«Печать вятская»
На «Большой государственной печати» Ивана Грозного и культ св. Георгия на Вятке

А. А. Марков

Вопросом происхождения вятского герба занимались многие исследователи, но, как видно из статьи Е. М. Дрогова «Историография Вятского герба»¹, проблема эта всё ещё далека от своего решения. Цель настоящего исследования – вернуться к одной из версий происхождения «Печати Вятской» на «Большой государственной печати» Ивана Грозного.

Одним из первых указал на возможность использования какого-то местного предания при создании символа Вятского княжества известный историк и археолог А.В. Арциховский в статье «Древнерусские областные гербы»². К сожалению, в эпоху победившего атеизма, сказав «А», он не мог сказать «Б», не рискуя быть обвинённым в пропаганде религиозного мракобесия. Да и в целом исследователь обязан был соблюдать установленные идеологические рамки и не нарушать указанные «партией и правительством» правила игры. Отсюда слабые стороны его позиции в данном вопросе, делающие его взгляды легко уязвимыми для критики.

Слабые стороны взглядов сторонников местного происхождения «Печати Вятской» подробно рассмотрены в указанной работе Е. М. Дрогова. Мы же постараемся развить сильные стороны выдвинутой Арциховским гипотезы и исправить недостатки, отмеченные критиками.

Главная заслуга исследователя – это выбор верного направления в поиске решения вопроса о том, что легло в основу изображения стрелы как символа Вятского княжества на «Большой государственной печати» Ивана Грозного. А конкретно – поиск в средневековых источниках предания или легенды, в сюжете которых были бы связаны воедино Вятская земля и почитание стрел. И для этого вовсе не требуется лезть в глубь веков, как это делает Д. М. Захаров³. Главное то, чтобы это почитание хронологически совпадало со временем создания «Большой государственной печати». Арциховский нашёл такой источник и такое предание. Это сказание о возникновении Волковского крестного хода в «Повести о стране Вятской»: «Христиане же... ради частого нашествия Чуди Отяков и Черемис, обешашася Вятские града Хлынова и уездные жители великомученику, страстотерпцу и победоносцу Георгию во все лета по дважды из села Волкова приносить образ его святый во град Хлынов и встречать со священным собором и со всем народом со свещами и праздновать, и круг града хождения уставиша. Еже и доныне пришествие святого его образа великомученика Георгия по вся лета по дважды бывает. И во многие лета во объявление всему народу бывшие набежание Чуди Отяков и Черемис, со стрелами воспоминающе со образом великомученика Георгия стрелы, оковани железом, и людие со свещами оные сменяющие, в память великомученика, избавления ради от набежания Чуди, Черемис, Отяков и прочих неверных народов, бывших со стрелами»⁴.

Но вот тут произошло вмешательство политики в науку. Отметив почитание стрел на Вятке, Арциховский тактично умолчал, что стрелы почитались на Вятке не сами по себе, а как часть культа св. Георгия Победоносца. И тем самым направил своих последователей по ложному пути поисков следов почитания стрел на Вятке, а не исследования происхождения и особенностей культа св. Георгия в крае.

Культ этот, как видно из «Повести», был принесён на Вятку ещё первопоселенцами. Своими корнями он восходит к культу Перуна и «громовых стрел». Вопрос о влиянии культа Перуна на формирование культа св. Георгия на Руси, хотя и важен для понимания происхождения культа «стрел св. Георгия» на Вятке, но требует отдельного большого разговора. Отметим здесь только два момента.

Во-первых, замещение – Перуна св. Георгием широко распространено в славянской мифологии⁵. Это естественно, – оба выступают в роли змееборца. В связи с этим появление в культе св. Георгия атрибутов Бога грозы не должно удивлять. Кроме того, на Вятке этому способствовало и то, что в Волковской церкви было объединено почитание св. пророка Ильи и св. Георгия, документально это прослеживается с конца XVI в.⁷, но, возможно, оно существовало с момента её основания. «Повесть» – всё же литературное произведение, и автор как литератор мог упустить менее важные на его взгляд детали. Кроме того, как будет показано ниже, у него были веские основания не акцентировать внимания на ряде моментов, связанных с крестным ходом.

Во-вторых, речь идёт о чисто христианском культе. Вятчане почитали носимые ими стрелы именно как стрелы св. Георгия, а не какого-то языческого Перуна. К XIII–XIV вв., когда шла колонизация Вятского края, восточнославянское язычество было достаточно христианизировано, прочно войдя в православный культ, составив его народно-бытовой пласт. Отсюда невозможность прямых параллелей с культом Перуна, как это делается Д. М. Захаровым⁸. Правильнее в свете «теории метаморфоз» говорить о местных «инвариантах и трансформациях в мифологических и фольклорных текстах» культа св. Георгия как змееборца⁹. То, что он мечет стрелы из лука, а не поражает врага копьём, может рассматриваться как трансформация основного прототипа сказания, под влиянием местных условий. В данном случае из-за совместного почитания в одной церкви св. пророка Ильи и св. Георгия, в ходе которого произошёл переход атрибутов от одного святого к другому.

Для любого мифа и предания, описывающего происхождение или обряд, главным являются не внешние формы его выражения, а внутренняя сущность, то ради чего он совершается. Исследователи не всегда учитывают менталитет средневекового человека. Для него обряд носил не мистический (абстрактно-теологический), а магический (корыстно-практический) характер. Совершая некие магические действия, он хотел получить нечто вполне конкретное (хороший урожай, дождь или вёдро, наследника, удачу в поездке) или, наоборот, избежать чего-то (болезни, нашествия врагов, пожара или градобития). Магическая сущность обряда со стрелами хорошо видна из описания крестного хода со стрелами св. Георгия в ПСВ. Его цель – заключить город в магический круг, обойдя вокруг него со стрелами, с целью защиты от врага. Присутствие в обряде стрел, по-видимому, несло дополнительную магическую нагрузку. Город передавался под защиту св. Георгия, который своими стрелами должен был поражать врага, посягнувшего на вверенный его покровительству город. Тем самым Хлынов и его жители обеспечивались небесным заступником на случай войны.

То, что стрелы обладали магической силой, а не просто носились в память о делах минувших, свидетельствует журнал Вятской консистории от 25 июня 1772 г. В нём приводится выписка из допроса священников Волковской церкви Козьмы Крохова и Никиты Хрулёва о стрелах, носимых в крестном ходе. В частности, приводится их рассказ о целебном воздействии стрел на больных¹⁰.

Вот тут возникают два важных вопроса: как об этом обряде узнали в Москве и почему в начале XVIII в. в Вятской канцелярии никто не знал о происхождении стрелы на вятской печати.

Ответ на первый вопрос даёт известие Никоновской летописи под 7063 (1555) годом: «Того же году приходили священники с Вятки и лутчие люди земские государю о том бити челом и воспоминати, что на Вятке образ Николы Чюдотворца Великорецкого велие чудеса творит»¹¹. Трудно представить, что в Москве не поинтересовались, а вятчане не рассказали о других святынях Вятской земли. Особенно если вспомнить, что вопрос о защите от «черемис и отяков» вследствие начавшихся Черемисских войн (1552–1557 гг.) был весьма актуален. В 1570-е гг., когда, по мнению ряда исследователей, создавалась «Большая государственная печать»¹², вспыхнуло новое восстание марийцев (1572–1574), к которым примкнула часть удмуртов, чувашей и татар. Ещё в начале XVII в. в Хлынове сохранялась память о тех тревожных днях: «27 мест дворовых пусты, а были на тех местех дворы крестьянские Хлыновского уезда, для осады от черемисские войны»¹³.

Одно из наиболее распространённых заблуждений, связанных с вхождением Вятского княжества в состав Русского государства, – это утверждение, что с присоединением Вятки в его состав вошли «не только потомки новгородцев, но и нехристианские народы»¹⁴. На самом деле основная масса марийцев и удмуртов вошла в состав Вятской земли только в 1780 г. в связи с образованием Вятского наместничества. До этого в её состав входили только Котельничский, Орловский, Хлыновский, Слободской и Шестаковский уезды. Это её историческое ядро, отчина и дедина суздальско-нижегородских князей – Вятское княжество, отнятое у них сначала галицкими, а затем московскими князьями. Его исторические границы хорошо видны из перечня таможенных караулов в «Расходной книге земского старосты города Хлынова И. Репина 1678–1680». Южная граница шла по линии с. Карино – с. Кумёны – с. Караул¹⁵, далее к югу шли казанские пределы.

В связи с этим возникает очень интересный момент, которому историки не придают серьёзного значения. С одной стороны, это присутствие уже в царской титулатуре Ивана III титула «Великий князь Болгарский», хотя земли Волжской Болгарии вошли в состав России только после покорения Казани Иваном Грозным. Противоречие пытаются объяснить тем, что Ивану III удалось добиться вассальной присяги от казанского хана. Но если это так, то почему после покорения Казани Иван Грозный добавляет к себе в титул «Царь Казанский», а не заменяет им прежний титул Великий князь Болгарский?

Может быть, с точки зрения московских дьяков, Казанское царство и Болгарское княжество – это разные земли? Попробуем поискать доказательства этой точки зрения. В первую очередь, привлекают внимание арские князья. Не останавливаясь на самой проблеме их происхождения, рассмотрим только геральдический аспект проблемы. Арские князья входят в состав формирующегося единого Русского государства одновременно с вятчанами¹⁶. Их происхождение из Волжской Болгарии тоже не оспаривается. Кроме того, относительная автономия и власть над удмуртами, чувашами и другими коренными жителями их владений сохранялась за ними до 1588 г., когда их подданные были обращены в чёрносошенных крестьян. И в летописных источниках прослеживается различие между казанскими и арскими людьми¹⁷. Объясняет это и наименование Болгарии княжеством, а не царством. Титул царя могли носить казанские ханы, как наследники ханов Золотой Орды, царский титул которых на Руси никогда не оспаривался. Арские князья царями никогда не именовались. И правители Волжской Болгарии, в отличие от золотоордынских ханов, никогда не рассматривались как владыки более высокого ранга, чем русские князья.

Таким образом, арские князья – наиболее реальные претенденты на титул князей болгарских. Если это так, то будущая Вятская губерния была представлена в царском титуле двумя княжествами: Вятским (северные русские уезды) и Болгарским (южные нерусские уезды) и, соответственно, на «Большой государственной печати» – двумя печатями: вятской (лук со стрелой) и болгарской (барс).

Геральдисты не всегда учитывают, что «Большая государственная печать» – это, в первую очередь, графическое выражение царского титула. История её создания неотделима от истории борьбы Великих князей московских за царский (императорский) титул. Кто такой император, в чём его отличие от короля? Это князь князей. Именно эти притязания наглядно отражали царский титул и «Большая государственная печать». Почему Польша, например, упорно отказывалась признать за московскими князьями этот титул? Ведь в этом случае польский король оказывался на ранг ниже русского государя. Выход был найден в XVII веке папской курией. Если русский царь хочет именовать себя царём – хорошо. Мы же, в свою очередь, будем считать, что царский титул обозначает не императора, а нечто более низкое по рангу¹⁸. В эпоху же создания «Большой государственной печати» царский титул рассматривался как русский вариант императорского титула, что хорошо видно по материалам дипломатической переписки. Титул «Царь» переводится как «Kayser» (Кайзер), «Caesar» (Цесарь), «Emperour» (Император)¹⁹.

И печати на гербе – это не «символы идей» или некие «порождения религиозной концепции средневекового пространства» и т. д., а вполне конкретные государственные печати царств и княжеств, подвластных русскому царю, графическое воплощение его претензий на императорский титул.

Что же легло в основу изображений на печатях? Естественно, речь не может идти об областных эмблемах. В этом противники Арциховского правы. Скорее всего, московские дьяки при создании большой печати пошли тем же путём, что и приглашённый Петром специалист по гербам – граф Ф. Санти. Вряд ли они утруждали себя рассылкой вопросников, но в основу своей деятельности положили тот же принцип – печать (герб) должна отражать специфику княжества (города). Это хорошо видно на примере Ярославского герба. Легенда о схватке на месте будущего города князя Ярослава Мудрого с медведицей известна с XI в. То же происхождение, скорее всего, имеет Нижегородский герб. У нижегородского писателя и собирателя фольклора С. Ф. Афоньшина есть «Сказ о яростном олене»²⁰, содержащий мотивы, которые, возможно, лежали в основе более древней легенды об основании города и отразились в печати Новгорода Низовской земли.

Печать Великого князя Московского, изображавшая Великого князя, поражающего своих врагов в виде крылатого змея, скорее всего, дала основу для Казанской печати. Происхождение крылатого дракона-змея от бедняги из-под копыт всадника легко просматривается. А для современников взятия Казани эта символика была ещё понятнее. Царская корона и сабля на Астраханской печати тоже затруднений не вызывают. Именно астраханские ханы рассматривались на Руси как законные преемники «татарского царя». Не случайно именно победа над Астраханским ханом Ахматом на Угре рассматривалась как конец золотоордынского ига. Та же символика атрибутов власти и на печати Великого Новгорода, память о его вечевом устройстве.

Происхождение Владимирской печати из княжеского знака владимирских князей подробно прослежена Арциховским²¹. К его наблюдениям можно добавить один факт. В «Псалтыри Онежского монастыря» Луки Смолянина (1395 г.) среди миниатюр есть очень интересное символическое изображение трёх царей: Римского (Лев), Македонского (Крылатый барс) и Вавилонского (Медведь)²². Если это не простая фантазия художника, то перед нами ответ на происхождение Владимирского льва. Лев как символ Римского царя, должен был подчеркнуть претензии Юрия Долгорукого и его потомков на особый статус среди других князей. И, следовательно, концепции: Москва – Третий Рим, могло предшествовать: «Владимир – Третий Рим». Но эта гипотеза требует дополнительного обоснования.

На фоне происхождения печатей других царств и княжеств происхождение стрелы на Вятской печати от культа стрел св. Георгия вполне возможно. Мы не всегда учитываем, что наши знания о прошлом весьма ограничены. Мы знаем значительно меньше, чем наши предки, множество источников до нас просто не дошло. Искусство историка в том и заключается, чтобы по дошедшим до нас фрагментам суметь реставрировать не сохранившееся. Метод «инвариантов и трансформации мифологических и фольклорных текстов» и позволяет на основе «прототипов сюжетов» восстановить первоначальный сюжет легенды о происхождения стрел св. Георгия.

А это выводит нас на второй вопрос – почему в начале XVIII в. в Вятской канцелярии никто не знал о происхождении стрелы на вятской печати? Ответ на него в судьбе самих стрел. Судьбу их по документам Вятской духовной консистории проследил В. И. Шабалин²³. Чем же вызвано подобное равнодушное, если не сказать прямо, враждебное отношение со стороны духовенства к этим вятским святыням? Стрелы относились к народно-бытовой составляющей православного культа, их связь с языческим культом «громовых стрел» и первобытной магией слишком прозрачна. Естественно, для ревнителей частоты веры сохранение их в составе крестного хода был недопустимой ересью. В принципе, вопрос стоял так: или стрелы, или крестный ход. Гонения на «мужицкие суеверия» усилились с созданием Вятской и Великопермской епархии с центром в г. Хлынове. Особенно с утверждением на её кафедре Ионы Баранова, занявшегося, кроме всего прочего, и наведением порядка в существующих крестных ходах. Как большинство образованных просвещённых людей своего времени, Иона стремился положить конец искажениям святой веры, изгнать из православного обряда все пережитки славянского язычества, все эти тёмные суеверия невежественного простонародья. Но тогда вятчанам удалось отстоять стрелы и крестный ход, пойдя на компромисс с официальной церковью. Следы этого компромисса донесла до нас «Повесть». Ношение стрел во время крестного хода сохранялось, но не как магический атрибут, а как некая память о былых нашествиях врагов на Вятскую землю.

В XVIII в. гонения на «народные суеверия» усилились. И если мы вспомним, как сурово были наказаны участники обряда «Троецыплятница» в 1739 г.²⁴, нас вряд ли удивит поведение волковских священников во время следствия о стрелах, носимых во время крестного хода в 1772 и 1838 гг.: знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем, и вообще мы не здешние. Так что стрелы св. Георгия, этот материальный символ союза жителей г. Хлынова и его уезда с их небесным покровителем, стали жертвой борьбы за чистоту веры. Так позже, в XX в., жертвой этой борьбы стали Александро-Невский собор и другие святыни Вятской земли, не вписывавшиеся в новую государственную идеологию.

Так что ничего удивительного, что в Вятской канцелярии ничего не вспомнили о стрелах св. Георгия. Кроме того, на Вятке этот культ не носил общевятского характера. Это был местный хлыновский культ. Московских дьяков подвела привычка мыслить стереотипами. Культ главного города земли – культ всей земли. На Вятке же Хлынов был только одним из «всех пяти вятских городов». Первый среди равных, но не более. Это хорошо видно по расходной книге земского старосты г. Хлынова Ивана Репина. Возможно, это связано с тем, что первая столица Вятской земли пришла в запустение ещё в конце XIV века²⁵. И перенос столицы в Хлынов при Дмитрии Суздальском не привёл к его преобладанию над другими городами княжества. К тому же в ходе расширения единого русского государства на восток и юг и по мере усмирения «инородцев» значение культа св. Георгия, защитника от набегов «черемис и отяков», заметно падало. На первое место выходит культ св. Николая Великорецкого.

Данная статья не ставит перед собой цель дать окончательный и исчерпывающий ответ на вопрос о происхождении Вятского герба. Скорее, это постановка проблемы. Главное, что хотелось бы подчеркнуть автору – правильность пути, намеченного Арциховским. Ответ на вопрос о происхождении символов «Большой государственной печати» надо искать в истории включённых в царский титул и печать царств и княжеств. Естественно, учитывая их преломление в головах московских дьяков. Вряд ли сами казанцы выбрали бы себе в качестве герба полудохлую змеюку из-под ног московского Великого князя, пусть даже в первозданном, не потоптанном виде.

И, во-вторых, понять происхождение вятской печати, как и всей средневековой истории Вятского княжества, невозможно вне рамок общероссийской истории. На это обратил внимание ещё А. С. Верещагин при анализе «Повести». Кстати, в своём титуле Иван III, кроме прочего, именуется и «Великим князем Вятским»²⁶. Тем самым Вятское княжество ставится в один ряд с Москвой, Владимиром, Великим Новгородом. А почему? Почему Вятка попала в титул, а более древние города: Дмитров, Галич Мерский, Переславль Залесский – этой чести не удостоились? Всё ещё темна вятская история, и надо по мере сил проливать на неё свет.

Примечания

1 Дрогов Е. М. Историография Вятского герба // Гербовед. М., 2006. № 3 (89). С. 43–65.
2 Арциховский А. В. Древнерусские областные гербы // Учён. зап. МГУ. 1946. Вып. 93 : История. Кн. 1. С. 43–67.
3 Захаров Д. М. Вятский герб : происхождение, становление, семантика // Герценка : вят. записки. Киров, 2004. Вып. 6. С. 77–86.
4 Повесть о стране Вятской // ТВУАК. 1905. Вып. 3. С. 39–41 (Отд. 3).
5 Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей : (Реликты язычества в восточнослав. культе Николая Мирликийского). М., 1982. С. 32.
7 Свято-Троицкая церковь села Волково. Вятка, 2005. С. 5–7.
8 Захаров Д. М. Указ. соч. С. 83.
9 Иванов В. В., Топоров В. Н. Инвариант и трансформации в мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольклору : сб. ст. памяти В. Я. Проппа (1895–1970). М., 1975. С. 65.
10 Шабалин В. И. О церковных стрелах в с. Волкове – по документам Консистории // ТВУАК. 1907. Вып. 3. С. 73 (Отд. 3).
11 ПСРЛ. Т. 13. С. 254.
12 Арциховский А. В. Указ. соч. С. 44 ; Лихачёв Н. П. История образования российской государственной печати // Биржевые ведомости. 1915. 15 мая (Утрен. вып.).
13 Город Хлынов в 1615 году по дозорной книге кн. Ф. А. Звенигородского // ТВУАК. 1906. Вып. 3–4. С. 5 (Отд. 3).
14 Дрогов Е. М. Указ. соч. С. 53.
15 Расходная книга земского старосты города Хлынова И. Репина. 1678–1680 // ТВУАК. 1905. Вып. 5–6. С. 56 (Отд. 3) ; ЭЗВ. Киров, 2002. Т. 1, кн. 2 : Сёла. Деревни. С. 194–195.
16 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. С. 325–326.
17 Там же. Т. 13. С. 221, 239, 246, 266, 269 и т. д.
18 Лакиер А. История титула государей России // ЖМНП. 1847. Т. 56. С. 135–139.
19 Там же. С. 118–119.
20 Афоньшин С. В. Сказы и сказки Нижегородской земли. М., 1976. С. 5–14.
21 Арциховский А. В. Указ соч. С. 53–55.
22 Маковский Д. П. Смоленское княжество. Смоленск, 1948. С. 263–264.
23 Шабалин В. И. Указ. соч. С. 71–74.
24 Зеленин Д. К. Троецыплятница // Зеленин Д. К. Избр. тр. : ст. по духов. культуре. 1901–1913. М., 1994. С. 106.
25 Марков А. А.: 1) Была ли Древняя Вятка основана новгородцами из Великого Новгорода // Герценка : Вят. записки. Киров, 2004. Вып. 6. С. 71–77 ; 2) Хлыновский Кремль: время и место строительства, происхождение названия // Развитие местного самоуправления в г. Кирове. Киров, 2005. С. 14–20.
26 Лакиер А. Указ соч. С. 105.