Главная > Выпуск №12 > Вятские учителя-поляки – современники А. И. Герцена

Вятские учителя-поляки – современники А. И. Герцена

Т. А. Дворецкая

Польская тема проходит через всё творчество А. И. Герцена, а точнее, через всю его жизнь. Современник двух крупнейших польских восстаний – 1830 и 1863 гг., он близко знал многих их участников. Образы этих несгибаемых борцов, «мучеников польского дела», как называл их Герцен, находим мы на страницах «Былого и дум». Среди них и вятские знакомые Герцена. По цензурным соображениям он не упоминает их имён, но для одного делает исключение. Это Иван Антонович Верниковский. Отмечая почти полное отсутствие в Вятке людей, знающих иностранные языки, Герцен пишет: «Зато “просвещённое” начальство определило в той же вятской гимназии известного ориенталиста, товарища Ковалевского и Мицкевича, – Верниковского, сосланного по делу филаретов, учителем французского языка»1.

Кто же такой Верниковский и как познакомился с ним А. И. Герцен?

Думается, знакомство могло состояться в доме А. Л. Витберга, где был своеобразный шахматный клуб и куда были вхожи ссыльные поляки, считавшиеся довольно сильными шахматистами, в том числе и Верниковский2. Как известно, Витберг и Герцен были большими друзьями и даже жили некоторое время в одном доме. Кроме того, Герцен появлялся в кружке директора гимназии М. В. Полиновского, где часто бывал Верниковский3. Наконец, Герцен был приглашаем и в собственно польские дома, о чём писал в «Былом и думах». Будучи приглашён на проводы уезжавшего на родину ссыльного поляка, Герцен услышал фразу: «Да зачем же Вы русский?» – знак высокой оценки его личных качеств в польской среде.

Остановимся на личности Ивана Антоновича Верниковского.

Ян Непомуцен Верниковский родился 11 мая 1800 г. в д. Косейск Мозырского повета Минской губернии. Он был сыном шляхтича Антония Верниковского и его жены Марты, урождённой Арцишевской4. В Минской губернии в Игуменском уезде д. Сущине у него было родовое имение из 50 десятин земли без крестьян. После смерти опекуна Филиппа Обуховича Верниковский получил 9 душ крестьян. Закончив Мозырскую гимназию, юноша поступил на этико-филологическое отделение Виленского университета, которое закончил со степенью кандидата философии в 1820 г. В том же году продолжил обучение, поступив в педагогический институт при университете5. Молодой Верниковский среди товарищей-студентов считался поэтом, его называли Пиндаром в честь древнегреческого поэта, оды которого он перевёл на польский язык. Увлекался Верниковский и восточными языками, был членом кружка арабистов. Роковым оказалось его участие в другом, тайном, кружке – кружке филаретов. В 1823 г. все его участники были арестованы. В один день с руководителем кружка Томашем Заном и знаменитым впоследствии поэтом Адамом Мицкевичем был арестован и Верниковский. После заключения в Бернардинском монастыре в Вильно в 1824 г. Верниковского выслали в Казань для продолжения занятий восточными языками при университете с условием в дальнейшем поступить на службу в иностранную коллегию. Здесь он выполнял обязанности надзирателя и помощника инспектора, а в 1827 г. был определён преподавателем арабского языка в Казанскую гимназию. Для казанских гимназистов он написал грамматику арабского языка. Дважды его педагогическая деятельность была отмечена начальством: за «безмездное исправление должности надзирателя и помощника инспектора» он получил 300 руб., а за преподавание в гимназии древней истории, географии, французского и латинского языков попечителем округа ему была объявлена благодарность. В конечном итоге за «беспорочное поведение» он в 1832 г. был освобождён от надзора и от обязанности служить в коллегии иностранных дел. Но не умел Верниковский ценить милости начальства. Проезжая в отпуск на родину через Москву, он имел неосторожность вписать в альбом своего товарища стихи, полные «нерасположения и неблагонамеренности к России и правительству». Эти стихи, положенные на музыку, распевали ученики Витебской гимназии6. Несчастного поэта арестовали, судили, долгое время он жил без всяких средств к существованию, пока в августе 1836 г. не был выслан в Вятку. Сразу же он начинает хлопотать о месте, ведь надо на что-то жить. И хотя в гимназии нет учителя французского языка, директор М. В. Полиновский не спешит принимать опального поэта. Только заручившись разрешением местных и центральных властей, в марте 1837 г. Полиновский допускает его к преподаванию. Отныне Верниковский – младший учитель французского языка и посетитель салона Полиновского, любившего учёные беседы с образованными людьми. Занятия Верниковского в гимназии пошли очень хорошо, но он страдал ревматизмом и в следующем году перешёл в Симбирскую гимназию, где был последовательно учителем латинского языка, инспектором и директором7. Впоследствии Верниковский был переведён директором училищ Харьковской губернии, где дослужился до пенсии в 1860 г. Умер в 1877 г. в Харькове (по другим источникам, в Симбирске)8.

Интересна деталь его симбирского периода. В Симбирске Верниковский женился на Винцентии Оржешковской, выпускнице Павловского института. С 17 лет она была домашней учительницей в Симбирске. Брак ничего не изменил в её работе – она продолжалась9. Так образовалась педагогическая семья – явление чрезвычайно редкое для середины ХIХ в.

Но вернёмся в Вятку. Дело, оставленное Верниковским, подхватил его соотечественник Иосиф Смукрович, «единственный, если не считать Верниковского, выдающийся преподаватель новых языков за это время», как характеризует его «История Вятской гимназии».

Иосиф Мартынович Смукрович был ссыльным. За участие в тайном политическом обществе «Союз польского народа», руководимом Ш. Конарским, казнённым по приговору суда, в 1840 г. он был сослан в Пензу. Здесь он просил разрешения держать экзамен при Казанском университете на звание учителя французского языка. Выдержав экзамен, получил место учителя в Вятской гимназии. Десять лет (1841–1851) провёл он в Вятке, оставив здесь после себя самые добрые воспоминания своих питомцев-гимназистов. «Насколько он принимал к сердцу успехи своих учеников, – писал о Смукровиче его ученик профессор Я. С. Степанов, – видно, например, из того, что, когда я, считавшийся “первым учеником”, являлся в гимназию после поездки на вакацию в свой Яранск, с сильно испарившейся из головы французской грамматикой, то Смукрович, вызвавши меня к доске и заметив крупные пробелы в моих знаниях, начинал сильно кипятиться, и слышались возгласы: “Отто, провалиться бы этому Яранску! Отто, сжечь бы этот Яранск!” Иногда несчастные, ни в чём не повинные яранцы приговаривались даже к поголовному повешению или расстреливанию»10.

Отношения между учителем и старшими гимназистами были неформальными, дружескими. Тот же Я. С. Степанов вспоминает: «В высших классах мне случалось брать у него французские книги для чтения – и действительно читать их, разумеется, не без помощи лексикона. И теперь ещё совесть упрекает меня за то огорчение, которое я причинил этому достойному человеку, испачкавши чернилами роскошное издание рассказов Тёпфера, притом не его собственное, а также взятое им для прочтения»11. Не отличался Смукрович и излишней строгостью. При вступительных экзаменах он мог дать для перевода с французского «Отче наш». «Разумеется, – вспоминает Степанов, – мы с первых же слов догадались, в чём дело, и выдержали экзамен чуть не блестяще»12.

Более строг в оценке деловых и личных качеств Смукровича его земляк и товарищ по несчастью ссыльный Генрих Каменьский. В письмах из Вятки он так описывает Смукровича: «Познакомился с неким Смукровичем из Одессы, преподающим в школе. Он единственный преподаватель французского языка. Смукрович владеет разговорной речью неплохо, даже скорее хорошо: несколько раз он обращался ко мне по-французски, желая побеседовать на этом языке, но я неизменно отвечал по-польски, так как присутствующие французским языком не владели. Потом другие гости сели за карты, я начал играть в шахматы со Смукровичем, первым приличным шахматистом, которого я здесь встретил». Спустя некоторое время Каменьский пишет: «Был на вечере у Тиховидова, который он давал для директора гимназии. На вечере присутствовали почти все местные учителя, – большинство из них я знаю. Среди них один поляк, Смукрович; он хорошо играет в шахматы, скверно говорит по-французски, хоть и считается здесь лучшим преподавателем этого языка. К несчастью, он пристрастился к водке»13. После смерти жены Смукрович остался вдовцом с тремя детьми. Младших – дочерей Марию и Елену – взяли на воспитание одесские родственники, а сын Иосиф остался с отцом. О домашней жизни учителя Я. С. Степанов писал: «В квартире Смукровича (он был вдовец и имел прехорошенького смуглого сынишку Жужу, вероятно, Иосиф) иногда появлялась на сцену экономка, находившаяся, по-видимому, в очень фамильярных отношениях с барином»14. В 1851 г. Смукрович перешёл учителем французского языка в Нижегородский дворянский институт, где через два года скончался15.

Нелишне заметить, что у Верниковского и Смукровича были предшественники на вятском педагогическом поприще.

В 1813–1819 гг. латинский язык преподавал в гимназии Александр Христофорович Русецкий, польский дворянин из Галиции, профессор философии Люблинской коллегии. После присоединения Польши он два года состоял преподавателем в сухопутном кадетском корпусе. Шесть лет преподавал историю и географию в Инженерском и три года в Сиротском корпусе, в 1809 г. определён учителем в Казанскую гимназию, где пробыл до 1813 г., после того определён в Вятскую гимназию. Аккуратный, строгий, требовательный и хороший преподаватель. Составил и издал грамматику латинского языка16. Правда, его звание профессора и учёная степень доктора подверглись сомнению у училищного начальства: в документах Русецкого были обнаружены подчистка и неправильный перевод, расцененный как намеренный17. Вероятно, это послужило причиной увольнения Русецкого. В послужном списке Русецкий предстаёт как ловкий царедворец. Кому только не подносил он свои сочинения (оратории и речи), на которые был большой мастер: польскому королю Станиславу Августу, принцу Альбрехту Радзивиллу, а после присоединения Польши к России – Павлу I и Александру I18.

В 1817 г. французский язык преподавал Вислоцкий, бывший учитель латинского языка Симбирской гимназии. Совет университета требовал от директора ежемесячных донесений об успехах, а особенно о поведении Вислоцкого19.

Последнее характерно для отношения властей ко всем полякам, всегда считавшимися неблагонадёжными. Пример тому – судьба Федора (Теодора) Лозинского (Лозиньского). В 1826–1833 годах он вёл в гимназии естественную историю. Лозинский – дворянин Волынской губернии, ученик Житомирского уездного училища и воспитанник Виленского университета, закончивший физико-математический факультет со степенью магистра20. Будучи одним из деятельнейших членов общества филоматов и филаретов, он был выслан в отдалённые от Польши губернии и таким образом попал в Вятскую гимназию. Ученик Лозинского И. М. Глебов, будущий директор гимназии, в своих воспоминаниях называет его в числе лучших учителей. В отличие от других преподавателей, применявших зубрёжку «от сих до сих», Лозинский объяснял ученикам задаваемое, и дело шло толково и успешно21. Единодушны с учениками и ревизоры, характеризовавшие Лозинского как усердного, знающего и искусного преподавателя. Исключение составляет лишь ревизия гимназии, проведённая «визитатором» П. А. Словцовым в 1828 г. Он невысоко оценил знания учеников Лозинского. Кроме того, в акте ревизии он строго пенял учителю «за потерянную им татарскую монету» и требовал возмещения ущерба22. Дело в том, что в гимназии ещё со времён Главного народного училища существовал минцкабинет, в котором было собрано несколько сот старинных монет, медалей, жетонов, абдруков. Коллекция постоянно пополнялась. Визитатор проверил наличие предметов в коллекции и не нашёл злополучной монеты. Лозинский вынужден был давать объяснение. Сохранился собственноручный его рапорт. Он ярко рисует картинку проверки гимназии, фигуры грозного визитатора и бедного проверяемого учителя. Приведём документ полностью: «Во время осмотра минцкабинета Господином Визитатором в покое, в котором стоит шкап с монетами, было холодно, и Его Превосходительству благоугодно было приказать перенести медали и монеты в библиотеку для обозрения. Как я не хотел помешать порядка и перекладывал со шкапа на доску для удобнейшего перенесения, то, несколько раз понуждаем к ускорению, и уронил было монету, значущуюся в книге под номером 50 под названием татарской медной монеты, которой по ея мелочи второпях и не мог отыскать. После уже, стараясь помянутую монету отыскать, я её и нашёл по долговременном искании западшую в щель в полу»23. Монета была представлена директору гимназии, возвращена им обратно в минцкабинет, рапорт подшит в дело. Уже в следующем 1829 г. «за ревностное прохождение должности» Лозинский получил благодарность Совета Казанского университета24. Но «образ жизни и малотерпимая болезнь (впоследствии у него отнялась нога. – Т. Д.) сделали пребывание его в гимназии и в самой Вятке невозможным»25. К малотерпимой болезни следует добавить и малотерпимое отношение властей к польскому учителю. Пристальное и зачастую недоброжелательное внимание к нему особенно усилилось, когда в Вятку в конце 1831 г. стали прибывать сотни пленных польских офицеров, участников восстания. Учебное ведомство всполошилось, и уже в ноябре 1831 г. попечитель округа предписывает директору гимназии Ф. Я. Попову «наблюдать, не имеет ли учитель вверенной Вам гимназии Лозинский с кем-либо из них связей, и вообще иметь бдительный надзор за его поведением и по временам доносить мне о нём»26. Разумеется, такие связи были, ведь среди прибывавших – не просто товарищи по несчастью, но родные и знакомые. Кроме них Лозинский встречался с Казимиром Шаполинским, бывшим профессором Нежинского лицея высших наук князя Безбородко, высланным «за вредное на юношество влияние», будущим знакомцем Герцена в Вятке27. Конечно же, двум однокашникам (по Виленскому университету), двум учителям-естественникам, двум вольнодумцам было о чём поговорить. Но во всех этих знакомствах бдительное око директора не разглядело «ничего предосудительного». Тогда внимание директора привлекло пошатнувшееся здоровье Лозинского. Его лечащему врачу Антону Юргевичу (к нему обращались многие поляки) директор писал: «Нахожу нужным знать, от какой именно болезни <...> пользовали Вы многократно господина Лозинского; и свойство болезни его не может ли иметь какого-либо вредного влияния на здоровье учащихся во время преподавания им уроков, особливо же когда они находились бы в близком от господина Лозинского расстоянии»28. Ответ бдительный директор получил самый достойный. Перечислив все болезни Лозинского (их в обиходе называют простудными), Юргевич заключает: «Все сии болезни имеют свойство совершенно не заразительное и не могут иметь никакого вредного влияния на здоровье учащихся не только в близком расстоянии, но даже и тогда, ежели бы они вместе с ним спали»29. Был ли Юргевич поляком – неизвестно, но что он сочувствовал им, в этом его ответ не оставлял никаких сомнений. Болезнь или неблагонадежность учителя были причиной, но уже спустя год после описываемых событий Лозинский в штате гимназии не числился. «Кажется, он был перемещён на кандидатский оклад в Казанский университет, “чтобы не обременять его участи и доставить случай пользоваться лучшими врачами”. В 1834 г. он однако уволен из министерства, а в 1836 г. бедствует в Слободском», – сообщает А. А. Спицын30. Дальнейшая судьба бедного учителя неизвестна. А вот судьба его бдительного начальника Фёдора Яковлевича Попова известна хорошо. Она жестоко посмеялась над верноподданным и законопослушным чиновником. Спустя сорок лет его внучка – медалистка вятской гимназии Надежда Хохрякова – выйдет замуж за ссыльного поляка Казимира Нивинского. На венчании со стороны невесты не будет ни одного поручителя: семья не поддержит её выбора. Что тут скажешь, кроме пушкинского: «Бывают странные сближенья»!

Как видим, польские учителя оставили довольно заметный след в истории вятской школы. Люди образованные, зачастую имеющие университетские дипломы, они несли свет знаний в российскую глубинку, испытывавшую во времена Герцена острую нехватку педагогических кадров. Не надо забывать и то, что это были чаще всего ссыльные, то есть люди, пострадавшие от той страны, на которую вынуждены были работать. Несмотря на это, они трудились честно, не помня обид и зла, щедро делясь со своими учениками тем, чем владели сами. На праздновании столетия Вятской гимназии вспоминали её учителей, бывших примерами «страстной любви к знанию и преданности к избранным добровольно занятиям, гуманного, любовного, почти товарищеского отношения к воспитанникам». И среди названных русских фамилий (Косарев, Томилов, Редников) была и польская – Смукрович31.

Примечания

1. Герцен, А. И. Былое и думы. – М. : Худож. лит., 1969. С. 293–294.
2. Петряев, Е. Д. Записки книголюба. – Киров : Волго-Вят. кн. изд-во, 1978. С.226.
3. Петряев, Е. Д. Живая память. – М. : Мол. гвардия, 1984. С. 95.
4. Sliwowska, W. Zeslancy polsky w Imperium Rosyjskim w pierwszej polowie XIX wieku. – Warszawa, 1998. S. 664.
5. ГАКО. Ф. 205. Оп. 1. Д. 1105. Л. 114 об., 115 об.
6. Там же. Ф. 582. Оп. 128. Д. 317. Л. 9.
7. История Вятской гимназии за 100 лет её существования / сост. М. Г. Васильев. – Вятка, 1911. С. 79 ;  Директора, инспектора и преподаватели Вятской гимназии (1811–1865) / сост. А. А. Спицын. – Вятка, 1904. С. 68.
8. Sliwowska, W. Zeslancy polskу... S. 665.
9. ГАКО. Ф. 205. Оп. 2. Д. 1447. Л. 71 об.–72.
10. История Вятской гимназии... С. 81.
11. Директора, инспектора... С. 69.
12. История Вятской гимназии... С. 74.
13. Каменьский, Х. Письма из ссылки. – Киров, 1989. С. 74, 190. (Машинопись).
14. История Вятской гимназии... С. 78.
15. Директора, инспектора... С. 69.
16. История Вятской гимназии... С. 29.
17. ГАКО. Ф. 205. Оп. 4. Д. 3526. Л. 1–3.
18. Там же. Оп. 1. Д. 374. Л. 5 об.–8 об.
19. Директора, инспектора... С. 67.
20. Sliwowska, W. Zeslancy polskу... S. 349.
21. История Вятской гимназии... С.46.
22. ГАКО. Ф. 205. Оп. 1. Д. 910. Л. 21 об.
23. Там же. Л. 27.
24. Там же. Д. 947. Л. 21 об.–22.
25. Директора, инспектора ... С. 65.
26. ГАКО. Ф. 205. Оп. 5. Д. 51. Л. 6.
27. Там же. Л. 11.
28. Там же. Л. 12.
29. Там же. Л. 12 об.
30. Директора, инспектора... С. 65.
31. Столетний юбилей Вятской мужской гимназии / сост. Б. А. Селенкин. – Казань, 1912. С. 75.