Главная > Выпуск №11 > Коротко об отце

Коротко об отце

В. А. Кончиц

Главное, что мне хотелось бы отметить, – папа был настоящим бессребреником. Материальная сторона жизни не интересовала его. Он был равнодушен к вещам. Единственное, наверное, что у него было – трофейная пишущая машинка. Он был и настоящим писателем; это было главным и единственным делом его жизни.

Мы жили в деревянном доме почти что в центре Москвы. Дом стоял на довольно большом участке земли. Папа выстроил себе небольшую хижину на этом участке. Летом он жил в ней и работал. Он очень любил свою северную деревню, никуда из Москвы практически не выезжал, кроме родных северных мест. И эта хижина на нашем участке в какой-то мере восполняла ему деревенскую крестьянскую жизнь. Большой город скорее угнетал его. Недаром почти все его произведения посвящены деревне.

Я так и вижу его сейчас – в кепке, с папиросой во рту он ходит по саду. Обязательно разведёт костёр. Начнёт копать грядку или пропалывать морковь. Он вообще всё-время что-то делал. Что-то прибивал, строгал, выпиливал. Делал он всё это с любовью, но без немецкой аккуратности. «Ничего, что получилось криво, – говорил он мне. – Зато чувствуется ручная работа. И крепко». В детстве он мне делал разные свистульки из дерева, рогатки, лук со стрелами. Я думаю, именно так, как это делали в его деревне в его детстве. Он любил работать с деревом. Иногда мог одним лишь топором вырубить из ствола причудливую скульптуру; одна из них долго стояла в саду уже после его смерти. Иногда вырезал из берёзового полена витые подсвечники, деревянные ложки. Наверное, такая ручная работа успокаивала, настраивала его на нужный лад. И, смастерив что-то, разведя костёр, накормив собак, папа снова шёл в свою хижину и садился за машинку. Оттуда раздавался мерный стук. Сначала он писал от руки в толстых тетрадях. Писал мелко и убористо. И потом уже перепечатывал. Двумя пальцами на немецкой трофейной машинке. В трёх экземплярах под копирку.

Он и в еде был очень неприхотлив, и в этом проявлялась какая-то глубинная крестьянская жилка. Он любил сам делать квас из чёрного хлеба, а когда шёл берёзовый сок, то обязательно набирал трёхлитровую банку и делал квас из него. Удивительно квасил капусту с мятой, у него всегда в хижине стоял бидон с этой капустой, и я ел её и не мог остановиться, так было вкусно. Он мог нарезать репчатого лука и есть его просто с постным маслом и чёрным хлебом. А какую окрошку он делал на своём квасу! «Квас должен быть обязательно с хреном», – говорил он. И выкапывал корень и натирал его на тёрке, утирая слезы.

2007 № 11.jpg

Писатель с сыновьями: справа – Владимир, слева – Михаил

Так же и в жизни он был неприхотлив и не стремился добиться какого-то карьерного роста. Вся эта суета шла мимо него. В те времена было очень трудно попасть в Союз писателей, люди шли на всевозможные ухищрения ради этого. А папа даже и не знал, что его приняли туда, он был в это время в деревне. Он удил рыбу, собирал грибы, работал на сплаве леса.

«Толя, ну одень галстук, неудобно, идёшь на собрание писателей», – говорила ему мама. «Не буду я носить эту удавку!» – ворчал папа, собираясь в Дом литераторов. Он был совершенно безразличен к одежде.

Как я уже и говорил, большинство его повестей и рассказов посвящено родной деревне. Мне, городскому жителю, москвичу, немного жаль, что у него так мало городских вещей. Потому что он мог бы написать очень интересно и талантливо и об этой жизни. И о своей жизни в послевоенной Белоруссии; ведь рассказывал он об этом очень занимательно, с удивительным юмором и любовью. Но так вышло. Так вышло, что север был ему ближе всего.

Дмитрий Корсаков правильно написал в своём очерке, что папе трудно давался сюжет. Все вещи его написаны мягко, лирично, в пастельных тонах. Они скорее создают настроение, впечатление, это такой своеобразный импрессионизм. Мне кажется, что это и хорошо, что мало сюжета. Сюжет дает жёсткость конструкции, заданность, сюжет подавляет непосредственность восприятия. Это палка о двух концах. Папа не любил такой жёсткости, не любил ложного пафоса, раздирания рубашки на груди. Как это часто бывает у так называемых «деревенщиков». Поэтому, наверное, неинтересна ему была и «злоба дня». Он смотрел на деревенскую жизнь выше, глубже, вне текущего момента, он скорее видел вещи вечные, непреходящие. За такое отношение Чехова, например, упрекали в «отсутствии идейной позиции». Об этом Пастернак писал: «Какое там тысячелетье на дворе?» Взгляд на жизнь у папы был скорее созерцательным, глубинным, любящим, сквозь пелену «суеты сует». Хотя он много читал и был образован, но всегда говорил мне: «Вовка, читай только Библию. Там всё есть». Он не был человеком, воцерковленным, то есть не соблюдал церковных обрядов, но по своей сути был настоящим христианином.

Жаль, что он мало написал. Что жизнь его оборвалась рано. Он ещё многое хотел сделать. Он всегда говорил мне: «Вовка, вот выйду на пенсию, уеду в деревню, вы будете приезжать, а я вам буду рыбу ловить, соленьями угощать...» Не дожил он до пенсии трёх лет.

Его однокурсник, известный поэт Вадим Перельмутер сказал мне однажды: «Анатолий Кончиц – очень талантливый писатель, ещё, к сожалению, не открытый, мало оцененный, его время ещё придёт».