Нолинская корпорация произвела на И. М. приятное впечатление. 10 марта в 12 ч. ночи он пишет жене: «Только что ушли гости. Приходили отплатить визиты, почти только учителя, и засели в карты, а другие в шахматы. В шахматы здесь все играют и довольно страстно. Здесь собираются обыкновенно днём, чтобы не засиживаться долго, не отнимать времени у хозяина и у себя, нужного для дела по училищу. Удивительно преданный делу народ! Работают много, особенно с письменными упражнениями: из-за этого отчасти, и в обществе не бывают, а собираются только в своём кругу, да и то редко. Учителя духовного училища здесь совсем не видно в обществе, или лучше – я, как учитель духовного училища, не видал совсем здешнего общества».

А ещё ранее (25 февраля) по первым впечатлениям нолинской жизни он писал, что «Нолинское училище очень хорошее, товарищи очень любезные, все в мундирах, обращаются с учениками деликатно – на «вы» даже в приготовительном классе, порядки вообще очень гуманные. Как видишь, сразу же я нашёл много необычного для себя сравнительно с Соликамским училищем».

Пока И. М. жил в Нолинске, в Учебном комитете Синода решался вопрос о переводе его опять в Соликамск уже на должность помощника смотрителя, что, наконец, и произошло. 9 мая он получил из Петербурга от одного своего приятеля телеграмму, предваряющую о назначении помощником смотрителя. «Итак, поздравляю тебя, помощница-смотрительница, – шутливо пишет И. М. жене, – моё желание исполнилось, Благодари Бога! Не нужно тебе расставаться с родными, можно жить с большей пользой, с большим обеспечением! Порадуйся, моя Веруся!»

По возвращении в Соликамск И. М. снова принялся за прерванную работу в духовном училище, но в более широком масштабе. К учебной работе прибавились воспитательские обязанности, впервые им принятые на себя.

К новым воспитательским обязанностям И. М. отнёсся с такой же вдумчивостью, как и к учительским. К этому времени относится отпечатанная им статья «Несколько слов об общежитиях при духовных училищах». Содержание статьи гораздо шире, чем позволяет думать заглавие. Это целая воспитательная программа. «Всякая школа должна ставить себе две основные задачи, – пишет И. М., – одна из них имеет целью развить ум, а другая создать характер в учащемся. Первая имеет в виду по преимуществу дать человеку образование, а вторая – воспитание, обе же вместе должны подготовить надёжного борца для жизненной борьбы… Чтобы знание приносило несомненную пользу, школа должна строго дисциплинировать волю ученика и создать в нём прочные добрые навыки. Она должна, во-первых, научить умению трудиться, уяснять себе план каждой работы, исполнять и доводить её непременно до конца с любовью и без страха перед затруднениями; во-вторых, научить наполнять свободное время какими-нибудь разумными занятиями и развлечениями, а не проводить время в праздности или во сне, и, в-третьих, должна дать умение жить в обществе, не унижая своего достоинства, сдерживать себя и уважать достоинство другого». Вот какова была начертана программа воспитания, которую и осуществлял И. М.

Кроме того, по обстоятельствам времени И. М. пришлось принять деятельное участие в постройке нового, вполне приспособленного для интерната и учебных целей здания. 30 августа 1898 г., т. е. через два года после возвращения в Соликамск И. М. читает при освящении нового здания составленную им обстоятельную «Историческую записку о ходе дела по постройке нового здания для Соликамского духовного училища». Так как записка говорила о 60-летних попытках соликамского духовенства приобрести удобное здание для училища, то её нужно считать не обычным деловым докладом, а историческим литературным произведением, близким к истории Кукарского училища. Уже яснее начинает сказываться в И. М. будущий местный историк.

Вскоре после этого смотритель Соликамского духовного училища, благоволивший к И. М., Богородицкий переводится на такую же должность в Пермское духовное училище, влечёт туда же и своего деятельного сотрудника – И. М. Последний тоже переводится на свою должность в Пермь по распоряжению Учебного комитета 9 февраля 1899 г. и работает здесь до ноября месяца 1902 г.

Внешне условия для работы в Перми довольно благоприятные. Духовное училище было хорошо обставлено материально. Помещение же представляло из себя положительный дворец, весьма поместительный, богатой архитектуры. Квартира помощника смотрителя помещалась в том же здании и даже в одном коридоре с учениками, что благоприятствовало осуществлению близкого надзора. Но в то же время обратная сторона такой близости заключалась в том, что положение всегда требовало большого нервного напряжения. Не было места и времени для отдыха. В Перми ещё сильней выявляется в И. М. исследователь местной старины. Он вступает в члены Пермской учёной архивной комиссии, а затем общество Св. Стефана Великопермского, преследующего однородные с первым учреждением цели. Участие его в этих обществах не было бесплодно. Он наметил тему для исторических работ и в Перми обстоятельно разработал часть темы. В выборе темы сказался его местный вятский патриотизм. Это была тема о деятельности преп. Трифона Вятского. Связь этой темы с Пермью заключалась в том, что «Преподобный Трифон, Вятский Чудотворец (ум. 1612 г., 8 окт.) по своей жизни и месту своей деятельности принадлежит сколько Вятке, столько же Пермскому краю». Так начинается довольно обширное исследование И. М. под заглавием «К вопросу о миссионерской деятельности преп. Трифона Вятского в Пермском крае». Это исследование было отпечатано в Трудах Пермской губернаторской учёной архивной комиссии (т. VП) и прочитано на заседании её 20 октября 1902 г. Тема разработана И. М. в высшей степени обстоятельно. Не только собрано всё, что могли дать архивы, но обработан материал, добытый при объездах всех мест, связанных так или иначе с жизнью преп. Трифона. И. М. объехал и осмотрел места, где жил Трифон, выслушал всё, что помнит и говорит о нём местное население, составил даже карту всех этих мест. Словом, он хотел представить конкретно ту обстановку, в которой находился Трифон, хотел перенестись в те душевные переживания, какие могли возбудить в Трифоне картины окружающей природы. Результаты этих географически-археологических поездок изложены в статье, ещё ранее напечатанной «Место подвигов преп. Трифона, Вятского Чудотворца в Пермском крае». Статья напечатана в тех же трудах учёной архивной комиссии (т.V). Этими статьями положено начало трудов И. М. о Трифоне, которыми заполнена его жизнь в Вятке. С этой точки зрения и об И. М. можно сказать то же, что он говорит о Трифоне, именно, что он (Трифон) по своей жизни и месту своей деятельности принадлежит столько Вятке, сколько же и Пермскому краю. Первая половина его жизни протекала в Великой Перми, а вторая, более плодотворная и более заметная в Вятке.

Вступая на путь исследования местной старины, И. М. вошёл в живые сношения со своими предшественниками по этому пути. Свои первые исторические опыты он до напечатания в феврале месяце 1902 г. посылал на просмотр и отзыв известного историка Вятского края А. С. Верещагина, а также небезызвестного в Вятке составителя Календаря Вятской губернии на многие годы Н. А. Спасского. Первый скоро отозвался и по этому поводу 11 февраля 1902 г. писал И. М.: «Статью Вашу, милый И. М., о пермских подвигах пр. Трифона прочитал и с великим удовольствием и после письма Вашего от 4 февраля (полученного 7 февраля) в течение 2-х дней перечитывал я снова с особым вниманием (в виду требования Вашего о заметках) и с большим удовольствием. Главное, что я всегда ставлю на первом плане, она доказательна. Мне было бы прискорбно, если бы она, почему-либо, не была напечатана». Так приветствуется вступление И. М. на историческое поприще маститым историком Вятского края А. С. Верещагиным, которого, таким образом, можно назвать учителем И. М-ча., и ученик, как увидим ниже, оправдал надежды своего учителя4.

В Вятку из Перми И. М. устроился довольно скоро. Детские воспоминания, любовь к родному краю и, до некоторой степени, тоска по нём, влекли И. М. «домой». Между тем, в Пермском духовном училище создалась для него неблагоприятная атмосфера. Смотритель Богородицкий, прежде благоволивший к нему и ценивший его, здесь почему-то изменил свои отношения, из роли старшего товарища перешёл в роль начальника и начальника привязчивого. И. М. по своему характеру не был борцом. Нападки производили на него угнетающее впечатление. Он ушёл в себя. Вновь ожили в нём религиозные мотивы мыслей и чувств. Он решил круто изменить своё положение, оставить воспитательскую деятельность и даже перейти в духовное звание и при этом уехать в Вятку. Жена его В. С., всегда и во всём с ним согласная, в данном случае решительно запротестовала против превращения её из «барынь» в «матушку» и указывала ему на полную несостоятельность мысли бросать Пермь, где все их любят, кроме разве смотрителя, и ехать в неизвестную обстановку Вятки, да ещё с такой резкой переменой положения. Но И. М., обычно весьма уступчивый и легко поддающийся всякому влиянию, на этот раз упёрся, не поддаваясь никаким убеждениям, съездил в Вятку, вступил в переговоры с местным епископом Никоном и возвратился в Пермь с обещанием места протоиерея Вятского Воскресенского собора. Официально назначение это состоялось 15 ноября 1902 г., и 24 ноября он принимает сан протоиерея.

Воскресенский собор, несмотря на нахождение его в городе, и даже в центре города Вятки, являлся церковью исключительно деревенской. Приход его состоял не из городских жителей, а почти исключительно из крестьян, живущих в деревнях. И. М. быстро ознакомился с прихожанами, вошёл в их жизнь, заслужил любовь и уважение с их стороны и сделался типичным сельским священником. Простота и доступность были характерными его чертами. Но вскоре в его положении выявилось такое обстоятельство, которое, по-видимому, не входило в его расчеты при переезде в Вятку. Воскресенский собор в смысле доходов причта оказался бедной церковью. Семья И. М. была довольно значительна – пять человек детей и малолетняя племянница, которую они взяли на воспитание как круглую сироту, ещё находясь в Перми. Кроме того, на его же содержании были две старушки матери – его и жены. На причтовый доход, не превышающий тысячи рублей в год, существовать было трудно. Поэтому И. М. оказался вынужденным принять назначение ещё на другую должность, должность члена Духовной консистории с 6 марта 1903 года, что давало ещё 500 рублей в год вознаграждения. В консистории ему были поручены бракоразводные и хозяйственные дела. Консисторским трудом И. М. тяготился, во-первых, как вынужденным, отвлекавшим его от приходской жизни, к которой он тяготел сердцем. Затем удручал его и бракоразводный процесс, построенный по старым законам, главным образом, на лжесвидетельстве. По обязанностям далее хозяйственного члена ему пришлось принимать деятельное участие в производстве разных ревизий. Нередко ему поручали довольно щекотливые ревизии, от которых другие члены консистории уклонялись. Ревизии производились И. М. весьма обстоятельные и беспристрастные, невзирая на лица. В силу этого ревизии были источником значительных неприятностей. Так ему пришлось обревизовать эконома архиерейского дома иеромонаха Платона, любимца бывшего в то время епископа Филарета. Ревизия открыла злоупотребления по службе, и эконом Платон должен был уйти, а епископу Филарету пришлось с этим примириться. Это послужило началом неблагожелательных отношений епископа к И. М., выразившихся в силу особого характера архиерея, в постоянных придирках.

На службе в Воскресенском соборе и консистории застал И. М. 1905 г., когда сильно поколебались все устои старого государства и общества. Был значительный сдвиг и в среде духовенства. И. М. примкнул к прогрессивной части духовенства. Из духовенства он весьма высоко ценил священников Вятской епархии Огнева и Тихвинского, которые были впоследствии членами Государственной Думы и состояли в левом крыле её. Епископ же Филарет окончательно отнёс И. М. к группе «неблагонадёжных» элементов духовенства. Итак, термин «неблагонадёжности» вторично начал тяготеть над И. М., на этот раз от духовной власти, а не светской, как было в начальный период его общественной деятельности (Кукарка).

Совместительство должностей мало совместимых, разные служебные неприятности, воспоминания о своей прежней духовно-учебной службе – все эти обстоятельства навели И. М. на мысль подыскать что-либо более подходящее для себя, заняться таким делом, которому он мог бы отдать всё время и все силы, не разбрасываясь.

В это время открывалось место смотрителя Вятского духовного училища. И. М. стал добиваться этого места. Назначение зависело от Учебного комитета Синода, но необходимо, чтобы было представление от местного епископа. А И. М. на это представление не мог рассчитывать в силу сложившихся дурных отношений с епископом Филаретом. И, действительно, стало известно, что епископ Филарет готовит к представлению двух кандидатов, даже не из местных лиц. Из Учебного комитета при Синоде, где у И. М. был хороший знакомый, сообщали, что назначение И. М. весьма вероятно, или даже последует непременно, если он попадёт в кандидатский архиерейский список, хотя бы двадцатым. Тут помогло И. М. духовенство, которое в лице Вятского духовно-училищного окружного съезда пожелало иметь во главе духовного училища лицо, пользующееся общественным доверием и способное по такой своей репутации умиротворить жизнь духовного училища, взбудораженную событиями 1905–1906 гг. В качестве такого лица епископу Филарету был указан И. М. Епископ Филарет не решился открыто противоречить пожеланиям духовенства, не отказывался от своих кандидатов, и, отдавая им в своём представлении преимущество, включил всё-таки И. М. в кандидатский список третьим. Представление ушло в Синод, и смотрителем Вятского духовного училища был назначен 6 мая 1906 г. третий кандидат – И. М. Осокин при явном недовольстве на это назначение епископа Филарета.

Получив желаемое назначение, И. М. решил посвятить все свои силы уже знакомому ему воспитательскому делу, связать себя на всю жизнь с Вятским духовным училищем, нуждающимся в большой организаторской работе. На эту сторону дела ему указывал в своём письме даже прежний смотритель училища, больной и оказавшийся неспособным администратором и воспитателем Коцинский А. Н., сознаваясь, «что оставил училище в некоторых сторонах его жизни неблагоустроенным»5. Для этого И. М. необходимо было совершенно развязаться с посторонними училищу несимпатичными ему обязанностями. Но развязаться с ними оказалось не так легко. При самом назначении его смотрителем Еп. Филарет возложил на него обязательство быть председателем правления миссионерских инородческих курсов в г. Вятке. Освободившись от обязанностей настоятеля Воскресенского собора и члена духовной консистории, И. М. целый год не мог освободиться от первой должности, очень хлопотливой и неприятной ещё потому, что хозяйственная часть на курсах находилась в ведении священника Никольского, брата еп. Филарета. О. Никольский вёл себя не как простой эконом, а именно как архиерейский брат, ставя ответственного Председателя иногда в очень затруднительное положение. И. М. неоднократно просил на словах еп. Филарета освободить от обязанностей председателя правления, но безуспешно. Наконец, когда И. М. почувствовал, что курсы мешают его возможности отдаться всецело духовному училищу, нуждавшемуся в неотступной организаторской работе, то не выдержал и написал 8 сентября 1907 г. епископу очень решительный рапорт, в заключении которого заявлял, что «он находит вынужденным сложить с себя звание председателя правления курсов и отказаться от всякого участия в деле, касающемся курсов». Получив такой рапорт, епископ Филарет вспылил, усмотрев в действиях И. М. самовольное оставление должности. В своей резолюции на рапорте еп. Филарет в тот же день с претензией на остроумие писал, что «протоиерей Осокин сам себя уволил от должности и собственною своею властию передал о. Павлу (Беляеву, члену правления курсов), власть, данную ему другою высшею властию в епархии. Я не буду, – продолжает епископ, – ковать новых слов для выражения этих деяний протоиерея Осокина, достаточно и тех, какие существуют в русском лексиконе. Теперь для меня уже не будет удивительным, если смотритель Вятского духовного училища в один из дней миробытия сообщит мне, что он сам с себя сложил обязанности смотрителя и передал дела училища другому лицу, иначе сказать, своею властию уволил себя от должности, на которую был назначен свыше. Так пусть и впишется в формулярном списке протоиерея Осокина, что он…» и т.д.

Хотя И. М. в рапорте не писал, тем не менее, выражения были не особенно удачны и действительно подали повод к изощрению остроумия епископа Филарета. Через четыре дня в следующем рапорте И. М. просил извинить его за неудачное выражение и снова подтвердил об освобождении от звания председателя курсов. В резолюции на этом рапорте пишется: «В виду некоторого сознания протоиерея Осокина в своём поступке, считаю возможность ещё сделать ему милость, именно, чтобы в формулярном его списке значилось, что он по прошению уволен от должности председателя правления миссионерских курсов. Не ожидал всего этого от о. протоиерея И. Осокина», – меланхолично заключает епископ свою резолюцию (12 сентября 1907 г.). И. М. махнул рукой на все эти резолюции и вздохнул свободно, оставшись только смотрителем духовного училища. Конечно, он не думал ни в один из дней «миробытия» отказываться от духовного училища, а напротив, решил в нём и закончить свою трудовую жизнь и поэтому всецело отдался административно-воспитательской работе. Хотя работа его по училищу шла под знаком неблаговоления епископа, пока был Филарет, но к этому ему уже не привыкать стать. И. М. был чужд чиновничьей «политики» и не обладал искусством обходить начальство. Да, пожалуй, едва ли что он и выиграл от благоволения еп. Филарета. Местные газеты были полны печатного материала на тему об его «административных талантах», об его друзьях и врагах. Скажем только, что еп. Филарет вёл ожесточенную борьбу со всеми проявившими свободомыслие со стороны вятского духовенства и в данном случае он старался идти в ногу с курсом светской политики (Министерства Столыпина). Поэтому благоволение еп. Филарета можно было приобрести, только сопутствуя ему в воинствующей с обществом политике, к чему И. М. не имел никакого сочувствия.

В момент назначения И. М. смотрителем в Вятском духовном училище уже была корпорация учителей, составляющих группу наиболее свободомыслящих и неизбежно состоящих в оппозиции к еп. Филарету. Всё это были учителя с высшим экономическим образованием. В составе этой группы был помощник смотрителя, известный вятичам Липягов С. С., бывший депутатом 3-й Государственной Думы. Один из членов группы воевал с еп. Филаретом пером в качестве сотрудника местной оппозиционной газеты «Вятский край» – под псевдонимом Богомольца, корреспонденции которого отличались значительным остроумием, и который не пропускал без внимания ни одной административной выходки еп. Филарета. И. М. имел наибольшее тяготение к этой группе корпорации училища, поддерживал с членами её дружеские отношения. Связь с этой группой помогла И. М. пережить 1906 и 1907 гг., когда училище клокотало и бурлило, и по обстоятельствам того времени могли быть значительные жертвы среди совершенно несформировавшейся молодёжи. Примирительная политика И. М., поддерживаемого указанной группой, стремилась к тому, чтобы этих жертв не было. Тогда был исключён из духовного училища за хранение нелегальной литературы ученик 4 класса Попов Ив. Вас., который впоследствии при октябрьском перевороте и вслед за ним играл в Вятке большую роль и вообще был известен как советский деятель, работавший по идее. При исключении из училища Попову были выданы такие документы, которые дали ему возможность поступить в Глазовскую гимназию и получить дальнейшее образование. Вообще, на совести И. М. не лежит ни одной жертвы тех неспокойных времён.

Когда волнение в училище поулеглось и явилась возможность нормальной жизни, И. М. приступил к оживлённой работе по училищу. Он обратил внимание, прежде всего, на односторонность образования и воспитания, на господствующую в училище, да и во всей тогдашней школе учёбу, направленную только к формальному развитию ума, причём другие стороны психики ребёнка оставались вне воспитательского внимания. Для восполнения указанного дефекта И. М. настаивал на введении в программу училища ручного труда. «В общеобразовательной школе ручной труд, – писал он в одной своей статье, – должен занять весьма важное положение, как предмет физически и нравственно воспитывающий и обучающий, а также сообщающий чисто прикладные познания и уменье из области разных ремёсел. Действуя воспитательно на духовную природу учащихся, он развивает их ум, чувство и волю… В смысле развития воли и нравственности ручной труд занимает почётное место. Во время занятия ручным трудом учащийся постепенно приучается к аккуратности, внимательности, настойчивости, мало-помалу приобретает любовь и уважение к труду вообще и к физическому в частности»6. Свою идею И. М. осуществил, изыскал средства для оборудования столярной мастерской, пригласил руководителя (Попова А. Г.), уже зарекомендовавшего себя как хорошего инструктора в местной мужской гимназии. Ученики начали работу в области столярного дела. Надобно сказать, что мастерские были оборудованы очень полно, были собраны прекрасные и ценные комплекты инструментов. В этих же видах всестороннего развития учеников были введены рисование, лепка, сокольская гимнастика. Далее в целях общеобразовательных были введены ученические экскурсии не только по городу, но и в окрестности, и даже в Москву. Это уже совершенно новое явление в духовной школе. Прежде ученики безвыходно находились при общежитиях, сидели в своей бурсе.

«Бурса» – с этим термином И. М. опять встречается, но не в роли ученика – бурсака, как во время оно, а в роли воспитателя – администратора при бурсе. Бурсачество не исчезло из стен духовных училищ, особенно Вятского училища. Все его проявления – нецензурная брань, грубые прозвища, драки, преследования всем классом отдельных учеников – продолжали существовать. Насколько были грубы нравы, для доказательства достаточно сказать, что ученики в видах какого-либо протеста устраивали при появлении воспитателей своеобразную «химическую обструкцию» собственными аппаратами. На борьбу с этим злом потратил И. М. немало сил и энергии. Он старался облагородить нравы. Средством для этой цели он избрал устройство ученических вечеров. Вечера эти устраивались по обширным литературно-музыкально-вокальным программам. Ученики усердно готовились к этим вечерам, концертам, приучались держаться при публике, украшали свои помещения зеленью, картинами своей работы и разными декоративными материалами. Развивалось эстетическое чувство. Идею устройства вечеров И. М. всюду приветствовал и сам проводил в жизнь. В одной из газетных статеек по поводу ученических вечеров вообще в учебных заведениях г. Вятки (Северное слово. 1913. № 27) он писал, что «на нас вечера эти производят всегда отрадное впечатление. На них видишь, в каком положении находится учебное заведение: чтение, пение, декоративная часть, вид здания, манеры учащихся – всё это определяет физиономию школы. При том же в среду учащихся через вечера вносится свежая струя оживления, самодеятельности, проникновения общим делом, сближения с преподавателями… Вспоминая старую школу, пройденную нами, – пишет про себя И. М., – невольно чувствуешь уважение к современной школе и с надеждой смотришь на будущее». Подобные вечера при И. М. в духовном училище были довольно часто. Для участия в этих вечерах И. М. приглашал местные музыкальные и вокальные силы. Бывали на эстраде и преподаватели, даже профессора местного высшего учебного заведения – педагогического института. Затем нередко, особенно по большим праздникам, в квартире И. М. по приглашению детей собиралась многочисленная молодёжь, выходила в зал духовного училища, привлекала в свою компанию учеников, и начиналось общее веселье – танцы, игры. Ученики, конечно, очень ценили такие вечера экспромтом. Не ограничиваясь своим педагогическим опытом или опытом своей корпорации, И. М. хотел расширить его путем обмена мнений с представителями других духовных училищ по учебному делу и вопросам воспитания. С этой целью он организовал в 1909 г. съезд смотрителей духовных училищ губернии. Это небывалое явление в истории духовной школы Вятской губернии.

Помимо исполнения воспитательских обязанностей И. М. обращал большое внимание на материальную обстановку жизни учащихся. Он был озабочен участью бедных и особенно учеников иносословных, которые не пользовались никакой помощью от духовных училищ. К ним духовная школа относилась, как «злая мачеха к ненавистным для неё пасынкам», как выражается И. М. в одной статье о них, так и называющейся «Пасынки духовной школы». В целях материального обслуживания, как бедных детей, так и пасынков, по инициативе И. М. основывается при духовном училище благотворительное общество, называемое Софийским братством, которое было организовано по образцу существовавших при светских учебных заведениях обществах вспомоществования бедным учащимся.

Заботы о наилучшей постановке воспитательского дела в связи с созданием для того благоприятной материальной обстановки требовали средств. За этими средствами И. М. приходилось ежегодно обращаться к Окружному съезду духовенства. Здесь И. М. к удивлению не всегда встречал сочувственное отношение к своим начинаниям. Съезды, не входя в обсуждение вопросов воспитания, занимались критикой, подчас придирчивой, материальной стороны дела. «Со стороны Съездов, – писал И. М. в одной из своих статей (ВЕВ. 1913. № 31), – не только проглядывает, но и подчёркивается недоверие училищной администрации. Просматривая протоколы съездов Вятского училищного округа, мы видим, что временные ревизионные комитеты рассматривают отчёты с небывалой доселе тщательностью, требуя от правления и устно, и письменно объяснения по всякому недоразумению, иногда даже не совсем в корректной форме. Съезды, не ограничиваясь докладами комитетов, избирают новые ревизионные комиссии, которые снова в течение 2–3 дней, не вступая в непосредственное объяснение с представителем училища, просматривают экономический отчёт, выискивают всевозможные неточности и обстоятельными письменными докладами сообщают свои наблюдения Съезду… При рассмотрении смет проводится одна резкая тенденция Съездов – это возможное урезывание испрашиваемых Правлением ассигновок под всякими предлогами, а нередко без указания каких-либо оснований»7. Особенно часто эти урезывания, без всяких оснований, обращались по адресу смотрителя, в данном случае И. М. То сократят пользование электрической энергией, то отнимут дополнительное вознаграждение за заведование общежитиями (300 рублей в год), то лишат права пользования лошадью для служебных поездок и т.д. Такие выпады съездов причиняли немало огорчений И. М., который не умел вести тонкой политики с членами съезда и подчас чувствовал себя в состоянии самообороны при нападении. Трудно объяснить, чем вызывались такие отношения съездов к И. М., своему собственному кандидату. Конкретно же не было указано ни одного факта, который бы дал основание к недоверию.

Благоприятные отношения были у И. М. с корпорацией. Конечно, по обязанности администратора ему приходилось иногда вставать в служебные конфликты, особенно при еп. Филарете, но конфликты эти никогда на личную почву И. М. не переводил, и общение между ним и корпорацией поддерживалось самое тесное, гостеприимство было искреннее и взаимное.

Всецело занятый вопросами внутреннего и внешнего благосостояния училища, И. М. решил всю свою служебную жизнь провести в Вятском духовном училище. В последнее время он деятельно готовился к 100-летнему юбилею училища, как одного из старейших учебных заведений губернии (основ. 30 окт. 1818 г.) и предполагал отпраздновать его должным образом. Но судьба судила иначе. Последовала революция, декрет об отделении церкви от государства, и И. М. не только прекратил свою службу в училище, но и самого училища не стало.

В мае месяце 1918 г. училище было ликвидировано.

Как происходила ликвидация училища и как это отразилось лично на положении И. М., хорошо изображается в воспоминаниях его дочери Ольги Ивановны: «В мае месяце 1918 г. всё здание училища было занято военным комиссариатом. Занят был как верхний этаж, где помещался госпиталь, тогда расформировывающийся, так и все остальные этажи, свободные в то время, ввиду каникулярного времени. Слухи о закрытии училища тогда носились, но официально ещё ничего не было известно, и военный комиссариат, занимая училище, действовал не на основании предполагаемого уничтожения училища, а на основании военных событий – военных действий чехословаков, которые тогда уже взяли Екатеринбург и двигались к Вятке. И когда вначале военный комиссариат хотел выселить администрацию училища из занимаемых ею квартир, то указал на неудобство и даже опасность оставаться в ограде училища, т. к. предполагали возможность обстрела его неприятелем. Но сначала нам удалось остаться, хотя и после долгих волнений, и мы переселились лишь вниз. Остались и остальные члены училищной администрации. Получалось, что зданием и постройками распоряжался уже военный комиссариат, всё же имущество было ещё в руках администрации духовного училища.

Вскоре после нашего перемещения уже определённо выяснилось, что училище будет закрыто и всё имущество должно быть передано в отдел народного образования. Переговоры об этом уже велись, и в училище готовились к официальной сдаче. Военный комиссариат не раз делал попытки к самостоятельному распоряжению имуществом училища, но встречал энергичный отпор со стороны папы и эконома. Так, помню крупное объяснение с администрацией военного комиссариата из-за увоза училищных матрацев. Личные же отношения наши с комиссарами и заведующим хозяйством были корректны и даже хороши. Заведующий хозяйством бывал запросто у эконома, столовался у кастелянши, жёны комиссаров одолжались у нас посудой, а когда вверху поселился И. В. Попов, бывший ученик папы8, то папа заходил к нему. Мы жили так, как будто ничего не произошло, даже чувствовалось, что настоящий хозяин есть ещё папа. Держался папа независимо, и администрация комиссариата с ним считалась. Такая самостоятельность папы, конечно, не могла нравиться комиссарам, и они, придравшись к тому, что квартира необходима для прибывающего полка, который так и не явился, потребовали переселения всей администрации училища в трёхдневный срок. Причем, администрация военного комиссариата, действовала не сама, но через известного в то время Наумова9. Комиссары же держались в стороне и даже как будто сочувствовали нам. Этот же Наумов едва не реквизировал все наши лучшие вещи, и только заступничество Попова спасло их.

Папа не считал возможным для себя уехать и оставить без надзора не сданное училищное имущество. Такой взгляд папы находил поддержку и в отделе народного образования, комиссар которого был лично у нас и оставил бумагу с запрещением выселять нас до сдачи имущества. Но т. к. он составлял её у нас, то не мог её оформить приложением печати. Получив такую бумагу от комиссара, папа почти успокоился, несмотря на предупреждение Наумова явиться на следующий день с подводами и перевезти нас в отведённую нам квартиру в Дымкове. Помню, папа был так уверен, что утром в день выселения (13–14 июля) на наш вопрос, как мы поступим и куда мы поедем, если будет необходимо, папа не допускал даже мысли о переезде до сдачи имущества, особенно когда в руках у него была бумага комиссара. Люба и Маня10 в тот день спокойно ушли на службу. Через несколько времени после нашего разговора явился Наумов и заявил, что подводы уже поданы. Папа отказался ехать и показал ему документ, который дал ему комиссар народного образования. Но Наумов, придравшись, что на нём нет печати, отказался признать его и после вторичного отказа папы переехать, ушёл, сказав, что приведёт отряд солдат. Действительно, через некоторое время он явился с солдатами. Взволнованный папа обратился к солдатам с заявлением, что они действуют незаконно, и начал читать бумагу комиссара, что, конечно, не произвело никакого впечатления на них. Тогда папа вместе с Наумовым отправился в Совет, куда его не пустили, а по дороге Наумов толкал папу, быть может, даже ударил его. Мама в это время побежала отыскивать квартиру. Я же с Марией Александровной (нашей кастеляншей) начала укладывать вещи, наполовину сложенные. Солдаты разместились в зале. По возвращении папы с Наумовым последний приказал солдатам выносить вещи. На мою просьбу к солдатам начать не с кроватей, которые они понесли вместе с подушками, одеялами и мелкими вещами, положенными на них, а с больших, приготовленных уже вещей, на меня замахнулись нагайкой. Но при погрузке вещей на подводы выяснилось, что везти некуда, т.к. брат Витя, который осматривал отведённую нам в Дымкове квартиру, вернувшись, заявил, что квартиры там нет, а есть нежилое помещение. Тогда мы обратились с просьбой к Наумову предоставить нам помещение церковной школы в Трифоновом монастыре, Наумов отказал и вместе с мамой направился в квартирный отдел, откуда они пошли осматривать указанные отделом квартиры, но пригодных для жилья среди них не оказалось. Случайно папа вспомнил о свободных комнатах в епархиальной богадельне, и мы направили возы туда. Здесь временно мы и поселились.

Всё это переживалось тем труднее, что реквизиции мебели, выселение, притом с такой поспешностью, было ещё тогда вновь и непривычно, как теперь.

После отъезда администрации училища всё имущество перешло в военный комиссариат, комиссары которого, не признавая никакой официальной сдачи, потребовали у папы ключи. Для окончательной же официальной сдачи училища – чисто бумажной: выдача документов, отчётов и т. д. – устроена была небольшая канцелярия в одной из свободных комнат богадельни, которая и существовала до освобождения епархиальной богадельни.

Освобождение богадельни последовало месяца через два после нашего переезда в неё и опять поспешно, в трёхдневный срок. Помню, канун нашего отъезда совпал с серебряной свадьбой папы и мамы, и папа последний раз совершил в тот вечер молебен в церкви богадельни, тотчас же уничтоженной по занятии здания».

По ликвидации духовного училища И. М. полгода нигде не служил, существуя на заштатное жалованье по должности смотрителя. Кроме того, квартирное положение его было настолько не обеспечено, что какая-либо спокойная работа по определённому плану была исключена совершенно. Из помещения духовного ему пришлось выехать, как мы видели, в бывшую богадельню духовного ведомства, где на всю его семью даются две небольших комнаты. В богадельне было сосредоточено до 14 семейств, которые все должны были обслуживаться одной кухней. Но к осени того же года и богадельню опять пришлось оставить и выселиться на частную квартиру, ничтожную по размерам и лишённую всяких удобств. Семья И. М., состоящая из 9 человек, должна была поселиться в одной небольшой комнате и в передней. Все эти квартирные пертурбации пошатнули здоровье И. М. Он стал часто болеть. Силы пошли довольно быстро на убыль. Врачи подозревали рак желудка, но определённого диагноза поставлено не было. Желая всё-таки работать, И. М. решил заняться архивным делом, к которому он давно уже чувствовал тяготение. В октябре месяце 1918 г. он поступает в исторический архив при Вятской публичной библиотеке имени Герцена. Работа его состояла в принятии мер к сохранению архивов, которые быстро уничтожались в первый, наиболее бурный период революции. Предметом его забот, прежде всего, были архивы своего духовного училища, а затем духовной семинарии и епархиального училища. Впоследствии, когда в Вятке образовалось особое губернское учреждение по охране архивов (в 1919 г.), надобность в историческом архиве при библиотеке отпала, этот отдел библиотеки был ликвидирован, и И. М. перешёл в указанное архивное управление на должность архивариуса, какую он и занимал до самой своей смерти. Здесь он исполнял те же работы, что и в историческом архиве при библиотеке.

Находясь в духовном сане, И. М. хотел иметь ещё и духовную службу, соответствующую его сану. Поэтому в апреле 1919 г. он временно определился на священническую вакансию при Вятском кафедральном соборе. Эту временную вакансию он занимал до июля месяца того же 1919 г. В июле ему пришлось перейти на псаломщическую вакансию, бывший тогда архиепископ Никандр в своей резолюции писал: «Протоиерею Осокину, бывшему смотрителю духовного училища, занять псаломщическую вакансию считаю невозможным, оскорбительным для должности смотрителя. Посему, прошение удовлетворяется впредь до открытия лучшего места протоиерею Осокину, соответствующего его запросам и бывшей должности смотрителя».

Действительно, и образовательный ценз, и предшествующая продолжительная духовно-учебная служба давали ему полное право на место штатного протоиерея, и все его сослуживцы по собору не имели больших преимуществ, чем И. М. Но резолюция архиепископа, несмотря на её категоричность, осталась неисполненною. Через полгода, когда при соборе открылась диаконская вакансия, тот же архиепископ Никандр отказал И. М. в просьбе о назначении на эту диаконскую вакансию, почему-то предложив ему искать место священника в одной из приходских церквей г. Вятки. Затем в соборе неоднократно открывались и священнические вакансии, но И. М. не удалось занять место штатного при соборе протоиерея. Преемник архиепископа Никандра систематически отказывал И. М. в назначении. Трудно сказать, по каким мотивам отказывалось, ибо отказы не были мотивированы, но по некоторым данным можно думать, что архиереи в этом случае считались с мнением служащей духовной корпорации, которая неблагоприятно смотрела на пребывание И. М. в их среде. В одном из писем к архиепископу Никандру И. М. писал: «Я не нашёл должного порядка в соборе вообще и в частности правильности в ведении церковного хозяйства, между тем, братское коллективное решение дел здесь не проводится, теперешний же временный настоятель не является вполне тактичным, авторитетным, опытным руководителем братии. Мои попытки ближе войти в жизнь собора, согласно служебного долга, оказались не совсем удачны. Видим, я пришёлся, как говорят, не ко двору, врезался в среду братии клином». (19 июня – 2 июля 1919 г.). Судя по этому письму И. М., некоторая самостоятельность мнений его и настойчивое желание принять равное участие в решении всех церковных вопросов, несмотря на его псаломщическое достоинство, производили диссонанс в жизни соборного причта. С течением времени к этому присоединились другие обстоятельства. И. М. просил предоставить ему место штатного священника уже тогда, когда был болен. Диагноз тяжкой болезни (рак желудка) врачом был поставлен. Поэтому причт собора не был расположен принимать в свою среду человека, который, по его мнению, уже не мог быть настоящим работником и нести на себе всю нелёгкую работу по собору (например, участие в продолжительных крестных ходах по епархии), не задевая своих сослуживцев. Эти отказы причинили И. М. много огорчения и омрачили последние дни его жизни. По мере того, как болезнь его прогрессировала, а вместе с тем ухудшалось и нервное состояние больного, желание занять штатную должность священника для И. М. сделалось какой-то навязчивой идеей, приводившей его при отказах в крайнее возбуждение, почти в ненормальное состояние. Когда выяснилось окончательно, что дни И. М. сочтены, дети его пришли к мысли, что архиерей не погрешил бы против церковных интересов, если бы для успокоения больного назначил его на эти недолгие дни штатным священником собора, и без ведома отца заявили архиерею личную просьбу о том, но архиерей отказал, ссылаясь на то, что этого не хочет причт собора, нуждающийся в работнике. Последний письменный отказ в назначении написан был уже 14 июня 1921 г., т.е. за три недели до смерти И. М. и был адресован «О. Протоиерею, священнику по псаломщической вакансии при Вятском Кафедральном соборе о. Иоанну Осокину», причём резолюция епископа Виктора была такой: «Место священника при Кафедральном соборе г. Вятки занято».

Одновременно с тем И. М., уже лёжа на постели без движения, приглашал епископа Виктора к себе для беседы об устройстве пастырской школы. Эту мысль в последние дни жизни И. М. также очень энергично развивал. Он находил возможным её осуществление даже при современной экономической разрухе, причём высказываемые им соображения были весьма правдоподобными, не шли в разрез с реальной обстановкой русской жизни.

Скончался И. М. 6 июля 1921 г. Накануне смерти он чувствовал себя хорошо, диктовал детям археологический путеводитель по г. Вятке, беседовал на эту тему с любителями старины – мальчиком Миловым, с интересом слушал рассказы приехавшей в тот день из Сибири после более чем трёхлетней разлуки племянницы М. П. Спицыной (упоминаемой нами его воспитанницы) о пермских и сибирских событиях из периода гражданской войны. Но часов в 11–12 ночи, когда его начали переворачивать, он почувствовал себя плохо, перестал почти владеть языком, конечности начали холодеть, но пульс ещё работал хорошо. Был он, видимо, в сознании, так как поцеловал жену, руки у жены и племянницы, ухаживающих за ним, и пытался что-то сказать. По совету приглашённого немедленно врача начали согревать больного горячими бутылками, после чего он успокоился и уснул или впал в бессознательное состояние. В таком состоянии, не приходя в себя, И. М. Осокин скончался в 6 часов утра 6 июля.

Таковы фактические данные к биографии И. М. Как видно из них, И. М. работал в течение своей жизни в двух областях. Я достаточно указал на административно-воспитательскую его деятельность и кратко коснулся его исторических работ по изучению местного края. Дополню своё сообщение материалом и из этой второй области.

Стремление к историческим изысканиям И. М. обнаружил уже на студенческой скамье. Выпускное (кандидатское) сочинение им было взято на тему: «Право патронатства в юго-западной России XVI века» и разработано по актам и грамотам Археографической комиссии и отчасти по историческому Архиву Казанской академии. На первой же своей должности – учителя Кукарского училища, как я уже сказал, он занялся историей этого училища. Его «Исторический очерк Кукарского двухклассного М[инистерства] Н[ародного] Пр[освещения] училища за 50 лет его существования» явился результатом разработки архива Кукарского волостного правления, в котором хранились интересные дела бывшего удельного управления. Попутно должен сказать, что в начале 60-х гг. во главе Вятского удельного управления стояло высокоинтеллигентное и чрезвычайно деятельное в общественном смысле лицо – это Алабин, оставивший большой след в области народного образования в Вятской губернии. Между прочим, он много потрудился для постановки на надлежащую высоту Вятской публичной библиотеки (теперь имени Герцена) и местного музея. Позднее на основании того же источника, т. е. удельного архива, у И. М. составлена статья «К истории народного образования в удельных имениях Вятской губернии», отпечатанная в трудах Вятской учёной архивной комиссии.

Когда И. М. был в Соликамске, то архив духовного училища пользовался большим его вниманием. Результатом работ в архиве была уже упомянутая мною «Историческая записка о построении нового здания для духовного училища в Соликамске», отпечатанная в «Пермских епархиальных ведомостях», и затем другая статья «Об общежитиях при духовных училищах». Обе статьи отпечатаны в «Пермских епархиальных ведомостях» за (1898. № 16, 18–19). Занимаясь поисками в архивах Соликамска, И. М. нашёл копию с писцовой книги Кайсарова, 1629 г., по г. Соликамску и переслал её историку Пермского края Дмитриеву.

В бытность его в Перми начались работы о Вятском Трифоне, которые занимали И. М. в течение 20 лет и составили целую серию кропотливых и добросовестных исторических исследований, характеризующих И. М. как серьёзного историка местного края. В Перми им написаны «Место подвигов преподобного Трифона, Вятского Чудотворца в Пермском крае» и «К вопросу о миссионерской деятельности преп. Трифона Вятского в Пермском крае». Оба исследования напечатаны в трудах Пермской учёной архивной комиссии, выпуски V и VII. Работы эти были результатом его занятий в качестве члена Пермской учёной архивной комиссии в архивах Пермского губернского правления и духовной консистории, в церковных архивах сёл Успенского, Нижне-Муллинского и Верхне-Муллинского и в архивах строгановских имений в сёлах Усолье и Ильинском.

Переехав в Вятку, И. М. Осокин усиливает свои работы по изучению местного края и принимает весьма деятельное участие в жизни Вятской учёной архивной комиссии, состоя в ней членом с самого основания её в 1905 г., членом-учредителем и товарищем председателя. К этому времени относится целый цикл исторических работ И. М. из жизни преп. Трифона. Им составлен «Указатель литературы о преп. Трифоне и основанных им монастырях» (ВЕВ. 1911. № 15–20). Разработан даже «Исторический очерк почитания преп. Трифона, Вятского Чудотворца» (ТВУАК. 1912). Потом написан целый ряд статей, относящихся к жизни Трифона и основанных им монастырей, – «Келейное Евангелие преп. Трифона, Вятского Чудотворца» (ТВУАК. 1890.); «В каком году скончался Трифон» (ТВУАК. 1912); «Малая Немнюга Архангельской губ. Пинежского уезда» (место родины преп. Трифона); Там же. «К истории вотчинных владений Трифонова монастыря» (ТВУАК. 1912)

Изданы «Духовная грамота Преп. Трифона архимандриту Ионе с братиею» (ВЕВ. 1909. № 40), «Два списка подлинных жалованных грамот Вятского Успенского Трифонова монастыря первой половины XVIII столетия» (ТВУАК. 1912. Вып. I), «Житие преп. отца нашего Трифона Вятского Чудотворца». Издание рукописного жития XVII в. со вступительной критической статьёй в предисловии (ТВУАК. 1912. Вып. I) и отдельной книгой в 1911 г. Наконец, им составлено «Житие пр. Трифона» для школ и народа (Вятка, 1912). Большая часть статей относится ко времени, близкому ко дню празднования 300-летнего юбилея смерти Трифона, – 8 октября 1612 г. И. М. был самым деятельным участником комитета по подготовке юбилейного торжества – был секретарём его. Можно сказать, что и самая мысль празднования юбилея принадлежит ему. Об этом имеется у него целый ряд предваряющих статей. – «По поводу 291 годовщины со дня смерти преп. Трифона» (ВГВ. 1904 г.), «По поводу 298 годовщины со дня смерти преп. Трифона (ВЕВ.1908. № 42). Наконец, когда наступил день празднования юбилея, И. М. является центральной фигурой торжества, так сказать, им подготовленного, и произносит речь под заглавием «Значение преп. Трифона в истории Вятского края» (ВЕВ. 1912. № 45–46). Во всех произведениях И. М. преп. Трифон является не отвлечённой иконописной фигурой, а живым историческим лицом, действующим в реальной обстановке, с весьма конкретными планами, рисуется не только как подвижник, а как общественный деятель и колонизатор края. Временами историческое воображение И. М., подкреплённое основательным изучением исторических документов, возвышается до художественного воспроизведения интересующего его образа. В этом отношении заслуживает внимания рассказ его «Последние дни жизни преп. Трифона», на который можно указать как на образчик художественно-исторической литературы (ВЕВ. 1910. № 50). Рассказ этот вошёл в составленное им житие Трифона (глава III).

Параллельно с Трифоновским юбилеем стоит устройство в Вятке церковно-археологического музея, который был открыт 5 октября 1912 г. Музей этот сосредоточил церковные древности и по случаю Трифоновского юбилея назван Трифоновским. В устройстве этого музея И. М. принимал также очень большое участие, как представитель учёной архивной комиссии и епархиального духовенства. Музей предполагался быть вообще историко-археологическим музеем при Вятской учёной архивной комиссии, о чём И. М. был составлен соответствующий доклад комиссии. Но по условиям времени и недостаточности средств исторический музей не осуществился. Пока дело ограничилось указанным Трифоновским музеем. И. М. были составлены временные правила по заведованию музеем. Впоследствии И. М. состоял заведующим и председателем комитета этого музея.

В связи с деятельностью Трифоновского музея И. М. в течение трёх лет – в 1914, 1915 и 1916 гг. – по поручению учёной архивной комиссии совершил три археологических экскурсии по Вятской губернии с целью отыскания письменных исторических памятников в крае и, в частности, для ознакомления с архивами церквей, волостных Правлений, бывших духовных правлений и бывших монастырей. Результатами этих экскурсий были три весьма интересных в историческом отношении отчёта: 1) О церковно-археологической экскурсии по церквам Слободского уезда в июле 1914 г.; 2) Об археологической поездке по Слободскому, Яранскому и Котельничскому уездам в апреле-июле 1915 г.; 3) Об археологической экскурсии по Вятской губернии в мае-июне 1916 г. – и множество предметов церковной древности для церковно-археологического музея. Замечательна, между прочим, та бережливость, с какой И. М. относился к даваемым ему на экскурсии средствам. Так, судя по отчёту, на вторую экскурсию по трём уездам он израсходовал только 50 рублей из сумм архивной комиссии и не исключительно только на разъезды, но и на другие расходы по экскурсии. Так, в 3-й статье записано: «Сторожам церковным за разборку и чистку вещей в кладовых, хранение и доставку их на пароход – 60 коп.», в ст. 4-й: «За чистку и доставку икон из Пятницкой церкви в гор. Вятке – 80 коп.».

Независимо от того И. М. работал и по вопросам общей истории местного края. Таковы работы «Материалы для истории отечественной и освободительной войны по архиву Вятской духовной консистории» (ТВУАК. 1912. Вып. IV), «Отношение г. Вятки и Вятской губ. к дому Романовых в минувшее трёхсотлетие» (ВЕВ. 1913. № 2), «Межевая книга города Хлынова 1759 г. с предисловием» (ТВУАК. 1917) и другие.

Работая сам по истории местного края, И. М. хотел привлечь к тому же и других. Такую цель именно преследовали его статьи: «Необходимы работники по изучению истории Вятского края и примерные темы по истории края» (ТВУАК. 1915. Вып. II), «К сведению лиц, занимающихся историей Вятского края» (ВЕВ. 1912. № 2), «К сведению лиц, занимающихся историей Вятской епархии» (ВЕВ. 1913. № 20).

В 1916 г. И. М. основывает кружок любителей церковной старины и церковно-археологического музея при Вятском епархиальном братстве, где он был первым председателем, а в 1920 г. вступает в члены Вятского исторического общества.

Вятская старина, а особенно церковная, занимала И. М. до последних дней его жизни. Уже лёжа, можно сказать, на смертном одре, уже будучи не в состоянии писать, он задумал составить «Путеводитель по г. Вятке» и почти привёл в исполнение свою мысль, продиктовав своим детям весь путеводитель. Последняя строка путеводителя диктовалась в самых первых числах июля 1921 г., а 6 июля он умер, умер именно как историк именно местного края.

Примечания

1. Ученики 4 класса, проходившие философию, по старинной терминологии назывались философами.
2. В Казанскую Академию кружковщина 80-х гг. занесена как передовая студентом Миловским, кончившим академию в 1884 г. Этот Миловский впоследствии был небезызвестным писателем под псевдонимом Елеонского. Его беллетрические рассказы из жизни духовенства и черемисского быта читаются с большим интересом. Из членов казанских кружков, современных И. М., также известны были впоследствии из студентов университета – Березин, член, кажется, второй Государственной Думы – трудовик и один самоучка из среды рабочих булочников Пешков, потом всемирно известный писатель Максим Горький, писатель Евгений Чириков, студент университета и проч.
3. Как это – получивший высшее образование человек, учёный муж и вдруг остался «без места».
4. Кстати скажем, что И. М. знал А. С. Верещагина, ещё учась в семинарии, как преподавателя латинского языка.
5. И выразил пожелание И. М. поднять и возвысить училище на ту высоту, какой желает ему духовенство Вятского училищного округа (6 ноября 1906 г.).
6. К вопросу о введении ручного труда в Вятском духовном училище // ВЕВ. 1908. № 32.
7. Статья «К вопросу об отношении съездов духовенства к правлениям и смотрителям духовных училищ».
8. Это упомянутый выше уволенный в 1905 г. из духовного училища Попов.
9. Позднее Наумов был уволен за злоупотребления.
10. Дочь и племянница И. М. Осокина.

Вятка, 1922 г.

Некоторые дополнительные материалы к биографии И. М. Осокина

К биографии отца могу добавить следующее:

1905 г. застал папу в Воскресенском соборе. Я хорошо помню интерес папы к событиям того времени. Папа любил слушать революционные песни, которые исполняла моя двоюродная сестра, жившая у нас. Хорошо помню отношение папы к погрому 17 октября 1905 г. Священник из его причта Фаворский, защищая во время погрома одну знакомую девушку, кажется, Грекову, узнал среди нападающих своих прихожан. Им было сделано об этом официальное заявление. Они были приговорены к духовному покаянию (В архиве документы об этом есть). Думаю, да мне и помнится, что Фаворский перед подачей заявления советовался с отцом. На следующий день после погрома папа за утренней обедней произнёс проповедь, где он потребовал, чтобы все приехавшие в этот день крестьяне разъехались по деревням, и резко осудил происшедшее накануне. Некоторые учителя гимназии в тот же день просили меня, ученицу приготовительного класса, нельзя ли достать эту проповедь. Она была опубликована в «Епархиальных ведомостях», но, конечно, в приглаженном виде. После этой проповеди многими священниками были также произнесены осуждающие проповеди. В разговоре с близкими ему папа определённо говорил, что одним из организаторов погрома был его прихожанин мясной торговец Ездаков, видный монархист.

Интерес папы к событиям 1905 г. выражался в чтении и сборе номеров нелегального журнала, издаваемого семинаристами. Помнится, название другого журнала «Епархиальные отголоски» (точно не знаю).

Между прочим, когда я работала библиотекарем в 10 пех. школе, которая помещалась в б. духовном училище, мне рассказывали, что в библиотеке училища нашли тайник, в котором были семинарские журналы 1905 г., а также отдельные брошюры К. Маркса и Ф. Энгельса. Некоторые я находила среди библиотечных книг пехотной школы. На них стояла подпись моего отца.

Далее, разногласие с духовным начальством у отца перед смертью объясняется не только той причиной, которую приводит Александр Николаевич, и она не была главною. Главная же была – поступление папы в архивное бюро, т. е. другими словами, сотрудничество папы с советской властью. При этом папа, думаю, первый из священников в Вятке начал носить светскую одежду, что вызвало, конечно, большие разговоры. Костюм его бросался в глаза. Он носил толстовку, брюки в сапоги, а поверх надевал плащ брата.

Далее, уже тяжело больной, он резко нападал на приходящих к нему священников, упрекая их в несоответствии их жизни с религией. Такие беседы иногда кончались у него часто болезненными припадками.

Ольга Осокина.
1968 г.