Главная > Выпуск №2 > Из рукописного наследия Н.Н. Блинова

Из рукописного наследия Н.Н. Блинова

А.В. Сергеев

В фондах краеведческого отдела библиотеки им. А.И. Герцена хранится рукопись воспоминаний просветителя Николая Николаевича Блинова о земском враче Валентине Федосеевиче Нагорском. Воспоминания по завещанию автора переданы его дочерью Верой Николаевной Комаровой священнику Якову Федоровичу Мултановскому, занимавшемуся краеведческими изысканиями. В конце машинописного текста (одиннадцать страниц большого формата) автограф — «Свящ. Н.Н. Блинов».

В 60-70-х гг. В.Ф. Нагорский работал земским врачом в Орловском уезде, затем в Вятке ординатором губернской земской больницы, участвовал в работе съездов врачей Вятской губернии. II-й съезд в 1876 г. выразил «глубочайшую благодарность» В.Ф. Нагорскому «за его занятия по санитарной комиссии, а также за прекрасную преподавательскую деятельность на фельдшерских курсах и за услуги, оказанные санитарному направлению земской медицины в Вятской губернии».1 Впоследствии В.Ф. Нагорский стал доктором медицины и ветеринарии, начальником Главного Ветеринарного Управления. Он выработал систему обязательного страхования скота, предложил оригинальные методы борьбы с чумой. Благодаря руководству В.Ф. Нагорского, эпизоотии во многих губерниях прекратились.

В.Ф. Нагорский — типичный представитель разночинной демократической интеллигенции, «шестидесятник», переживший «период реакции» 1880-х гг. и события первой русской революции.

В воспоминаниях Н.Н. Блинова предстает образ подвижника-труженика. Для нас примечательны детали запечатленной в них вятской жизни. Интересны приводимые выдержки из писем В.Ф. Нагорского. Текст воспоминаний приводится с некоторыми сокращениями, касающимися жизни В.Ф. Нагорского в Петербурге и Москве.

Валентин Федосеевич
Нагорский

Валентин Федосеевич Нагорский образование получил, как говорится, «на медные деньги». Мать, вдова чиновника в г. Кинешме, на скудные средства могла давать сыну лишь возможность к существованию. Она, например, сама из оставшегося от мужа платья перешивала «форменную» одежду для сына. Раз в Вятке на Мед. Съезде В.Ф., разговорившись с одним ветеринаром, узнал, что тот одновременно с ним был в Медицинской Академии. Вспоминая товарищей, ветеринар спросил у В.Ф., «не у него ли были брюки в виде верстового столба». Именно такие брюки были у него: мамаша, сообразуясь с «формой», должна была вшить в «оные» красные канты, отчего при неискусстве работы, панталоны скручивались на ногах, образуя в некотором роде «версты».

На третьем и четвертом курсе В. Ф. уже по летам зарабатывал хорошие деньги, занимаясь в Новоладожском уезде «на чуме» и «сибирке», обычно развившихся прежде на каналах. Рассчитывая на прочный летний заработок и в следующие годы, он женился. А получив диплом ветеринара, перешел на третий курс Медицинской Академии.

Когда В. Ф. был уже на пятом курсе, в Новоладожском уезде случился «недород» — крестьяне «очень нуждались», проще, голодали, но прежде говорить об этом и искать помощи у правительства не дозволялось. Вал. Фед. подал крестьянам мысль обратиться с просьбой к Государю Наследнику. Написал им прошение, а они его подали в Аничков дворец.

Можно представить переполох, какой был вызван таким необычайным выступлением безгласной массы. Прежде всего, конечно, разыскали «сочинителя» прошения. Но дело происходило все же под столицей…

Петербургский губернатор пригласил Вал. Фед. и в деликатной форме выразил доброжелательное мнение, что необходимо быть осторожным — могут явиться неприятные последствия — недолго и в Вятку угодить. Спустя некоторое время, этот администратор немало удивился, когда В. Ф. получил диплом врача, окончил работы по чуме в уезде и, отправляясь на новую, губернатору сообщил, что он уезжает земским врачом именно в эту губернию.

Здесь поселился он в медицинском участке Орловского уезда, в селе Верхошижемском. Первым делом ему нужно было заняться выбором и постройкой земской больницы. Лечению деревенского населения В. Ф. отдавался со страстью, не щадя своего здоровья. Край там, хотя и не совсем глухой, но и не бойкий. Население бедное, потому что земля песчаная, школы только что возникли трудами и настояниями земцев-крестьян. В уезде нет ни землевладельцев, ни промышленников. Но у молодых людей велика была жажда служения народу и радужные надежды на благие результаты — влияние интеллигенции на темную массу не омрачались сомнениями.

Раз был такой случай. В больницу поступил крестьянин с раной или язвой, которая не заживала, несмотря на применение разных медицинских средств. В. Ф. выразил мысль, что если бы была возможность вшить в рану частичку живой кожи, то заживление было бы обеспечено. Жена его, Евдокия Дмитриевна, не колеблясь, предложила свою руку, чтобы вырезать «кусочек» кожи. Операция перенесения его в рану удалась вполне благотворно.

Губернское земство озабочено было тогда наилучшей постановкой врачебного дела. Задача была нелегкая, требовалось снова создавать всю организацию медицинской помощи для трехмиллионного населения. А людей, в особенности низшего медицинского персонала, налицо имелось мало; требовались новые школы. О санитарных мероприятиях шли только разговоры.

Как энергичный, знающий и трудолюбивый врач, Вал. Фед. скоро выделился между товарищами. Его пригласили на службу в губернскую больницу. По трудам его здесь невозможно выделить личную его деятельность на пользу народного здравия в Вятской губернии. Скажу лишь, что при нем получили начало съезды врачей, возникали санитарные комиссии, открыли фельдшерские и акушерские курсы… Упомяну о своем сближении с Вал. Фед. Тогда я по болезни находился за штатом, жил в Вятке и занимался статистическими исследованиями с Никол. Никанор. Романовым.2

В 1875 году в губернии развилась оспенная эпидемия. При постоянных ежедневных беседах с Вал. Фед. я, понятно, также интересовался медицинскими вопросами и вероятно не без его советов взял на себя нелегкую работу – возможно точно определить смертность от заразных болезней во всей губернии. Для этого я должен был перебрать по листам сотни метрических книг в консистории, выбрать умерших от оспы, кори и скарлатины, затем обработать сырой материал. В 1875 г., по сведениям Врачебного отделения, тоже признавалось существование эпидемии и сообщалось, что умерших от оспы было 216 человек. Мне представилась возможность с цифрами в руках доказать, что умерших от оспы только за один год было 12760 ч., т. е. в 60 раз более, чем по официальным сообщениям. Проделать такой статистический труд возможно было лишь при поддержке Вал. Фед.

Та пора Вятской жизни была, думаю, лучшею в судьбе двух наших семейств, хотя личное наше существование переполнялось большими лишениями. Вал. Фед. также должен был волноваться, видя недостаточность земских ассигновок на медицину и санитарию. То был период бережливости и еще непривычки к крупным земским расходам. В. Ф. для опытов и наблюдений приходилось, напр., за свой счет приобретать аспирометр и другие приборы. Он отдавал немало времени занятиям в фельдшерской школе. Подготовка опытных, любящих дело фельдшеров и, в особенности, фельдшериц для вновь сформированных при новых врачах больниц тогда считалось весьма важным делом. Уроки, вернее, популярные лекции по анатомии и физиологии с демонстрациями на трупах привлекали много лиц даже из города. В то время в обществе вообще пробуждался интерес к естествознанию; открыли в Петербурге женские медицинские курсы и вятчанки на них были одними из первых студенток.

Вятское земство вообще, т. е. губернское и уездные, делало только первые шаги к лучшему культурному развитию народной жизни. Все нуждалось в обновлении, улучшении и еще более в инициативе: образование низшее и среднее, сельское хозяйство, больничное и деревенское лечение, ветеринария и пр. Тогда было по одному ветеринару на уезд, и то считалось необычайным в ряду других земств. К тому времени минуло лишь десять лет «самоуправления». Намечены пути, но средства, люди, знание и опыт создавались медленно. В. Ф. был именно человек, являвшийся по условиям среды бродилом, будильником, двигателем. Одно соприкосновение с ним при обсуждении земских вопросов уже служило гарантией решения в прогрессивном направлении.

Обычная, обывательская жизнь совсем не подходила к порядкам распределения времени, сложившимся службой и домашними занятиями Вал. Федос. Он, как и я, освобождался поздно вечером. Наши семьи пили чай вместе. Летом уже в 11 или 12 часу мы шли в Александровский сад гуляли и сидели над обрывом реки Вятки. Мы с ним обычно забывались в разговоре (проекты, споры и проч.). Почему возвращались домой к часу ночи или позже, и…опять пили чай.

Утомляясь, Вал. Фед. иногда нуждался в «подкреплении», но супруга Евд. Дм. не выносила даже запаха вина и не терпела пьющих. Возвратившись иногда со случайной практики, В. Ф. начинал речь: «Хоть учеными и признается вред алкоголя, но доктор Бинц после продолжительных опытов пришел к заключению, что в небольших дозах вино даже полезно». Во время речи постепенно из кармана извлекалась полбутылка коньяку…

Теория Бинца применялась в приложении к чаю, не больше. «Инцидент» сводился к шутке. Так между работой, дружескими беседами и шутками промелькнули два года вятской жизни Нагорских.

В Прибалтийском крае продолжали развиваться эпизоотии. Петербургское земство в борьбе с ними в губернии должно было признать себя в безвыходном положении. Наконец, вспомнили о Нагорском или он сам напомнил о себе, и ему предложили место ветеринара. Жалованье было неважное, 1200 р., но Вал. Фед. для занятий по диссертации на доктора требовалось заниматься в медицинской академии, в лаборатории проф. Доброславина3, почему он согласился переселиться в Петербург. Здесь мне опять пришлось жить с ним, первое время даже у него, потому что в Вятской губ. «воздух для меня оказался неблагоприятным» («Незабудка» и др.).4

[Далее Блинов рассказывает о жизни Нагорского в Петербурге, о получении им степени доктора медицины, о переезде в Москву].

Я воспользуюсь здесь только выдержкой из одного письма Вал. Фед. того времени — 1886 г., ХII, 26:

«…В Москве в служебном отношении хорошо, только чувствуется недостаток в людях, с которыми бы можно было быть в совершенно душевных отношениях, как бывало в Питере с молодежью, когда сам был молод. Те же знакомства, которые имеются теперь, все более делового характера. Впрочем, есть у меня знакомый — святая душа, сыровар Верещагин5, он в Тверской губернии, изредка наезжает и с ним чувствуется хорошо. Ветеринары тоже порядочные люди, только, должно быть, разница лет на десять, а главное, разница школ и стремлений, среди которых росли и мужали я и они, не создают той дорогой интимности, которая, напр., существует у нас с Вами, с Башкировым, с Сырневым и со многими другими старыми знакомыми. Вообще в моей жизни в настоящее время преобладает элемент профессиональной и личной жизни. А того, чтобы чем-нибудь интересоваться так же живо, как это было в старину, разными вопросами, выходящими из области чумы, напр., или обычных управских дел — этого нет. Кроме «Русских Ведомостей», да изредка специальных вещей ничего не читаю.

С годами развивается склонность философствовать о таких, напр., вещах, как счастье. Уж благо сорвалось, дай изложу свою философию. Для полной жизни, для полного счастья надо, чтобы были удовлетворены у человека троякого рода потребности: личные, профессиональные и общественные. Счастье в семейной жизни, довольство своим специальным делом и удовлетворение своим положением гражданина, — вот из чего должно слагаться и счастье человека, живущего полной жизнью. У нас потребности гражданина остаются неудовлетворенными по нашему российскому убожеству. Правда, если считать деятельность как гражданина, то у нас есть что-то в этом роде, только это все так мизерно, да и так воспрепятствовано с разных сторон, что обыкновенно и в голову не приходит этот суррогат гражданской деятельности в качестве элемента гражданского счастья. Остается то счастье от специального дела, которое ведешь, и от утех, доставляемых семьею. Только при таких условиях как-то мельчается… В юности, хоть много было бреду, а все-таки чувствовалась в тебе какая-то сила, вера, надежда, любовь. Иногда, впрочем, думается, что только не понимаешь своего положения и общего положения вещей; что и при настоящих условиях, если проанализировать повнимательнее положение, то найдешь налицо элементы для счастья и при наших условиях в земской деятельности как таковой, на почве которой в будущем разовьется то, чего не достает теперь… <...>

Читал у нас в Москве прошлой зимой Иванюков6 публичную лекцию об унынии и пессимизме в современном обществе; послушать его, так надо на первой осине повеситься, — до того в людях укрепилось зло. После этой лекции стал я размышлять на эту тему и ставить себе разные вопросы. Чего в общем более на свете — добра или зла. Каких людей больше — добрых или злых. Что умножается на свете – добро или зло. На все вопросы ответ дал в пользу добра… <...> Все, конечно, не напишешь, а побеседовать и с Вами об этом хотелось бы. Авось, как-нибудь соберусь в отпуск и воспользуюсь им для путешествия, чтобы объехать добрых знакомых и побеседовать с ними на стародавние темы, которыми жила душа в милые времена юности…».

[В 1913 году Блинов приехал в Кинешму, пришел на могилу друга. Рассматривая массу венков, он обратил внимание на обилие красных цветов].

«Я и прежде кое-что слышал от самого Вал. Фед… Однако, всякие заподозривания В. Ф. в пристрастии к «красным» мне казались, ну, просто неразумными, и я не придавал им значения. Проявление же известных взглядов при выражении соболезнования «к общественному деятелю, уже бездыханно, безгласно лежащему», невольно вызывает не протест, а объяснение.

Не знаю, может быть, кто-либо из лиц, близких к В.Ф. выскажется относительно его политических взглядов. Все же я считаю не лишним привести здесь лично им выраженное profession de foi.

Был момент на Руcи, когда каждый «сознательный» гражданин считал обязательным дать себе отчет «кто он». А В. Ф. приходилось, кроме того, о своих взглядах говорить и с власть имущими.

На этот раз воспользуюсь одним документом, приведу письмо, написанное в два приема. Начато оно В.Ф. 23-го декабря 1905 г., еще до поступления его на место Начальника Главного Ветеринарного Управления. Беру из него, что имеет общий интерес.

«Что же, однако, у нас будет? Невозможно ничего сказать или угадать… Целый год совершенных неожиданностей, и неожиданности, одни неожиданности впереди. Забастовки, бойкот, новые приемы революционной политики. Последняя политическая забастовка имеет многих порицателей из тех, кто за первой признавал значение, как за средством добывания свободы, что и действительно имело результатом акт 17 октября. Думая обо всем происшедшем после 17 октября, приходится признать, что рядом с самыми разнообразными забастовками господствует самая ужасная — забастовка разума. Единственно, кого она не коснулась, кто провел свое дело с полным самообладанием — это Финляндия. Я не хочу порицать наши протестующие элементы. Мне бы хотелось взглянуть на все наше движение, как на исторический процесс — объективно. Только история даст справедливый приговор всему».

Продолжение письма последовало уже 7 февраля 1907 г.

«Как раз на эту тему, с месяц-полтора тому назад я развивал перед своим теперешним начальством (что выше писано — писано до моего поступления на настоящее место), которое само заводило речь о внутренней политике, или живо реагировало на всякую мою реплику в этом роде. Приблизительно я излагал свой взгляд так: когда я, в качестве, дескать, физиолога, имею дело с лягушкой или кроликом, как объектом наблюдения или эксперимента; когда в качестве химика имею дело с пробиркой, где совершается химическая реакция, наконец, когда, как хирург, делаю операцию, — во всех этих случаях я могу быть беспристрастным судьею и оценщиком явлений, с которыми я имею дело. Другое дело в политике. Здесь я не могу быть беспристрастным, как участник в политической жизни, как участник той или иной партии, как сторона в процессе. Не я, а следовательно никто из моих современников, не может быть судьею в этом деле. Я только борющаяся сторона за ту или другую из реющих в среде страны идей. Следовательно, могу ошибиться, след., могу делать несправедливости. Это сознание чем крепче в человеке, тем должно сильнее заставлять человека напрягать свою объективность (конечно, без надежды на объективность полную); тем более страшиться быть несправедливым в своих суждениях о своей и противных партиях. Если, дескать, это обязательно для простого смертного, то тем более оно должно быть обязательным для людей, стоящих у политической власти, у людей государственных, действия которых тем вреднее, чем менее они остерегаются вносить политическое пристрастие. Вся эта тирада была ответом на желание позондировать меня и вызвать замечания, что, дескать, в политике теоретизировать до такой степени невозможно, что практическая политика требует решительных действий… «Что же будет дальше»,— вопрошаю.— «А то, что было во Франции во времена подавления коммуны 1871 г. Погодите, В. Ф., по колени в крови ходить будем…». И это говорилось в разгар действия военно-полевых судов и зверств в прибалтийских губерниях». Так-то. Вот в какой атмосфере приходится мне пребывать. Помимо того, постоянно приходится сталкиваться с политикой: разговор с начальством о неблагонадежности того или другого из ветеринаров, отстаивание их, часто совершенно неудачное даже в случаях, где обвинение их возникло на почве личных счетов с местными властями, что в теперешнее время для последних совершенно удобно, удобнее, чем в мирное время. Между прочим, при П.Н. Дурново7 (очень умный человек, призвать которого к объективности было бесконечно менее труда, чем с теперешним начальством) эти отстаивания сопровождались большим успехом. Когда я раз развивал ему эту идею об опасности доверять исходящим от губернаторов обвинений в неблагонадежности ветеринаров и подтвердил это имевшимся у меня примером, он ответил: «Да Г-р может быть введен в заблуждение, как Вы говорите, также, как и я...». И решил справедливо дело, которое я ему докладывал…Но помимо политики я попал на настоящее место в такое пекло интриг и мерзостей, что сплю и вижу, как бы убраться с этого места. Только куда уйдешь. Благодаря тому, что большая честь службы прошла в земстве, мне осталось до пенсии 22 года. Мне 62 года, след., доживу до пенсии, если доживу до 84 лет. А между тем старость чувствуется, проявляются недуги, что-то неладное делается с сердцем. Недавно хворал инфлюэнцей, которая «цапнула» меня за сердце, вызвав ужасно мучительный и опасный припадок, почти остановку деятельности сердца. В последний момент перед потерей сознания я успел сказать, чтобы положили грелки к ногам и на область сердца, и это, может быть, меня спасло. <...> Теперь я с радостью вспоминаю, что остатки знаний по медицине оказали мне услугу в критическую минуту».

На этом мы прекращаем выдержки из писем. Припадок, о котором здесь упоминает В. Ф., был началом тех страданий, которые свели его потом в могилу.

Валентин Федосеевич был кристально чистый, честный человек, не отступавший в защиту справедливости ни пред кем и ни пред чем. Покойный Лесков мог бы зачислить его в счет «трех праведников», которыми стоит «мир». Однако он не замыкался в себе, не уклонялся от житейской борьбы. Был человек живой, отзывчивый к людям, интересующийся наукой и «злобами дня». Одним из внеслужебных занятий его была астрономия. Вызывая протесты домашних, он открывал окно во всякое время года, чтобы наблюдать или показать гостю ту или иную планету, когда она попадает на небольшой кусочек неба, видимый из его квартиры. Он был членом Французского Астрономического Общества. Конечно, для такого астрономического и всякого подобного удовольствия судьба дарила Валентину Федосеевичу так мало времени, что о каких-либо серьезных научных увлечениях, в смысле отдыха, нечего было и думать.

Это был труженик, отдавший свои силы, свою жизнь на благо Родины.

Свящ. Н.Н. Блинов

Примечания

1. Куковякин С.А. Земская медицина в Вятской губернии. Киров, 1996. С. 95.
2. Николай Никанорович Романов, земский статистик, работал в Вятской и Тамбовской губернских земских управах, автор ценных статистических исследований, сотрудничал с Н.Н. Блиновым.
3. А.П. Доброславин, заведующий кафедрой гигиены Медико-хирургической академии.
4. Подробнее см.: Сергеев А.В. Петербургские годы Блинова // Петряевские чтения. 2001: Тез. к докл. Киров-на-Вятке, 2001.
5. Николай Васильевич Верещагин, автор трудов по отечественному молочному хозяйству, основатель первых русских сыроварен на артельных началах, брат художника-баталиста В.В. Верещагина.
6. И.И. Иванюков, историк, экономист, профессор Петровской земледельческой академии.
7. П.И. Дурново, с октября 1905 г. министр внутренних дел.