же, как на Миусе, прорвали и запустили в Таврию Кириченко. Он вышел к Перекопу. Вслед за Кириченко повёл армию Захаров и вывел её к Херсону. Немецкие части были ошеломлены этими двумя маршами и не знали, в какую сторону бежать, то ли наступать, то ли обороняться.
…Таврия. Пески, пески и глубокие (40, 60 и до 100 метров) неогороженные, в большинстве заброшенные колодцы.
…Украинские женщины умеют готовить борщ, как никто, но больше ничего. …На Украине нет бань, уборных, умывальников, русских печей, дров, самоваров, часов. Но обязательно в каждой хате увеличенные портреты хозяина и хозяйки и сундук на ножках.
…В селе Братаны и в немецкой колонии Основа были два винных завода. Винные подвалы немцы не смогли ни забрать, ни уничтожить. Началась от этих заводов по всей Таврии пьянка, особенно среди армии. Приезжали за вином с Перекопа. Поставили часовых, ничего не помогало.
Однажды заехали кириченцы. В завод их часовой не пустил. Они пошли в село и напились у гражданских. Пьяные вернулись на завод. Часовому отрубили руку, набрали вина в повозки и уехали. Во второй раз вообще убили часового. Решили поставить вокруг Братанов и Основы 200-й заградотряд.
Выставили посты. Турунцев разрешил часовым на постах котелок на день. Ну, выпьет котелок, разве дальше удержишь? Получалось, что одному приходилось стоять сутки – сменщики пьяные. Отсидел я трое суток за Бондаря Егора Петровича, подвёл он меня крепко. Сидели вчетвером в хлеву…
…1 марта 1944 г. получил пакет о переводе в 9-й полк 3-й гвардейской дивизии и все аттестаты. Никого ни о чём не спрашивал, а меня спрашивали все, и все были поражены внезапностью отправки, желали успехов в крымских боях и, главное, на Перекопе.
Предлагали в истребительную артиллерию, не пошёл, записался в роту ПТР5 (командир роты капитан Кононов). «Кто обед получает?» – «Бронебойщики». – «Кто идёт на передовую?» – «ПТР…».
9 апреля тронулись на Перекоп. Оборону прорывали штрафники. Штурмовали 3-я гвардейская и 87-я дивизии. Пятнадцать первых танков все были подбиты. Пошла пехота. До Армянска дошли не залегая.
Перекоп действительно имеет вид перекопа. Впечатление такое, как будто какой-то великан картошку копал на перешейке.
Земля четырежды перевороченная, перемешанная с обломками машин, брёвен, костей, мяса, крови.
Армянск полностью разрушен, кроме названия. Догнали дивизию на середине перешейка. Заняли оборону. Только окопались, немец тронулся на Ишунь.
Ишунь прорвали 12 апреля. От 3-го батальона 9-го гвардейского полка после Ишуни осталось восемь человек, от дивизии – два батальона. Сели на танки и за немцем. Батальон продвинулся вперёд так стремительно, что отдельные группы немцев остались в траншеях.
…За батальоном перебирается командир капитан Лошаков с помощниками-автоматчиками. Вдруг из траншеи выскакивает группа немцев. Немецкий офицер бросается на капитана. Лошаков бежит от него. Автоматчик Гуляев (придурковатый малый) спокойно срезает немца очередью из автомата.
Лошаков обернулся, подбежал и выпустил всю обойму из пистолета в уже убитого немецкого офицера.
…15 апреля. Евпатория, митинг. Парад, киносъёмка. Кадр в фильме «Битва за Севастополь», я иду в строю ПТР.
Капитан Кононов после митинга приказал найти обоз и привести на двор, где остановился батальон. Приказ выполнил и шёл обратно. Навстречу двое гражданских: «Товарищ, разрешите обратиться, у Вас есть свободное время? Мы решили, кто первый попадёт навстречу, того и угостить». Я спросил: «Далеко?». Оказалось, рядом с нашим двором. Зашли в квартиру. Немецкое вино 70 градусов, немецкие закуски – полный стол. Я думаю, не ловушка ли, первый не пью. Они меня поняли, объяснились, первые выпили, а потом пошло, как по маслу. Зашёл на 20 минут, а просидел больше часу. Потом позвал капитана Кононова. И его знакомый старший лейтенант тут же увязался.
…Евпатория – красивейший из всех городов, какие я видел. Разрушен на четверть. Немцы истребили 25 тысяч жителей. Нас встретили со слезами. Стоит только взять папироску в зубы (на митинге), так две-три руки подают спички.
…Очень свирепствовали крымские татары. Они просили позволения у немцев истребить всех русских. Когда взяли Севастополь, то мы [армия] шли по Крыму и везде татар выселяли. [Они] оставляли всё – дом, скот, посевы, хлеб, имущество, мебель. Разрешали брать с собой чемоданы, небольшие узлы или мешки.
Санаторий «Чайка». Десять дней работал в строевом отделе, оформлял дела на награды за Перекоп. В 9-м полку награждались орденами поголовно все, кто остался жив. Командир полка майор Дацко – орден Ленина, а подавали на Героя Советского Союза. Командир 3-го батальона Лошаков – Герой Советского Союза.
…Двинулись в конце апреля на Севастополь. На одном из привалов подал докладную о переводе в 22-й артиллерийский полк. Докладную написал командиру полка и не был уверен в положительном решении. Но вопрос разрешился просто. Меня перевели в огневой взвод 45-миллиметровых орудий 9-й роты нашего же батальона и полка.
В первый же день, 29 апреля, пришлось выверять прицел, и я это сделал так, что прицел не выверялся после этого до 25 июля,6 и пушка била не в бровь, а в глаз.
Так я стал в артиллерии. Гроб-артиллерия, «сорокапятка – прощай, Родина»7. Мой расчёт: Задорожный Павел Иванович – хохол-увалень из Николаевской области, Иванов Андрей Иванович из Новочеркасска, Рашевский Пантелей Иванович из Запорожья, Стрелка Алексей Иванович из Запорожья – Большой Токмак, ездовый ([фамилию] забыл) – тоже хохол. А ещё Куприй и Стрижаков С. Д.
Командиром второго орудия во взводе был удмурт из Глазова – Дмитриев Лёнька. С 12 мая командиром взвода стал младший лейтенант Шило.
…Бельбековская оборона. Утром учимся катать пушку по сопкам. Днём стоим наготове в походном порядке. Ночью лежим по щелям, и слушаем, как сеют гранатами, как горохом, немецкие самолёты.
Но вот начала трещать оборона немцев на Бельбеке. Артиллерия, авиация, «катюши» с земли и с воздуха. Штурм Бельбека.
Люди от каменной белой пыли, как мельники. Дорога, трава, машины, лошади – всё белое. Пробки, матерщина, взрывы, воздуха нет – только зной и каменная пыль. Мертвечина… трупы солдат и лошадей. Вперёд, вперёд!
При помощи самых изысканных матюгов спускаю пушку на самое дно Бельбека. Там привал. Трофеи – глаза разбегаются, не знаешь, что взять. Подержишь – бросишь, подержишь – бросишь.
Подъём на второй скат. Немецкая оборона. Окопы со времён осады Севастополя англичанами и французами. Врангелевские траншеи 1918–1920 гг. Блиндажи 1941 г., доты 1944 г. Всё завалено трупами. Целые батальоны круглосуточно закапывали, заравнивали мертвечину, чтобы не разносилась зараза. В крымской компании немцы оставили 100 тысяч человек из 500 тысяч.
Бельбек был прорван за пять дней, 10 мая взят Севастополь, 12 мая уничтожены правая и левая группировки немцев. Взят мыс Херсонес и Салют.
…На долю нашего огневого взвода на Бельбеке досталось пострелять по немецкому доту. Выпустили снарядов двадцать. Стреляли через головы своих солдат, дистанция метров 1000. Полностью ли разбит был он – не узнали, но «форму изменил».
…12 мая и на следующий день переживали как окончание войны. Ещё утром 12 мая и весь день был бой. А вечером после заката солнца начали стрелять трассирующими пулями на левом фланге. Мы думали – самолёты, но не видно и не слышно. Что такое? Но пули летят в беспорядке в разные стороны. Потом на правом фланге ракеты полетели. Началась кругом трескотня, тысячи, тысячи пуль, пять или десять минут… И всё стихло, конец. Нет больше сопротивления. Пойдём обратно по дорогам с победой, по дорогам, по которым накануне шли с боями…
От штаба 2-й гвардейской армии в Крыму открыто четыре памятника павшим бойцам. Наша дивизия открывала памятник на Ишуни.
Митинг открыл генерал-майор Цаликов. Набежала туча, полил проливной дождь. Все смотрели на генерала и ждали команды или знака, чтобы броситься в укрытия. Но генерал стоял, как каменный. Даже оратор сначала растерялся, но взглянул на генерала и продолжал кричать неслышные среди шума дождя слова. Гражданские разбежались почти все. Солдаты колебались, хотелось бежать. Но одна поза Цаликова приковала на месте всю дивизию. Дождь длился минут двадцать. И сразу засверкало солнце.
…Новоукраинка, переправа через Днепр под наблюдением командира корпуса генерал-лейтенанта Чинчибадзе. Станция Снигирёво около Херсона, стояли лагерем дней семь. Тактика.
…Погрузка. Все думали, что в Бессарабию, но ходил упорный (секретный) слух, что 2-я гвардейская армия идёт на охрану Москвы. Потом остался слух, что на Москву пойдёт только 3-я дивизия, так как в столицу был вызван Цаликов.
Потом оказалось, что эти слухи распространялись для немецких шпионов. Взводу дали платформу, поставили пушки, передки, снаряды. Заложили сеном, натянули плащ-палатки и [поехали] как туристы.
Николаев, Кременчуг, опять Днепр… Черниговская, Полтавская, Сумская области очень богаты сельхозпродуктами… Брянск, опять гадали – куда. В Белоруссию, на Москву или в Прибалтику. С каким волнением следили за подцепкой паровозов и вагонов. Повернули на Вязьму, выгрузили в Ельне.
В 90 км от Смоленска остановились лагерем и строили в лесу землянки. Опять был слух, что будем стоять до осени. Строили землянки капитальные. Работали до седьмого пота. Красные уголки, линейки и даже парки и каптёрки. Гигантская работа была выполнена процентов на 70–80 – получили приказ: «К движению».
…Тактика. «Наступление в лесной и болотистой местности». Шило старался отличиться. Отличился, сломали крюк у передка, где он сам и сидел.
Ходили на Днепр. Отрабатывали раздел «Форсирование реки с марша». Приказали делать плоты каждому подразделению и переносить их за километр к реке. Материал – сырые лиственные деревья. Эту задачу могла выполнить рота в сто человек. Им можно сделать плоты на пять-десять человек и переправиться. А нас двенадцать человек, плот для пушки мы не могли сделать и тем более перенести его к реке. Приказ дан просто для практики.
Оказалось по-моему. Мы совсем не ездили за реку, и почти все плоты были брошены. Вернулись с тактики и в тот же вечер тронулись маршем на Смоленск.
31 июня. Смоленск. Ночь. Дальше Витебск, очень сильно разбит. А город был хорош. Промышленный.
…Глубокое, Подстава, Свинчаны, Шилы. Попадались в этих городах виселицы с немецкими факельщиками. Под Витебском 25 тысяч немцев разбежалось по лесам. Вооружёнными группами с командирами перебирались к передовой в надежде прорваться на свою сторону.
В одном месте нам жители донесли, что у них в лесу группа немцев остановилась – человек сорок. Сделали облаву, поймали одиннадцать человек, трёх убили во время перестрелки.
Потом параллельно с нами шла группа немцев – сто человек. Мы натыкались на её следы в четырёх местах. Задержались часа на три при форсировании реки. Пришли в хутор на том берегу, беспорядок, и жители (литовцы) на перебой жалуются – были немцы сто человек. Забрали все продукты, ушли три часа тому назад. По дороге накидана посуда из-под продуктов. Если бы не речка и переправа, то захватили бы эту банду в хуторе.
…Настроение литовцев такое: я не против советской власти, но можете сейчас застрелить – в колхоз не пойду. Чем беднее крестьянин, тем добродушнее встречает.
Но было и такое… В одном из хуторов во время боя наш раненый боец заполз на крыльцо дома, увидел старуху, попросил попить воды. Старуха сказала: «Подожди, сынок». Вернулась с чугуном кипятка… Это ещё успел сказать обваренный боец нашим солдатам. Старуху обнаружили в подполье и…
…Встретил 200-й заградотряд. Полк стоял на привале. Они проходили по шоссе. Увидели меня, подбегают, жмут руки. Я показываю рукой свою пушку, расчёт. Пошли дальше, руками машут: «Иван Яковлевич, не забывай…».
В Литве меняли лошадей. В этом деле надо отдать должное Шиле и Гуляеву – как цыгане. В конце концов, у нас лошади были – лучше не надо.
И, несмотря на ссоры постоянные, Шило мне давал лучших, а Дмитриева обходил. И даже передал мне обратно ездового Иванова, которого я раньше забраковал в расчёте, и отдал Дмитриеву. А ездовым поставить его мне не приходило в голову. А ему очень хотелось в ездовые, мне он боялся сказать об этом, а у Дмитриева он проще держал себя.
Лошади у меня были жеребец и кобыла. Впоследствии жеребца убило. Лучшая лошадь была изо всех артиллерийских лошадей в полку.
…На марше перемололась шайба колеса, и колесо спало. Ходили искать шайбы в хутор. Мы со Стрижаковым нашли кузницу. Кузнец был на покосе. Его сын мальчик открыл нам кузницу, и мы набрали шайб штук десять. Напоил нас мальчик молоком и дал каравай хлеба.
…Шилу очень не любил комбат. Шило его страшно боялся и вилял перед ним хвостом, а комбат ещё больше злился от этого подхалимства: «Уходи, ты мне надоел».
Шило окончил пединститут, был учителем. Был писарем в тыловом штабе. Попал на двухмесячные курсы младших лейтенантов. Их спешно готовили к Крымской компании. Прибыл в полк только 12 мая к шапочному разбору. Был пулемётчик (только по теории), напросился в артиллеристы.
Однажды я заполнял анкеты на бойцов и командиров нашего взвода. Спрашиваю Стрижакова национальность. «Да не знаю – русский… Родился я в Орловской области, а мать и отец – украинцы». «Так, стало быть, ты не русский, а украинец?» – «Да мы на Украине не жили, мы всё время жили среди русских». Но вмешался в разговор Шило: «Если ты украинец, так зачем это скрывать, зачем стесняться, надо гордиться своей национальностью, а не стыдиться. Вот я, например, русский, так я это не скрываю». В графе «национальность» Шилы я, не спрашивая его, поставил «укр.».
…Шило перед женщинами пресмыкался. Один раз разговаривал с проводницей и хотел овладеть её вниманием. Она была из Николаевской области. «Где я ни бывал, – говорит, – я не встречал более гостеприимства, чем в Николаевской области. Я с удовольствием бы отказался от своей родины (Ростовская область) и променял бы её на Николаевскую». На моё лестное замечание, что он быстро знакомится с женщинами, Шило поделился: «Я стараюсь узнать, что она любит, что ей нравится, и говорю об этих вещах, и делаю вид, что они мне нравятся». Шило был низенького роста, коротколапый, толстый. Лицо похоже на огурец. Выражение лица такое: «Я Вас люблю, мне с Вами очень приятно говорить». А в глазах можно прочитать: «Ты меня ненавидишь, но я постараюсь на удочку не поддаться». Часто показывал Шило письма от своей девушки-невесты. «Она меня очень любит и дожидается, и я ей пишу письма в стихах, но жениться я на ней не буду. Наверное, я теперь имею возможность найти получше» (имея, наверно, в виду одну «звёздочку» на погоне). Любил читать мои письма от Таси и как будто по секрету мне говорил какую-то важную тайну: «У тебя жена очень хорошая».
…Проехали Шилы и остановились в 17 км от передовой. Лагерь был под углом на 90 км от Каунаса и 90 км от Витебска. Осторожно развернулись и подошли к указанным рубежам и ориентирам.
Однако боеприпасов не обещали, и мы решили, что нас поставят, как резервников, где-нибудь на стыке в оборону, во всяком случае, не станем наступать. Ещё на марше от Смоленска многие побросали боеприпасы, надеясь на резервные позиции. И даже мы выбросили два ящика снарядов – приустали лошади. У Дмитриева где-то на подъёме также зауросили лошади, Шило остался с ним…
До настоящего момента записывал фронтовые события по памяти. Мои подробные записки и дневники, в особенности сталинградского и крымского периодов, были утрачены в день ранения в Литве. Я думал, век буду помнить каждый день последовательно, а теперь забыл и многие основные даты. С первых дней ранения я на свежую память набросал в госпитале схему событий последних шести дней боёв 20–25 июля. Она довольно точна и последовательна, но пробелы получились в ночные часы. Ночью двигались в полудремоте или отдыхали, но очень мало. На основе этой схемы и старался восстановить ускользающие детали…
